Когда мне стало об этом известно, я начала мысленно упрекать его в недостатке доверия. А на самом деле это было почти сверхчеловеческой тактичностью. Понимаю я это лишь теперь. Или он боялся меня потерять?

Как бы я реагировала, если бы мне пришлось в течение двух лет почти ежедневно до дрожи беспокоиться о его жизни и здоровье? Наверное, я стала бы нетерпимой и даже невыносимой.

Впрочем, может быть, и нет. Может быть, и научилась бы обхождению с больным человеком. Ведь я его любила.

Он был очень мужественным и желал мне только добра, но не оставил мне никаких возможностей проявить себя с лучшей стороны».


Тобиас был счастлив, когда Доната на следующее утро все-таки позавтракала вместе с ним. Ему заранее об этом сообщила госпожа Ковальски, когда рано утром пришла присмотреть за ним. Он помылся, побрился и надел свежую пижаму. Экономка поставила перед его кроватью небольшой складной столик и красиво сервировала его на двоих, разместив тарелки, стаканы и чашки. Температуры у него не было, но глаза еще больше запали.

Однако он был доволен.

— У меня сердце замирает от того, что мы вместе завтракаем, Доната!

Она еще не оделась, только накинула шелковый домашний халат на нижнюю рубашку. Без макияжа, пренебрегая условностями, она сидела около его кровати и потягивала апельсиновый сок.

— Да? Замирает?

— Неужели непонятно? Словно мы всю ночь провели вместе.

— Ты бы этого хотел?

— Больше всего на свете!

— Ну что же, — молвила она, — может быть, удастся и это организовать.

Его лицо помрачнело.

— Я что-то сказал не так? — Он положил на тарелку кусок хлеба, который до этого надкусил. — Я для тебя ничто, Доната.

— О чем это ты? Это же неправда!

— Правда. Сигарета тебе важнее.

— Нет. Иначе я бы сейчас не была с тобой.

— Почему бы тебе здесь не закурить? Мне это не помешает.

— В комнате больного курить не полагается.

— Ну, значит, ты все же можешь себе представить, что мы проведем ночь вместе?

— Ведь я только что тебе именно это и сказала.

— Разговоров мало, Доната.

— Не можем же мы быть вместе круглые сутки.

— Почему бы и нет?

— Потому что я этого не выдержу. — Доната в этот момент с удовольствием бы закурила и рассердилась на себя за это желание. — Видишь ли, дорогуша, у мужа и у меня всегда были отдельные спальни, а в течение дня каждый занимался своим делом.

— Да, но ведь это был именно муж. Он знал, что ты всегда принадлежишь ему… — Тут Тобиас сам посчитал сказанное слишком категоричным и поправил себя: — Что вы оба принадлежите друг другу.

— Да, видимо, так оно и было, — равнодушно согласилась Доната.

— А я вот никогда не знаю, можем ли мы быть вместе, — посетовал он.

— Быть может, в этом и состоит вся прелесть наших отношений. Но сейчас, прошу тебя, прекрати дискуссию и жуй!

— У меня нет аппетита.

— Тогда придется вычеркнуть из программы следующих дней нашу совместную трапезу.

— Доната, я…

— А теперь возьми себя в руки! Уж этот-то кусок бутерброда, с аппетитом или без оного, ты проглотить сможешь. — Она осознала, что впадает в тот самый тон, которого хотела избежать. — Намазать тебе на него чуточку меда? — спросила она более сердечно.

Он кивнул.

Госпожа Ковальски разрезала заранее его бутерброд на небольшие кусочки. Теперь Доната мазанула на каждый из них по маленькой порции меда и стала один за другим совать ему в рот.

— Вот и получилось, — удовлетворенно заметила она. Он запил последний кусок глотком чая.

— Это потому, что ты меня кормишь.

«Не веди себя как маленький», — хотелось ей заметить в наставительном тоне, но вместо этого она произнесла:

— Тогда придется мне, видимо, и в обед покормить тебя супом с ложечки. Госпожа Ковальски приготовит сегодня совершенно изумительный мясной бульон специально для тебя.

— Она от тебя просто без ума.

— Надеюсь, что это действительно так. Люди, тебя обслуживающие, должны хоть чуточку тебя и любить тоже. Разве не так? Иначе это было бы ужасно. Чего бы ты хотел сейчас? Может быть, принести тебе радиоприемник? Или, если хочешь, телевизор?

— Нет, спасибо… — Он запнулся.

— Говори же!

— Когда ребенком я болел и должен был лежать в постели, мама обычно мне что-нибудь читала.

Доната засмеялась.

— А когда ты поправлялся, то она играла с тобой в «Не сердись, человечек»[6], так?

— Откуда ты знаешь?

— Так ведь поступают все любящие матери. Моя в том числе. — «Но я-то тебе не мать, — подумала она, — и роль матери играть не собираюсь!»— А что, Г. Липперт тоже так поступала?

— Гундель? Я у нее ни разу не болел. А то бы она тоже не стала обо мне беспокоиться, — заметил он. — Это не в ее духе.

— А что же в ее духе?

— Она — молодая девчонка. Эгоистичная. И уже основательно потрепанная.

— Не очень-то лестная характеристика, — произнесла Доната укоризненно, но ощущая, что его слова ей приятны.

— Да, но, когда влюбляешься, таких вещей сразу-то не замечаешь.

Доната промолчала.

— Разве с тобой такого не случалось? — допытывался он. — Что сначала влюбилась и только позднее поняла, что он твоей любви не стоит?

Она задумалась и мысленно перебрала свои влюбленности одну за другой.

— Нет, — решила она, — бывали конфликты, отчуждение и разрыв. Но каждый был достоин моей любви. — После короткой паузы она добавила: — Их было не так много, как ты, наверное, думаешь.

Она встала и собрала посуду.

— Ну сколько же? Скажи мне, — попросил он.

— Не скажу.

Он схватил ее за руку.

— Почему?

— Потому что тебя это не касается, дорогой мой. Я ведь не задаю тебе нескромных вопросов.

— Вопросов нескромных не бывает. Таковыми могут быть только ответы.

— Потому-то я тебе и не отвечу. — Она вдруг воззрилась на него: — Но ведь этот афоризм не ты выдумал? Где-нибудь вычитал?

— Ты права. У Оскара Уайлда.

— Ты у меня этакий маленький острых слов чеканщик. Ну, а теперь все же отпусти меня!

Однако он еще крепче сжал ее руку.

— А что ты собираешься делать?

— Поставлю поднос в коридор около двери, чтобы госпожа Ковальски тебя не беспокоила, когда будет убирать. Проплыву круг в бассейне, надеюсь, ты не будешь возражать. Потом оденусь.

Он отпустил ее руку.

— А когда появишься у меня снова?

— Не позднее чем твой супчик. Я ведь тебе обещала. Она прочитала в его глазах разочарование, но решение свое менять не собиралась.

— А что мне до этого делать?

— Отдыхай, дорогуша! Сам подумай, ты ведь лежишь здесь, чтобы выздороветь. Сказать, чтобы тебе принесли радиоприемник?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь. — Она подвернула ножки складного столика под крышку, послала Тобиасу воздушный поцелуй, нажала локтем на ручку двери и вышла из комнаты.


Вопреки опасениям Донаты уик-энд прошел вполне миролюбиво. Тобиас был, правда, чуточку капризен, но в основном спал или дремал в одиночестве. Она время от времени заглядывала к нему, и он часто даже не замечал ее присутствия.

Себастиан о себе знать не давал.

В воскресный вечер Доната предложила сестре вместе навестить Тобиаса.

— Надеюсь, ты не ожидаешь, что я стану за ним ухаживать? — спросила Сильвия, высоко вздернув брови.

— Нет, вовсе нет. Уход за ним ты можешь полностью предоставить госпоже Ковальски.

— Иначе я бы посчитала твои требования чрезмерными.

— Разумеется, — согласилась Доната, — но я все же хочу тебя с ним познакомить. Должна же ты знать, кто живет в одном доме с тобой.

— Ну ладно, раз ты настаиваешь.

Доната еще раз убедилась, как все же тяжко иметь дело с сестрой. Сильвия определенно обиделась бы, если бы Доната не сочла нужным познакомить ее с Тобиасом. А теперь она вела себя так, словно приносит жертву, посещая его.

Температура у пациента вновь поднялась; его щеки покраснели, глаза блестели лихорадочно. Тобиаса помыли и приготовили ко сну. Но волосы его бриолином не смазали и не пригладили, а на подбородке и щеках показалась быстро прорастающая борода.

Он сидел на постели прямо, опираясь на окружающие его подушки, когда вошла Доната.

— Доната! Я так ждал тебя, — вымолвил он с легким упреком.

Она на это не ответила, а впустила в комнату Сильвию и подтолкнула ее вперед.

— Итак, вот он, гость нашего дома, Сильвия. Дипломированный архитектор Тобиас Мюллер.

Сильвия ему руки не протянула, но все же ответила на его обаятельную улыбку.

— Госпожа Сильвия Мюнзингер, — продолжала знакомство Доната, — моя сестра. Она тоже живет здесь, но тебе едва ли придется ее часто видеть, пока ты не поднимешься на ноги. Она очень занята. — Доната и сама удивилась, как легко слетела с ее уст эта беспардонная ложь.

— Вы работаете, госпожа Мюнзингер? — спросил Тобиас, чтобы начать разговор.

— Профессионально нет. Но у меня масса общественных обязанностей.

— Ах, вот как, — безучастно пробормотал Тобиас. Сильвия потянула носом. В воздухе висел аромат терпкой туалетной воды, который, однако, не мог перебить запаха болезни и лекарств.

— Видимо, — спросила она, — курить здесь не следует?

— Ну почему же? Конечно, можно, — отвечал Тобиас.

— Нет, Сильвия, лучше не надо, — возразила Доната.

— Тогда я лучше удалюсь.

— Но ты, Доната, посидишь еще со мной? — спросил он почти умоляюще.

— Ну, тогда доброй ночи, — произнесла Сильвия, направляясь к выходу.

— Я позже приду к тебе. На рюмку виски или на стакан вина. — Доната подтащила к кровати маленькое кресло.