— Согласен, — сказал Шарль Бретилло, — только не сочини мне что-нибудь такое ритмическое и слишком современное!

— Будь спокоен! — ответил Патрис. — У тебя будет музыка, которая понравится публике. Внимая ей, она услышит то голос камня, то кованого металла, то старого дерева. Она услышит голос храма, ты понимаешь, храма!

Когда в его глазах зажигался вот такой огонь, можно было подумать, что для него нет ничего невозможного. Элизабет была рада, что это она подтолкнула его к такому решению. Благодаря ей он окончательно освободился от своих страхов и неизвестности. Он вырастет и еще удивит мир своим талантом!

Рядом с ним Шарль Бретилло выглядел шутом с его копной светлых кудрявых волос, с ярко-зеленым галстуком, в широком клетчатом пиджаке. Было даже удивительно, что этот шалопай создал такой высокохудожественный фильм. Может быть, ему кто-то помогал?

— Вот увидишь, старик, — сказал Шарль, поднимая рюмку, — если дело пойдет, мы и дальше будем работать вместе! Я собираюсь снять еще два короткометражных фильма, а потом большой фильм, грандиозный фильм.

Говоря это, он разглядывал Элизабет, как фотограф свою модель.

— Вы любите кино, мадам? — спросил он.

Всякий раз, когда ее называли мадам, ей казалось, что перед ней расстилают красный ковер.

— Очень! — ответила Элизабет. — Если бы я жила в Париже, я бы просмотрела все новые фильмы.

— Тогда бы у вас не было ни единого часа свободного времени, — смеясь сказал Шарль.

Затем он ударился в рассуждения о тенденциях современного французского кино. Он знал всех режиссеров, всех кинозвезд. Несколько раз он прерывался, чтобы пожать небрежно, через плечо, руку людям, проходящим между столиками: все это были знаменитые личности или те, которые скоро станут знаменитыми. Красивые девушки улыбались ему издалека. Он снисходительно кивал им в ответ головой. Шарль чувствовал себя в своей стихии.

Вдруг он взглянул на свои золотые часы и присвистнул:

— Уже пятнадцать минут шестого! Прошу извинить меня, но у меня назначена встреча на другом конце Парижа. Значит договорились, позвони мне, как только у тебя продвинется дело! Пока, старик!

Он дружески хлопнул Патриса по плечу, поцеловал руку Элизабет и пружинящей походкой направился к своей машине, кабриолету «Шенар и Валькер», стоящей у тротуара. Когда машина скрылась, Элизабет дала выход своей радости:

— Я так счастлива, Патрис! Мне просто не сидится на месте! Уведи меня!

— Куда? — спросил он.

Но она и сама не знала. Он посмеялся над странной смесью нерешительности с энтузиазмом. Переговорив, они взяли такси, которое довезло их через какофонию дорожных пробок до предместья Сент-Оноре. Там они вышли и стали рассматривать магазинные витрины. Около каждой витрины у Элизабет сладко замирало сердце. Ей хотелось купить все сразу: платья, шляпки, чайный сервиз, серебро, розовую ночную рубашку с кружевами, сумочку из крокодиловой кожи, старинные часы с боем, туфли, несессер… Патрис сжимал ее руку: ее восторг умилял и веселил его. Они заходили в магазин справиться о цене выставленных в витрине товаров. Продавцы называли астрономические числа. Патрис безо всякого смущения говорил:

— Хорошо! Я зайду в следующий раз.

Это была игра. Они выходили из магазина с пресыщенным видом и, отойдя на три шага от него, принимались дико хохотать. Элизабет и на самом деле высказывала свои желания, ничуть не смущаясь, прекрасно зная, что они не выполнимы. Ее родители, все деньги которых были вложены в гостиницу, дали ей в приданое только носильные вещи. Что касается Патриса, его бабушка определила ему после свадьбы пожизненную ренту, заверенную нотариусом, в размере шести тысяч франков в год. Она говорила, что этой суммы будет вполне достаточно для молодой семьи, которая избавлена от забот о жилье и пропитании. Но Элизабет мечтала о более богатом будущем.

— Вот увидишь, — тихо сказала она мужу, — когда ты станешь известным композитором, нам все будет казаться в магазинах дешевым!

Патрис не возражал. Встреча с Шарлем Бретилло настроила его на самый оптимистический лад. Люди толкали их, они почти оглохли от шума проезжающих машин и автомобильных сигналов, но продолжали переходить с одного тротуара на другой, чтобы не пропустить ни одной витрины. Осмотрев все в Сент-Оноре, они вышли на улицу Мира, где Элизабет была просто очарована сверкающими витринами ювелирных магазинов. Когда она вошла в семью Монастье, Мази подарила ей очень красивую старинную брошь с маленькими бриллиантами. Ее обручальное кольцо, тоже из бабушкиных запасов, было украшено большим изумрудом. Родители подарили дочери золотые часы с выпуклым циферблатом. Но эти драгоценности, которыми она так гордилась, просто поблекли перед теми, что она увидела в богатом обрамлении из бархата и атласа. Чем дольше она на них смотрела, тем радужнее ей представлялось будущность ее мужа. Перед самым закрытием магазина Элизабет купила себе две пары шелковых чулок и галстук Патрису. И только после этого они, усталые, доплелись до «Кафе вуа ля Пэ» выпить лимонада. Патрис посмотрел на часы: скоро надо было садиться на поезд. Но Элизабет предложила продлить этот замечательный день, оставшись в Париже на обед. И сразу же рядом с ними возникла тень Мази.

— Это невозможно! Нас ждут дома, — сказал Патрис.

— Но ты можешь просто позвонить, — возразила Элизабет. — Если тебе не хочется, я могу сама это сделать.

Звонить ему не хотелось, но он так же не хотел и разочаровывать жену. Они вошли в телефонную будку. Трубку взяла мать Патриса. Она была женщиной сентиментальной, и поэтому «обед двух влюбленных» очаровал ее. Только она попросила сына и невестку больше не задерживаться, иначе Мази будет беспокоиться до самого их возвращения под крышу родного дома живыми и здоровыми. Повесив трубку, Патрис перевел эту двусмысленную рекомендацию в точное время:

— Мы располагаем временем до одиннадцати часов.

Он таким образом предложил Элизабет кусочек парижской ночи. Они снова уселись на террасе кафе: Элизабет подняла глаза к небу и пожалела, что сумерки еще не наступили. Наконец все зажглось: звезды, фонари, витрины, рекламные вывески. Начался праздник ночи. Патрис вытащил все из карманов. Элизабет сосчитала вместе с ним наличные деньги: сорок семь франков. Можно было позволить себе царский обед!

— Если бы дядя Дени знал, что мы приехали в Париж и не зашли к нему в кафе! — сказала она со вздохом.

— Хочешь, мы пойдем к нему прямо сейчас?

— О нет! Мне очень хочется побыть с тобой наедине. Нам так редко это удается.

Они долго бродили по кварталу и наконец остановились у входа в большой ресторан, стены которого, покрашенные под мрамор, и позолоченные зеркала соблазняли их своим модерном. Метрдотель провел их мимо сидевших там посетителей до белого круглого столика, который они заприметили издалека. Прямо перед ними находилась зеркальная колонка. Элизабет увидела себя в платье с набивным рисунком, со сверкающей брошью на груди, в соломенной шляпке, сидящей рядом с мужем, который внимательно изучал меню. Увидев себя горожанкой, Элизабет удивилась. Куда делись ее взлохмаченные волосы, лыжные брюки и ботинки, старый свитер с засученными рукавами? Как она изменилась за несколько месяцев! Элизабет положила руку на скатерть. На пальце сверкало обручальное кольцо. Было невозможно не заметить его.

— Что вы скажете, если для начала я предложу вам лососину, мадам? — спросил метрдотель.

Она почувствовала себя красивой и утонченной светской дамой, и не сводя глаз со своего отражения, грациозно обернулась к Патрису, которому она была обязана этим счастьем. Выбор блюд не имел никакого значения. Они решили взять наугад разные закуски и морские гребешки. Они обедали, глядя друг другу в глаза, с таким аппетитом, при котором качество пищи не играло роли. Услужливые официанты порхали вокруг столика. Элизабет вспомнила ресторан, мать, сидящую перед раздаточным окошечком, Леонтину, Берту с белыми фартуками и накрахмаленными воротниками… Мужчины все-таки лучше обслуживали! Краснощекий официант с золотым галуном на лацканах пиджака разливал вино. Элизабет поднесла бокал к губам. Белое сухое вино ударило в голову. Патрис с отсутствующим видом говорил что-то о музыке. Огромный гипсовый цветок на стене бросал тень на его сократовский лоб. Вдруг выражение его лица изменилось и он с жаром сказал:

— Я люблю тебя!

— Дорогой мой! — ответила ему Элизабет взволнованным голосом, вытерев рот салфеткой. — Я тоже люблю тебя!

Их руки соединились на скатерти. Принесенный официантом десерт разъединил их. Глядя друг на друга с любовью, они принялись за охлажденные фрукты.

— Я никогда не забуду этот вечер! — сказала Элизабет.

— Тебе хотелось бы жить в Париже? — спросил Патрис.

— Нет, я предпочитаю жить за городом. В Париже слишком шумно, суетливо. Но приезжать сюда иногда — это здорово! Мы ведь приедем еще сюда, правда?

— Обещаю тебе.

Он заказал два кофе, рюмку коньяка и даже закурил сигарету, что случалось с ним крайне редко. На эстраде, расположенной в глубине зала, играл женский оркестр. Все музыкантши были одеты в зеленые платья с диадемами на головах. На транспаранте было написано название оркестра: «Ундины». Две девицы с розовыми щечками дули в кларнеты. Скрипачка вдохновенно взмахивала смычком. Из-под пальцев арфистки каскадом падали музыкальные брызги. Солидная дама с лицом кассирши восседала за ударными инструментами.

— Господи! Как же они плохо играют! — проворчал Патрис.

Элизабет нашла, что он слишком придирчив. Но вскоре он сам поддался очарованию мелодии, исполняемой под звон бокалов и громкие разговоры. Он покачивал в такт головой. Элизабет молча смотрела на него и мечтала о любовных утехах. Сегодня вечером в спальне… Она видела своего мужа преобразившимся, не робким, как обычно, а решительным, умелым, одновременно терпеливым и настойчивым в борьбе за удовольствие… Она прошептала взволнованным голосом: