Рафаэлла улыбнулась:

— А я тебя. — Весь день она нестерпимо скучала без него, несколько раз предпринимала долгие прогулки. Уже дважды побывала в его доме. И не ощущала, чтоб вторгалась в жилище незнакомца, а казалось, находится у себя дома. Тщательно убрала все отходы праздничного ужина, полила цветы. С поразительной естественностью втягивалась в его жизнь. — А как твоя мать?

— Отлично.

— Передай ей мой самый нежный привет. — Поговорили еще немного, пока Алекс не сообщил, что твердо намерен привезти с собой Аманду.

— А ты как считаешь?

— Как я считаю? — Она вроде бы слегка удивилась, что он с нею советуется. — Считаю, это прекрасно. Ты ее дядя и любишь ее. — А после, робея: — Алекс, можно мне… можно готовить ее комнату? — Он кивнул, но раздумчиво. Хотел было сказать, чтоб обождала, пока прояснится, что Аманда точно переезжает, но заставить себя произнести это не получилось. Вместо этого он еще раз кивнул, словно намереваясь одолеть судьбу.

— Приступай. — При этом он глянул на свои часы и отметил, что ему надо отправляться назад в больницу. — Позвони мне попозже, если сможешь. Мне пора вернуться туда. — Как оно чудесно, ее присутствие в его жизни. Больше не надо молчать, не надо ждать, не надо обмирать, переживая горькое чувство потери. Вот она, Рафаэлла, словно была с ним всегда и останется навсегда. — Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, дорогой мой. Позаботься о ней хорошенько.

Он аккуратно положил трубку на аппарат, а его мать с улыбкой удалилась тихо в кухню приготовить чай. А когда вернулась через несколько минут с двумя чашками, над которыми вился пар, то застала Алекса уже в пальто.

— Готов идти обратно? — Он собранно кивнул, а она, не проронив ни слова, опять извлекла свое пальто. Однако Алекс мгновенно остановил ее. Ведь она провела в больнице всю истекшую ночь.

— По-моему, тебе нужен хоть небольшой отдых.

— Алекс, это не получится. — И взглянула она на него так, что возражать он больше не стал. Оба глотнули чаю и вышли на улицу ловить такси.

ГЛАВА XIV

С порога посмотрел он на Аманду, но взгляду открылся лишь узкий сверток на койке, замотанный в белые простыни и голубые одеяла. Шарлотта, стоя сбоку, не сразу смогла разглядеть ее лицо. Тогда обошла кровать, на которой лежала девочка, стала рядом с Алексом, и ей пришлось прятать свои переживания, чтобы не отразились они вовне. К ней вернулись все те чувства, что охватывали ее минувшей ночью.

Перед нею лежала худенькая девочка, на вид скорее девятилетняя, а не семнадцати лет, и лишь рост, размер рук и ног позволял хоть с вероятностью определить ее пол и возраст. Руки почти на всю длину сковал гипс, лишь ладони смотрели наружу, обнаженные и неподвижные, напоминавшие двух сидящих птичек, а лицо, в которое они всматривались, было распухшее, в лиловых и багровых пятнах синяков. Лицо окружали нежным ореолом ее волосы; глаза, приоткрывшиеся сейчас, сберегли чистую, ясную голубизну. И имели некоторое сходство с глазами Шарлотты, равно как и Алекса, но нелегко было заметить это сейчас, когда в них стояло горе и их переполняли слезы.

— Мэнди — шепнул он, не отваживаясь даже тронуть ее за руку, в боязни, что причинит ей боль. Она опустила голову в ответ, но ни слова не произнесла. — Я вернулся к тебе, и бабулю с собой привел. — Аманда перевела взгляд на свою бабушку, два упрямых ручейка слез сбежали на подушку, под голову. Стояла тишина, пока душераздирающим взором голубые ее глаза изучали знакомые лица, снова раздались рыдания, и тогда Алекс погладил ее ласково по макушке. Взаимопонимание соединило их без слов. Алекс просто стоял, нежно смотрел на нее, успокоительно проводя рукою по волосам девочки. Тут Аманда вновь закрыла глаза и уснула. Медсестра подала им тут же знак, Шарлотта и Алекс покинули палату, оба измученные, растревоженные. А в глазах Алекса сгущалась ярость на сестру, на Кэ. Он не позволял себе взорваться, пока не вошли они в квартиру Шарлотты, и уж тут он дал себе волю, но в гневе не находил нужных слов.

— Знаю, о чем ты думаешь, Алекс, — успокаивающе проговорила ему мать, — но сейчас ничем помочь нельзя.

— Почему же?

— Стоило бы тебе поуспокоиться, прежде чем случится разговор с Кэ. Вот тогда можешь применить свой план.

— А когда это произойдет? Когда, по-твоему, ее величество наконец соизволит явиться?

— Самой хотелось бы знать это, Алекс.

Как оказалось, произошло это лишь на следующий день.

Алекс в больнице пил кофе из пластмассовой чашки, а Шарлотта ушла домой вздремнуть пару часов. С утра Аманду перевели из отделения интенсивной терапии в маленькую палату со светло-розовыми стенами. Теперь она находилась здесь, по-прежнему в синяках и травмах, но во взгляде прорезывалась чуть большая оживленность. Алекс поведал ей о Сан-Франциско, и раз-другой в глазах ее вроде бы вспыхивал интерес.

Уже к концу дня поделилась она со своим дядей, какие страхи испытывает.

— Что я людям скажу? Как объяснить, что случилось? Ведь у меня все лицо всмятку. Одна санитарка созналась. — Аманде не разрешалось пользоваться зеркалом. — А глянь на мои руки. — Она обвела взглядом грузные гипсовые накладки, заключившие в себя ее локти, и Алекс, посмотрев, не смог изображать бодрость.

— Приготовься рассказывать всем, что попала в автокатастрофу в День Благодарения. Вот и все. Вполне правдоподобно. — И с подчеркнутой весомостью посмотрел в глаза Аманде, положив руку ей на плечо. — Дорогая, никто не прознает. Ежели сама не откроешься. Тебе и решать. А ничего из произошедшего никому не известно. Только твоим родственникам, твоей бабушке и мне.

— А ну как кто прочтет в газетах? — С новым отчаянием обратилась она к Алексу: — Это попало в прессу?

Он отрицательно закачал головой:

— Да нет же, сказано тебе. Никому не известно. И стыдиться нечего. Ты нисколько не изменилась в сравнении с тем временем, пока не попала сюда. Ты прежняя, Аманда. Произошло ужасное несчастье, жуткое испытание, но не более того. Оно не изменило тебя. И не было твоей виной. Люди не станут обращаться с тобой иначе, Аманда. Ты не изменилась. — Нынче утром психотерапевт подчеркивал ему что надобно упорно внушать Аманде, что в ней никаких перемен не произошло и в случившемся нет ее вины. Видимо, типичная реакция жертвы изнасилования — считать себя ответственной за него и думать, что сама ты существенным образом переменилась. Увы, в случае с Мэнди она переменилась, пожалуй, сильнее иных. Насильник лишил ее девственности. Несомненно, пережитое скажется на ней ощутимо, но хороший уход и должное понимание, по мнению психиатра, дадут ей основательные шансы высвободиться из-под этого груза. Врач сожалел лишь о том, как упомянул им о том поутру, что не смог повстречаться с матерью Аманды, а у мистера Виларда не нашлось времени на консультацию, его секретарша позвонила и дозволила психиатру приступить к ознакомлению с девочкой.

— Но в таких случаях нуждается в помощи не только сама потерпевшая, — втолковывал он Алексу. — В помощи нуждается и ее семья. Воззрения близких, их оценка события устойчиво окрашивают отношение жертвы изнасилования к самой себе. — И дружелюбно добавил: — Я ужасно рад, что вы уделили мне время прямо с утра. А сегодня же, но попозже, мне предстоит встреча с бабушкой Аманды. — И тут виновато повторил присказку, которую Алекс выслушивал с давних пор: — Вы знаете, моя жена читает все ее книги подряд.

Однако сейчас-то не сочинения матери господствовали в его мыслях. Он сразу спросил у врача, как скоро отпустит он Аманду домой, и тот выразил уверенность, что ее можно будет выписать в конце этой недели. То есть в пятницу, если не раньше, а это целиком устраивало Алекса. Чем раньше увезет он Аманду в Сан-Франциско, тем больше будет за нее спокоен. О том и задумывался он, когда в палату вошла Кэ, как ни в чем не бывало, в шикарном коричневом замшевом брючном костюме, отороченном рыжей лисою.

Они сверлили друг друга взглядом, Кэ не произнесла ни слова. Они вдруг стали противниками на ринге, и оба прикидывали, насколько смертоносным может оказаться соперник.

— Привет, Кэ, — первым начал Алекс. Хотелось спросить, чем объясняется столь долгий срок, понадобившийся ей, дабы явиться в больницу, но нельзя же было устраивать сцену в присутствии Аманды. Да и не надо: все его чувства, всю его ярость легко можно было прочесть во взоре.

— Привет, Алекс. Очень мило, что ты прибыл с Запада.

— Очень мило, что ты прибыла из Вашингтона. — Первый раунд. — Видать, очень была занята. — Аманда смотрела на них, и Алекс заметил, как она побледнела. Помявшись минуту, он вышел из палаты. Когда в скором времени Кэ появилась оттуда, он поджидал ее в нише нижнего холла. — Надо минутку переговорить с тобой.

Она взглянула на него насмешливо:

— Я догадывалась, что ты не удержишься. Этакий нервный дядечка, невесть откуда примчавшийся в Нью-Йорк.

— Ты сознаешь, Кэ, что твоя дочь едва не умерла?

— В полнейшей мере. Джордж проверял ее историю болезни трижды в день. Если бы наступило ухудшение, я бы приехала. А то, если вообще стоит докладываться тебе, никак не могла.

— Почему же?

— У меня было две встречи с президентом. Ты удовлетворен?

— Не совсем. Значит, в День Благодарения?

— Правильно. В Кэмп-Дэвиде.

— Меня, полагаешь, впечатляет?

— Твое дело. А дочь моя, и только моя.

— Но не в том случае, когда ты уклоняешься от своих обязанностей, Кэ. Ей требуется куда больше, нежели заглядывание Джорджа в историю болезни. Ей нужны любовь, ради Христа, ласка, внимание и понимание. Господи, она ребенок, Кэ. Ее избили, изнасиловали. До тебя хоть доходит, что это означает?

— Вполне. Но что я ни делай теперь, ничего не изменишь. И два дня никакого значения не имеют. Ей всю жизнь переживать это.