Елена Янге - Предсказание по таблетке

— Абсолютно! Пока он сидел на твоей шее, у него выросло неплохое состояние!

— Ну и ладно!

— Ритуль, ты или святая, или притворяешься!

Лялька посмотрела на меня сквозь табачный дым и, помолчав минуту, сама себе ответила:

— Нет, не притворяешься.

— Тогда что-то третье, — улыбнулась я. — Святой меня не назовешь.

— Мне иногда кажется, что на многие вещи ты смотришь не так, как другие женщины, — задумчиво пробормотала Лялька.

— Все мы на одни и те же вещи смотрим по-своему.

— Я не про точку зрения! У меня такое впечатление, что ты задержалась в детском возрасте и при этом умудряешься еще играть женщину.

— Может быть, и задержалась. Я же не случайно в школу пошла.

Лялька налила коньяку и продолжила:

— Никогда тебя не спрашивала про детей. Почему ты не родила?

— Олег не хочет.

— А почему?

По-видимому, коньяк отпустил тормоза, и Лялька стала вести себя несколько бесцеремонно.

— Ты же знаешь, у Олега есть взрослый сын.

— Очень хорошо! — оживилась Лялька. — У него есть сын, а тебе, выходит, никого не надо!

— Зачем ты так?

Я растерялась. Внутренний голос говорил: Лялька права. Однако дурацкая жалость шептала: «Он так одинок, так нуждается в тебе!»

— Попробуй посмотреть на Олега объективно, — продолжала наступать Лялька. — У него есть сын, мать, есть ты, преданная и верная. Он живет с тобой в хорошей двухкомнатной квартире, а на Фрунзенской у него — собственная трехкомнатная квартира.

— Там же Татьяна Леонидовна!

— О том и речь! — воскликнула Лялька. — Как истинный математик, твой Олег все точно рассчитал. Сына вырастила первая жена. Никита уже взрослый человек, сам зарабатывает себе на жизнь. Мама — это святое! Насколько я понимаю, она для Олега — идеал. Ты — молодая здоровая женщина, жена-любовница. Зачем вешать себе ярмо на шею? Пеленки, бессонные ночи, твой декрет… К тому же семью надо содержать. Разве я не права?

— Мне и так плохо, а ты!

Я опустила голову на стол и опять горько заплакала.

— Ритуля, солнышко мое! Прости меня, дуру!

Лялька вскочила с места и бросилась ко мне.

— Сколько раз я ругала свой язык! Сколько раз говорила: «Не лезь, если не спрашивают!»

— Ничего, ничего, сейчас пройдет! — всхлипывала я. — Ты права, это я живу с зашоренными глазами.

— Ну и живи! Нравится — и живи! А таким подружкам, как я, бей по лбу. Пусть не вмешиваются в твою жизнь!

— Таких, как ты, у меня больше нет, — сквозь слезы улыбнулась я.

Лялька встала с колен и подошла к окну.

— Успокоила, называется, — проворчала она.

Я вытерла слезы и стала мыть посуду. «Сначала мы, затем — мужики! Мы, затем — мужики».

— Не случайно я встретила Варьку.

— Почему?

— Мне кажется, это Судьба. Варька — из моего детства. Она появилась и, сама того не желая, сделала так, что мой домик стал разваливаться.

— Значит, он был карточным, — прошептала Лялька.

— Так оно и есть.

— Ладно, я пойду. По-моему, тебе надо побыть одной.

Лялька по-матерински поцеловала меня в макушку и добавила:

— Держись! Если что, звони.

— Спасибо тебе, — ответила я и закрыла дверь.

У меня было чувство, что кокон, в котором я жила, стал распадаться на части. Появилось ощущение свободы, а вместе с ней несвойственная мне критичность.

«Как это я раньше не замечала? Лялька права: интеллигентность у Олега — напускная. Он умен, поэтому не так-то прост. Глядя на него, окружающие думают: «Какой выдержанный мужчина, какой тактичный!» Видели бы его сегодня. Физиономия — перекошенная, интеллигентности и след простыл!»

Во мне опять закипала обида.

«А я-то, великовозрастная дура! Думала, у меня муж — исключение! Начиталась романов! Стоило на шаг отойти от привычной колеи, и его выдержанность испарилась. И что за ней? Дремучие мужские страсти, грубые и примитивные!»

Я с презрением фыркнула и пошла в спальню. Мозг работал в заданном ему направлении, и мысли роились, как разбуженные осы. Одна из них особенно привлекла мое внимание, заставив даже остановиться.

«Мужчины никогда не смогут понять женщин! Никогда!» — громко заявила о себе мысль и скользнула в копилку под названием: «Житейские истины».

«Банально, но правильно, — согласилась я. — У мужчин свои взгляды, у нас — свои. Тем более, что никому не дано заглянуть в чужую душу. Вот, например, сцена около нашей двери. Допустим невозможное: Олег незримо остался в квартире и не только беспристрастно наблюдал бы за мной, но и слышал, о чем я думаю. Могу даже допустить, что в таком случае он подошел бы ко мне и сказал: «Хватит, Маргарита! Поплакала и будет». Может быть, за ужином поговорил бы на тему богатеньких подружек».

Эти рассуждения меня успокоили. Я подошла к трюмо, села на пуфик и посмотрела на себя в зеркало.

«Глаза заплаканные, волосы растрепанные, но лицо — относительно свежее. Как это сказала девушка-консультант? «У вас красивая форма губ. Если бы их выделить контурным карандашом…» Надо купить карандаш, попробовать».

Пошарив в тумбочке, я наткнулась на мягкую бархатную обложку.

«Дневник! То, что надо! Дневник приводит мысли в порядок».

Я глубоко вздохнула, открыла новую страницу и написала:

30 декабря.

Ездила покупать подарки.

Встретила Варьку.

Писать о семейной ссоре не хотелось, и, вытащив из пучка шпильки, я стала расчесывать волосы. Мне вспомнилось, как мама заплетала косы, и я вновь заплакала. На сей раз слезы текли не по щекам, а по сердцу. Горячая волна окатила меня с ног до головы, и мне стало жарко. Уход Олега Александровича, его крик не имели уже никакого значения, в этот момент со мной была мама.

— Возьми себя в руки! Слабых не любят.

Она любила повторять эту фразу в ответ на мои жалобы и стенания. В таких случаях ее лицо менялось и становилось надменным. Мне даже казалось: передо мной — не мама, а некая дама, дающая советы, как вести себя в приличном обществе.

— Испытания и страдания опускаются свыше, — говорила она, — и поверь, они — не случайны. Пройдя через них, человек становится мудрее.

— Разве нельзя обойтись без страданий? — спрашивала я.

— Нельзя! Благополучие развращает человека.

Я опять посмотрела в зеркало. На меня глядели мамины зеленые глаза. В них была грусть, мечтательность и растерянность.

«Варька права: жизнь меня согнула. Я действительно стала «скукореженной».

От нечего делать я отделила прядь и заплела одну косичку, другую… десятую.

— По-моему, ничего! — поглядев на результат своего труда, сказала я вслух. — Похожа на папуаску.

Дневник лежал на тумбочке и по-прежнему притягивал к себе. Хотелось описать собственные переживания, раскрыть душу. Немного поколебавшись, я решительно подошла к шкафу. Разворошив постельное белье, я засунула дневник под пододеяльник и выровняла стопку белья.

«Так будет лучше. Подальше от чужих глаз. Такую роскошь может позволить себе только одинокий человек».

Стоило мне об этом подумать, как послышался звук открывающейся двери. Мое лицо опять вытянулось и приняло испуганное выражение. Я опустилась на пуфик и сложила на коленях руки. Олег Александрович вошел в комнату и, не раздеваясь, грозно сказал:

— Спать будешь в большой комнате!

Увидев косички, он презрительно добавил:

— Глупая молодящаяся особа! В голове — ни одной стоящей мысли, одна только похоть!

Я лежала на диване и в который раз за сегодняшний день плакала. Обида навалилась на меня и шептала в самое ухо:

— Как я тебя понимаю!

Обида приняла реальный облик и смотрела на меня с сочувствием и состраданием. Она походила на даму из девятнадцатого века: темно-синее платье обтягивало мощные грудь и бедра, белый кружевной воротничок подпирал два дряблых подбородка, на голове красовалась затейливая высокая прическа. Рассматривая меня через пенсне, Обида дрожала от возмущения.

— Подлец! — сказала она. — Неблагодарный эгоист!

Она поправила складки своего платья, деловито направилась к столу и поставила на его середину старинный самовар.

— А ты поплачь! Слезы — первое лечебное средство.

Пригладив мои косички, Обида ласково потрепала меня по голове и пригласила к столу. Я встала с дивана и села за круглый стол. Разговаривать не хотелось, однако сочувствие полной дамы успокаивало, и мне хотелось, чтобы она не молчала.

— Сколько женщин прошло через мужскую Ревность! — горько вздохнула Обида. — Знаю я ее, еще та дамочка! Она смотрит в особую подзорную трубу, которая делает маленькие предметы большими, а подозрения — истинами.

— Как литературно сказано!

— Не я придумала, это сказал Сервантес. Слышала про такого?

— Конечно, это автор «Дон Кихота».

— Вот-вот! Он знал, о чем говорил. Стоит мужской Ревности поселиться в сердце, и все! Никакими средствами не выгнать! Никакими! Поверь мне.

— А разве женской Ревности нет?

— Не о ней речь! — резко отреагировала Обида. — Не о ней!

Она сжала узкие губы и стала шептать себе под нос.

— Женская Ревность ни в какое сравнение не идет с мужской! Я ее тоже знаю. Совсем не то! Она — взбалмошная и эмоциональная, похожая на вздорную рыночную торговку. Мужская Ревность — не такая! Эта дама — сильная и коварная. Она будет идти за жертвой по пятам день и ночь! Идти до тех пор, пока не припрет ее к стенке. Ты уж извини меня за такое просторечие. Но по-другому, право, не скажешь. Припрет и начнет мучить. А силы ей не занимать, будет мучить до конца.