Елена Архипова - Право на счастье

– Доктор, буквально пять минут! – врач внимательно посмотрел на меня и согласился:

– Но не дольше!

Все вышли, а я перевел свой взгляд от двери, закрывшейся за врачом, и чуть не забыл, что собирался ей сказать. Ох, ну и глаза у пичужки! Никогда раньше не понимал всей это приторно-карамельной мути про то, что "я тону в твоих глазах".

– Ника, вот твой телефон, я записал свой номер и мамин. Звони в любое время, я закинул деньги на твой номер. Считай, что это плата за твою, уже сделанную, работу. Сама видишь, что мама встала, – решил это добавить, потому что я уверен, что деньги она просто так не взяла бы.

Положил телефон ей на кровать так, чтобы она могла взять его в любой момент. Укладывая максимально удобно для неё телефон, и будто случайно коснулся её руки. Теперь мою кожу совершенно точно покалывает в том месте. Я же касался сегодня ночью её рук, когда проверял вены, я помню, какая нежная у неё кожа. Везде, и на её маленьких, как у ребёнка ножках, тоже. Теперь покалывало и ладони, я вспомнил свои ощущения от прикосновения к её коже.

– Спасибо, – прошелестело в ответ.

– За Алексея не волнуйся, он от мамы не отходит, хотя вернее будет сказать, что это мама от него не отходит. Ну, ты сама всё видишь, – усмехнулся, кивнув в сторону ушедших мамы и мальчика, – врач сказал, что тебя не раньше, чем через неделю выпишут. Так что ты тут спи и поправляйся. Всё поняла?

Ответом мне послужила слабая улыбка и кивок головой.

Чёрт! Как же хочется ещё раз до её руки дотронуться! Или ноги? А точнее стопы. Нет, точно, стопы. Хочется опять увидеть её маленькие пальчики и аккуратные ноготочки. Как же хорошо, что они у неё не накрашены.

Так, Яранский, остановись! Хорошо, что у тебя покрывало скрывает всё, что ниже пояса. И речь ведь сейчас не про мои ноги. Позорище-то какое… Отвернулся к двери, быстро поправив то, что сейчас стоит колом. А если сейчас Алёшка на колени опять сядет?

Направился к выходу, когда меня окликнули:

– Сергей! Спасибо Вам! Я отработаю!

В ответ смог только кивнуть. Отработает она! Знала бы ты, пичужка, как именно я хотел бы, чтобы ты отработала. Да я только от того, что ножки твои целовать буду, уже кончил бы. Да что за черт! Никогда раньше не замечал за собой такого! Веду себя как фетишист.

Ника.

Я очнулась уже в больнице. Одна в палате. Свежевыкрашенные стены, стеклопакет на окне. Да, в нашей больнице точно всё не так. От руки тянется капельница. Как я здесь оказалась? А где Алёша?

– Доброе утро, красавица! Как Вы себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо, только пить очень хочется, – голос неожиданно сиплый, – как я здесь оказалась? Где мальчик? Доктор, он не говорит, его надо найти, он маленький, он испугается один.

– Тише, тише, красавица. Столько вопросов и все не по существу! Вы в больнице. Вас привезли сегодня ночью. Вызов на скорую поступил из дома Сергея Яранского. Вспомнили? Вероника, у вас двустороннее воспаление лёгких.

– А мальчик? Где он?

– Нет, мальчика с Вами не было. Это же больница, а не санаторий. Но Вы не…

Дослушать я его не успеваю, засыпаю на середине фразы. Просыпаюсь от того, что дверь в палату открывается, и вдруг я слышу, ведь слышу же:

– Ма! Ка!

Слёзы полились сами. От того, что Лёша заговорил, от того, что те, кого я подвела, не вышвырнули на улицу, а стоят здесь и успокаивают.

Они. Успокаивают. Меня. И ещё улыбаются.

Какая же красивая улыбка у Сергея. Разве можно быть таким красивым? Интересно, какое лекарство мне вливают, что я стала такая влюбчивая? Кто я такая, чтобы влюбляться в такого мужчину? Сильный, красивый, уверенный в себе. Да за таким всю жизнь будешь, как за каменной стеной. Интересно, а его девушка такая же красивая, как он? Наверное, да. Красивая, ухоженная. Ровня ему. Я же видела те шикарные букеты, которые стоят целое состояние. Мне таких букетов и не дарили никогда.

Интересно, а Сергей чем на жизнь зарабатывает?

А тебе, Ника, не всё ли равно, чем занимается в жизни твой работодатель? Где он и где ты? И кто ты такая, чтобы мечтать о таком мужчине? Ника, ты помнишь, кто ты? Убийца родной сестры. Каин в женском обличии.

Нет у меня права на личную жизнь, тем более с таким мужчиной, как Сергей. Вся моя жизнь теперь принадлежит Алёше.

Быстро же ты, Ника, забыла собственную клятву на могиле сестры. Забыла, как стояла там, у гроба Вики и поклялась, что единственным мужчиной в твоей жизни будет теперь Алексей. Ты уже нарушила одну свою клятву, данную вашей матери, когда она умирала. Нет страшней греха, чем нарушить слово, данное умирающей матери.

Мама умирала долго. Цеплялась за жизнь так долго только потому, что Алёша маленький совсем был. Сама больная уже совсем была, лежать уже не могла, спала сидя.

Вину на себя брала, что Вика, сестра моя старшая, в отца алкаша пошла.

Мама, мамочка, ты всегда во всех бедах только себя винила. Винила себя в том, что не послушалась своих родителей и вышла замуж по любви, за отца нашего, а не за того, кого они тебе в мужья выбрали. Ну, вот я же не спилась, хоть и во мне, как и в Вике, течёт кровь отца алкоголика. Дело же не только в том, чья кровь течёт в наших венах!

Дело в характере, в делах наших и поступках.

– Вот получишь ты, Ника, диплом, тогда и умру. Ты одна у нас с образованием. У Алёши вся надежда только на тебя. Сама видишь, что Вика у нас непутёвая. Не может быть пьющая женщина матерью. Ты теперь Алёшеньке и за мать. и за отца. Поклянись, что не бросишь.

А я поклялась, но бросила.

Знала ведь, что нельзя верить алкоголикам. Отец сколько раз маме слово давал, что завязал. На коленях стоял, клялся. Она верила, прощала, опять домой пускала его. Он, когда не пил, добрым был, шоколад нам с Викой покупал и конфеты. Батончики. Вика шоколадные любила, а я молочные белые.

А потом отец срывался. Продавал из дома всё, что можно. Однажды зимой сапожки мои продал. Мы тогда с сестрой две недели по очереди в школу ходили. Хорошо хоть не её сапоги продал. Она старшая, у неё нога больше была, в мои сапоги она бы не влезла. Спасибо соседке тёте Нюре, отдала мне ботинки Славика.

Мама всегда говорила, что мир не без добрых людей. Хорошие у нас соседи были, столько раз нас выручали. От отца пьяного прятали. Он, когда пить начинал, злым становился.

А потом отец в ту же зиму, когда сапоги мои продал, замёрз в сугробе. Ночью возвращался из гаражей, где он с дружками своими пил, поскользнулся на льду в соседнем переулке, упал и уснул. Обнаружили его только утром. На работу люди пошли и нашли.

Мне тогда десять было, а Вике двенадцать. Без отца легче стало жить. Хоть и нельзя так говорить, но после его смерти мы стали лучше жить.

Четыре года хорошо жили, а потом Вика праздновала своё шестнадцатилетие. Первый раз она тогда домой пьяная пришла, точнее, её привели, её же друзья и привели. До сих пор помню: стоит, качается и хихикает. Тушь размазана, куртка расстегнута, на красивой синей блузке, которую мы с мамой ей на День рождения утром подарили, пуговицы вырваны. А потом я увидела, что из кармана куртки торчат её трусы…

– Ваша? Забирайте! – это сказал тот, кого все называли Тоха, он у них главный. Потом он, обращаясь ко мне, бросил:

– Твоё счастье, что ты мелкая! Ни рожи, ни задницы, ни груди! Ухватиться не за что! Не то, что у сестры твоей, – и он схватил её за грудь и начал тискать здесь же, при всех и заржал, остальные подхватили. А Вика стоит и тоже хихикает, к Тохе этому прижимается.

Я знала их всех, в одном дворе жили. Меня они в свою компанию не брали. Я для них мелкая была. Я тогда первый раз порадовалась, что не такая красивая, как Вика.

То, что я маленькая, так это я в маму, она у нас тоже невысокая была и худенькая. Вика она другая. Была. Высокая, красивая, ладная. Она уже в пятнадцать выглядела, как взрослая. Парни на неё всегда засматривались.

Хорошо, что хоть мамы дома не было, не видела она Вику такую. Мама пришла поздно вечером, когда Вика уже спала. Я тогда уже её уложила, рвоту за ней в коридоре убрала, даже вещи её уже выстирала, но мама всё равно всё поняла. Вот только зашла в нашу комнату, посмотрела на Вику и всё поняла. Плакала потом на кухне, а я её чаем отпаивала.

Вика пережила маму всего на полтора года. Она, так же, как отец, пила запоями. Неделю пьёт, потом утром, мучаясь от похмелья, слово даёт, что всё, не будет больше. А потом опять срывается… срывалась…

Мы так и не узнали с мамой, кто отец Алёши. Вика нам так и не сказала. Я сразу поняла, что Вика беременная. У нас с ней цикл одинаковый был. Да и токсикоз у неё сильный был. Только он и держал её от пьянства. Вика на запахи очень чувствительная стала. Мы с мамой нарадоваться не могли, надеялись, может она совсем бросит пить. Не бросила…

Через полгода сорвалась. Напилась и уснула в парке, на скамейке. Хорошо, что лето было, не замерзла ни она, ни Лёша.

Вот тогда её и лишили материнства. Хорошо, что когда за Алёшей из органов опеки пришли, Татьяна, соседка наша пришла, она телефон мой знала, позвонила. Мама тогда в больнице была. Врачи ей тогда диагноз сказали, рак. Тогда же сразу и сказали, что ей недолго осталось. Оперировать поздно было. Полгода, максимум год они ей дали. А мама, как услышала, что Алёшу в приют забрали, сказала:

– Жить буду, сколько Бог даст! Но мне теперь нельзя ещё умирать.

Бог дал маме прожить ещё два года. Я успела техникум закончить, опеку над Алёшей оформить. Это Татьяне спасибо надо сказать! Она меня знала, помогла.

Вика только через два месяца поняла, что мамы нет. Она тогда в запое была. На похоронах была, но совсем не понимала, на чьих.