Памела Сарджент - Повелитель Вселенной

Шаман подвел Кулгана к ней.

— Она не хотела жить, — сказала хрипло Хулан, в горле у нее пересохло.

«Ты довел ее до этого, — хотелось сказать ей, — ты заставил ее желать смерти».

— Мама, это был… — Он дотронулся до нее, она отшатнулась и встала. Кулган посмотрел на могильные камни. — Это был сын?

Она кивнула. Он замер, а потом сказал:

— Не очень горюй, мама. У меня будут другие сыновья. — Он обхватил ее плечи. — Когда ты узнала, что ей не удастся родить, ты должна была оставить ее. Теперь кибитки и шатер придется очистить.

Она вырвалась и бросилась на него, царапая его ногтями, нанося ему пощечины. Он переносил удары, не уклоняясь, а потом прижал ее руки к телу.

— Прекрати, — сказал он. — Теперь мы должны похоронить мать моего сына.

Она уткнулась лицом в его халат и заплакала.

Они похоронили девушку рядом с ее сыном. Над могилой поставили юрту, обоим нужно было жилище в мире ином.

Когда кибитки очистили, все поехали по следам на север. Кулган с товарищами опередил охрану Хулан и вскоре скрылся с глаз. Он торопился присоединиться к остальным, быть подальше от смерти.

Хулан остановилась, когда солнце еще не село, и заснула одна в своей кибитке. Утром, не обращая внимания на встревоженные взгляды охраны, она сказала, что сегодня никуда не поедет. Остальные соорудили убежища из палок и шкур, чтобы защититься от палящего солнца, и проспали в них следующую ночь. Хулан вспомнила, как она в первый раз встретилась с Зулейкой. Ей пришло в голову, что девушка была мертва еще с тех пор, что она оставила свою душу в городе с мертвыми.

Они пустились в путь на рассвете. След теперь вел на восток, к более гористой местности. Когда они остановились, чтобы дать отдохнуть волам и лошадям, Хулан увидела, что люди удалились и шепчутся о ней. Они, видимо, говорят, что в нее вселился злой дух, что только безумная может так переживать из-за смерти рабыни.

На следующее утро, когда волов впрягли в повозки, на вершине далекого холма показались два всадника. Хулан наблюдала, как они приближаются, а когда узнала их, забралась в свою кибитку.

Ее охрана громко приветствовала хана и Кулгана. Она съежилась в темноте, слушая, что отвечает муж. Кибитка пошатнулась, кто-то взобрался на нее.

Тэмуджин пристально посмотрел, перекинул ноги через сиденье и подполз к ней.

— Весь этот шум из-за какой-то рабыни… — проговорил он.

— Она была беременна твоим внуком. — Хулан прикрыла лицо платком. — Ты нарушаешь свое слово, муж. Ты объявил, что никогда не увидишь моего лица.

Он стянул с нее платок.

— Я больше не вижу лица моей Хулан. Посмотрись в зеркала, которые я тебе дарил. Даже тут, в темноте, я вижу, чем ты стала. Годы оставили свой след на тебе — лицо, которое я любил, было без этих впалых щек.

— Тебе не надо было приезжать сюда, — сказала она.

— Я сказал своим людям, чтобы подождали там. Я не хотел, чтобы они видели женщину, доведенную до безумия злыми духами. Горе мое побольше, чем сожаление о какой-то девушке и внуке, который не сделал ни одного вдоха. Совсем недавно я получил послание из Китая, как раз перед отъездом сюда. Погиб мой лучший генерал, человек, который помог бы мне овладеть всем Китаем. Мухали отлетел на Небо.

Хулан прошептала:

— Ты не должен произносить его имя так скоро после…

— Я буду произносить его… я позабочусь, чтобы оно жило. Не все ли равно ему, если я буду произносить его снова и снова? — Он закрыл рукой глаза. Его горе глубже, чем горе любого другого человека: он не верит, что когда-нибудь встретится со старым товарищем в мире ином. — Он одержал для меня столько побед, и все же мне сказали, что перед смертью он извинялся, что не мог взять для меня Кайфын.

— Я сочувствую тебе, — сказала она.

— Если бы Учитель был со мной, он бы, наверно, смягчил бы мое горе. Когда он говорил, я иногда чувствовал, что могу видеть не только этот мир, но он уехал, и голос его слабеет. — Он вздохнул. — И я всегда буду гадать, говорил ли он правду или только вводил меня в заблуждение. Он принял мало подарков, когда уезжал, только лошадей и хлопковую одежду, но я дал ему нечто более ценное. Я сказал ему, что даосские учителя в Китае не будут облагаться налогами, и поставил свою печать на бумаге. Наверно, старик хотел именно этого, когда согласился приехать ко мне.

Тэмуджин уже сомневался в Чан-чине и всегда будет сомневаться.

— Я видела Учителя всего раз, — сказала она тихо, — но я знаю, что он заслуживает такой милости.

— Будем надеяться. Мудрый Цуцай не возражал, но предупредил меня, что последователи Учителя могут воспользоваться этой привилегией неправедно. Как он говорит, я должен править странами, где люди верят в самые разные вещи, и мне не пойдет на пользу, если одна группа возобладает над другой. Я был бы лучшим правителем, если бы не верил ни в одно из их учений.

Он немного помолчал, потом заговорил снова:

— В твоих юртах, Хулан, непорядок. Женщины шепчутся, что ты у меня в опале и что я даже могу устранить тебя. Вскоре наиболее смелые могут отказаться подчиняться тебе, и у меня будут неприятности. Так не пойдет. Твой долг — держать свое хозяйство в порядке, и я не хочу, чтобы меня отвлекали на подобные дела. Ты будешь сидеть рядом со мной, и мы будем делать вид, что ничего не случилось.

— Отлично, — сказала она, зная, что у нее нет выбора.

— Это не должно быть тягостно для тебя. Ты всегда делала вид, что все в порядке, а я наконец освободился от твоих чар. Когда ты поймешь, что потеряла, ты, наверно, пожалеешь об этом.

Он привстал и вылез из кибитки.

— Держись, — сказала Сорхатани, когда ее младший сын уселся в седло позади нее. Ариг Букэ вцепился пальцами в ее синий кушак. Дети и молодые женщины ринулись из стана на лошадях приветствовать возвращающуюся армию.

Монкэ сел на коня, Сорхатани поехала рысью следом за старшим сыном. Тулуй обрадовался, узнав, что она приехала к западной границе бывших найманских земель встречать его.

Она ехала мимо кибиток, окружавших большой шатер Туракины, и юрт ее служанок. Главная жена Угэдэя тоже решила не ждать мужа в Каракоруме. Туракина предпочла бы остановиться в большом стане на берегу Орхона, но ей явно хотелось выглядеть такой же верной женой, как и Сорхатани.

Девушка-рабыня по имени Фатима стояла возле одной из кибиток Туракины. Туракина и Фатима были неразлучны с тех самых пор, как девушку привезли из Хорезма. Наверно, не было ничего предосудительного для жены, если она забавляется с подобной девушкой, пока ее муж отсутствует, хотя такие удовольствия никогда не прельщали Сорхатани. Девушка подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза: можно было подумать, что она — хатун, а не рабыня.

За станом было желтое пастбище с барханами сыпучего песка, тянувшееся вдоль реки Черный Иртыш. По равнине, вздымая тучи пыли, стеной двигались всадники с копьями, штандартами, знаменами. Навстречу им на лошадях мчались обитатели стана, выкрикивая имена отцов, мужей и братьев.

Сорхатани придержала лошадь и ждала вместе с Монкэ у бархана. Три дня тому назад в стан примчались несколько всадников и сказали, что скоро прибудет хан. Хубилай и Хулагу выехали на следующее утро встречать своего отца. Ариг Букэ цеплялся за Сорхатани. Тулуй еще не видел младшего сына. Она взглянула на Монкэ, который был плотным и широколицым, как отец. Он скоро будет достаточно взрослым, чтобы ходить в походы вместе с Тулуем.

— Я вижу туги отца, — сказал Монкэ, — и хана.

Она легонько хлестнула лошадь, конь ее тотчас пошел в галоп. Когда она стала ясно различать людей, то натянула повод и подняла руку. Хубилай и Хулагу оторвались от строя и помчались к ней на своих меринах, отец их едва поспевал за ними. Усы у Тулуя стали длиннее, а тело шире под шелковым стеганым халатом. Он крикнул Монкэ и остановился, не доскакав до Сорхатани.

Она спешилась и сняла с седла младшего сына.

— Приветствую тебя, муж, — сказала она. — Это Ариг Букэ, сын, которого ты оставил во мне, когда уезжал.

Тулуй соскочил с коня и обнял мальчика. Ариг Букэ взвизгнул в его объятиях. Тулуй рассмеялся. Улыбка у него была по-прежнему широкая, мальчишеская. Она ожидала увидеть более серьезного человека, озабоченного трудностями дальнего похода. Наверно, он немного сожалеет, что вернулся. Он уехал из Хорезма почти год назад и не спешил к ней, находясь под боком у хана.

Она робко приблизилась к нему, он обхватил ее.

— Сорхатани, — бормотал он. — Ты совсем не изменилась — что за волшебство?

Она расцвела от удовольствия при этих словах.

— Это волшебство из Китая, — ответила она, — притирания, которые применяют женщины этой страны, чтобы защитить лица от солнца и ветра.

Он хихикнул.

— Моя честная Сорхатани. Мои другие женщины не признаются в своих секретах, а делают вид, что красота у них только от Бога. — Он снова потискал ее. — Ты скучала по мне?

Она кивнула. Она скучала по нему, но как-то спокойно, привычно. Он соглашался жить у нее под боком лишь короткое время, пока не приходило время нового похода.

Другие их сыновья окружили родителей.

— Мы охотились по дороге к папе, — сказал Хубилай. — Я взял оленя, а Хулагу — маленькую лань.

— Мы сказали дедушке, что это была первая дичь, которую мы добыли, — добавил Хулагу. — Он сам намазал наши пальцы жиром и благословил нас.

Тулуй улыбался сыновьям.

— Хулагу лучше стреляет из лука, чем Хубилай, — сказал Монкэ, — но Хубилай читает уйгурское письмо лучше всех нас.

Подъехали новые люди. Высокий человек с изогнутыми седыми косицами, выглядывавшими из-под шапки, был среди них. Сорхатани подобралась, поскольку узнала хана. Темные, красноватые волосы его бороды стали наполовину седыми, медь превращалась в серебро.