— Кое-что принёс для тебя сегодня, — говорит он, протягивая мне кожаный ежедневник. Я беру ежедневник из его рук. Это тёмно-серый Молескин, поэтому я прекрасно понимаю, что он обошелся ему не дешево (прим. Молескин - торговая марка итальянской компании Modo & Modo, производящей канцелярские товары, преимущественно записные книжки). — Я подумал, если тебе нравится читать, то вероятнее всего понравится и писать. Поэтому вот.

И я таю вновь.

Он присаживается на край матраса, его ладонь ложится на мою ногу.

— Нравится? — спрашивает он

— Нравится что? — я провожу ладонью по коже, воодушевленная чувством чего-то совершенно нового.

— Тебе нравится писать?

— Я говорила серьезно, когда сказала, что постоянно писала стихи…

Он ложится на матрас, его пальцы легко скользят по моей голени.

— На самом деле? И какие именно?

— Готические. Ну, ты знаешь, нечто тёмное.

— Хм, понимаю. Это связано с комментарием про тьму внутри тебя и тем остальным, что ты говорила, — он издаёт крошечный смешок. — Сколько тебе было, когда ты начала писать?

— Пишу с пятого класса.

— Ты была юной.

— Ну да, — я сглатываю. — Иногда просто нужен способ, который поможет выплеснуть всё, что накопилось внутри, понимаешь?

— Понимаю. Ох, ещё как понимаю, Ава.

И воцаряется тишина. Напряженная тишина, которая говорит нам, что у нас больше общего, чем мы готовы признать. И если говорить начистоту, то я знаю это абсолютно точно, потому что просто так вы не станете испытывать влечение к случайному незнакомцу, если вы не разделяете что-то глубокое, извращённое и уродливое. Тьма похожа на маяк, безмолвный, бесцветный маяк, который притягивает схожих людей.

— А ты пишешь? — задаю я вопрос.

Одна из его бровей изгибается, и уголок его губ приподнимается вверх.

— Конечно. Как часть терапии.

— Точно.

— Тогда мы понимаем друг друга? — он смеется и кладет ладонь на мою ногу, прежде чем встать, и затем направляется к двери. — Может я смог бы организовать для тебя другую комнату, если ты хочешь. Настоящую комнату, с кроватью и шкафом.

И всё, что я могу ответить на его слова это: «Спасибо тебе», потому что я застряла тут. Навсегда. Потому что я боюсь, что больше не в силах сопротивляться или же бороться.

Замок издаёт щелчок, и я открываю ежедневник на первой странице. Лист совершенно чистый. Нет никакой нумерации страницы. Я просто пялюсь на лист, и знаете, что забавно, что впервые с того момента, как я нахожусь здесь, я ощущаю неограниченную свободу. Я могу писать всё, что мне заблагорассудиться. Я могу свободно затеряться в мире своих фантазий. Теперь я могу не лишиться рассудка, потому что смогу убегать от реальности таким способом. Возможно, именно это чувствовал Сервантес, когда был в заточении, возможно, похожие мысли натолкнули его на написание первых строк о Дон Кихоте (прим. Мигель де Сервантес — Всемирно известный испанский писатель. Известен как автор одного из величайших произведений мировой литературы — романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанский». Сервантес 5 лет провёл в алжирском плену, четырежды пытался бежать и лишь чудом не был казнён. В плену часто подвергался различным мучениям). Взяв ручку в руки, я даже не думаю. Я просто отпускаю себя и пишу.

Когда я разговариваю сама с собой, то всегда боюсь того, что могу сойти с ума, но когда я пишу для себя — во мне тлеет надежда, что возможно, кто-нибудь прочтёт эти безмолвные слова.

«Я — Ава Донован: пленница, заложница. Такой меня могут вспомнить, потому что для остального мира меня больше не существует. Я существую только здесь. С ним, и иногда я чувствую, когда он смотрит на меня, что ему под силу любить меня так, как никто и никогда не мог. И меня это устраивает. Возможно, вы можете подумать, что я сумасшедшая, но мне кажется, я просто нашла место, которому всецело принадлежу».

Я прекращаю писать, мурашки покрывают мои руки, когда я перечитываю написанное. Писательское мастерство — это искусство, настоящее искусство, которое приходит к нам с вдохновением, что заставляет меня задумываться насколько сумасшедшую и извращенную жизнь вели мои любимые писатели. Естественно, в каждом ужасном рассказе виднеются частички их самих. Возможно, пишет само подсознание, вообще являются ли люди писателями? Больше похоже, что за них говорит их страх, ярость и боль, я жажду верить, что именно эмоции заставляют изливать авторов слова на бумагу.

Потому что определенно точно, я не могла зайти так далеко.

Я не могу быть влюблена в него. Так?

Глава 18

Макс

День 59. Пять с половиной недель спустя

Я разравниваю одеяло на кровати и оглядываю комнату, мои нервы словно охвачены долбанным пламенем. Сейчас начинается вторая стадия: обеспечение комфорта и налаживание дружеских отношений, хотя на самом деле это совершенно не так. Фактически, это настоящая спальня — если не брать в расчёт двойной засов, открываемый ключом с наружной стороны двери.

Всё готово, кроме меня. Я не готов к этому.

Ава стоит в углу комнаты, с огромной, ослепительной улыбкой, которая сияет на её лице, когда она проводит ладонью по книгам на полке. Я перенёс все её книги сюда, кроме этой мелочи, всё остальное делалось и для всех других девушек, которые попадали сюда на второй стадии. Каждая девушка наивно верила, что всё в комнате было приготовлено специально для неё, они принимали это за демонстрацию моей настоящей любви к ним. Они полагали, что таким образом я проявляю по отношению к ним заботу, потому что зачем мне ещё идти на такие жертвы? Начиная от изысканной мебели и заканчивая новыми простынями?

— Ты это сделал для меня? — улыбается она.

Меня никогда не тревожило, что они думают таким образом. Но с Авой это ощущение заставляет мой желудок скрутиться тугим узлом. Я не могу ответить ей на этот вопрос, поэтому я просто киваю.

— Почему?

— Почему? — я опускаю свой взгляд. — Ты для меня особенная, — и это не ложь. Она бросается ко мне, оборачивая свои руки вокруг моей талии, и сжимает меня крепко в объятиях.

— Спасибо тебе огромное, Макс.

Я не могу больше сдерживаться, всё внутри меня кипит, поэтому я просто прощаюсь и спешно выхожу из комнаты, запирая за собой дверь на два засова. Когда я поворачиваюсь, то вижу Эрла, который стоит, прислонившись к стене, его ноги вытянуты и скрещены в щиколотках, таким образом он загораживает мне проход.

— Она пробудет здесь какое-то время, так? — спрашивает он, на его губах появляется извращенная улыбочка.

— Ну… — я предпринимаю попытку протиснуться мимо него, — она не долбаная шлюха, поэтому это занимает немного больше времени. Какого хрена ты ещё ожидал?!

— Ну, даже и не знаю, может, ты поведаешь мне что-нибудь ещё, — он следует за мной на кухню.

Я подхожу спешно к холодильнику и достаю бутылку пива, открываю её и мгновенно выпиваю больше половины. Он не сводит с меня своих крошечных глаз-бусинок, и чем пристальнее он вглядывается в мои глаза, тем сильнее мне хочется вырубить этого мудака.

— Какого хрена ты пялишься на меня, придурок? — требую я.

Он смеётся. Когда надо мной смеется Эрл, моему терпению приходит конец.

— Ты чертовски сильно вляпался, парень, — раздается ещё один смешок. — Чертовски, чертовски сильно.

— О чем ты вообще толкуешь, долба*б?

Он поднимает руки в знаке капитуляции и пожимает плечами.

— Я, несомненно, уверен, что ты понимаешь, что это значит, — он пересекает комнату, открывает холодильник и замирает, поворачиваясь, смотрит на меня поверх дверцы холодильника. — Она не принадлежит тебе парень, она была похищена. И чем бы ты ни забивал себе голову, лучше избавься от этих мыслей, парень. Ты не сможешь сохранить её, — в его глазах появляется едва уловимая грусть.

Я допиваю пиво и сминаю пивную банку в своей ладони.

— А не пойти бы тебе в задницу, Эрл?

— Ой, только не нужно психовать.

Я даже не смотрю на него, когда выхожу прочь из кухни и поднимаюсь в свою комнату, захлопывая дверь. Я хожу по комнате. Я разминаю шею из стороны в сторону. И когда ничего из выше перечисленного уже не помогает снять напряжение, я со всей силы ударяю кулаком в стену, словно долбаный подросток. Это, черт побери, просто нечестно. Это неправильно. Если говорить начистоту, то мне кажется, что я не смогу отпустить её. Как вообще я должен сломать её, затем вынудить сказать, что она меня любит, и затем отдать её другому человеку, когда я могу рассматривать её только, как свою собственность.

Я присаживаюсь за стол и включаю свой Macbook. Это уже стало в некотором роде привычкой, читать новости каждую ночь, проверять обновления на её странице в «Facebook», чтобы быть в курсе того, что пишут люди. Все ищут её. Ну а что можно было ожидать, она не какая-то проститутка или же уголовница; её так просто не забудут, как остальных девочек, которые проходили через это. И последствия этого всего могут быть серьёзными.

Поверьте мне, я уже думал обо всех возможных вариантах — забрать её отсюда и сбежать, под покровом ночи, но если, чёрт побери, я высунусь отсюда вместе с ней, то меня в тот же момент упекут в тюрьму, или же просто пристрелят, как паршивого пса, в считанные часы после нашего побега.

Я читаю статью за статьей. То, что у них нет никаких зацепок, это немного успокаивает мои нервы, и когда я уже решаю, что мог бы попробовать освободить её, я читаю грёбаное интервью её брата, который не что иное, как мешок с дерьмом.

«Моя сестра, Ава, была самым значимым человеком в моей жизни. Она была такой счастливой и весёлой, оживляла всё вокруг своим присутствием. Кто бы ни совершил это, он просто не представляет, какой вред причинил нашей семье. Всё, что могу просить, так это, чтобы они вернули её обратно. Потому как всё, что мы хотим, найти её в целости и сохранности».