Нэйма Саймон - Преображение миллионера

Она взглянула на настенные часы.

– Сейчас час ночи.

Мужчина повел плечами.

– Значит, мы не будем есть стейк и картофель. – Хлоя не могла не восхититься работой его мускулов на руках и спине, когда он спрыгнул с кровати. Они ходили в красивом, невероятно гармоничном танце под его золотистой кожей. – Сыр, крекеры и вино, пойдет? – спросил он, оглядываясь на нее поверх плеча.

– Да. – Хлоя прочистила горло и попыталась притвориться, что не глазела на него. – Звучит отли... Это твоя скрипка? – Ее охватил восторг. Собрав простынь у груди, девушка метнулась на кровати, не отводя глаз от темно-коричневого чехла, наполовину спрятавшемся за стулом в углу. – О боже, прошло так много времени с тех пор, как...

Ее привлекло его молчание. Хлоя моргнула, и ее голос надломился, как сломанная веточка. Его тело напряглось, и он стал неестественно тихим. Маленький мускул дернулся на его челюсти, а рот вытянулся в напряженную, прямую линию.

– Найл, – сказала она с беспокойством в голосе.

– Обычно я беру ее с собой, когда путешествую, – сказал он ровным голосом. – Игра помогает мне расслабиться, особенно, после многих напряженных встреч. – Мужчина отвернулся и прикрыл глаза. – Я не играю перед другими людьми... Никогда.

Грусть. Она думала, его взгляд был пустым, но нет. Его глаза застлали тени от старых ран, которые так никогда и не излечились. Глаза, полные боли.

Неделю назад в пабе он заткнул ее, когда она спросила о музыке.

«Я бизнесмен, а не артист».

Те его слова не совпадали с оставшимся в ее памяти образом мальчика, который, не переставая нежно улыбаться, чудесно играл на своей ирландской скрипке. Ей редко разрешалось присоединиться к Майклу и посетить особняк в Бикон Хилл, когда родители Найла уезжали. Но та пара раз, когда она слышала и видела, как он играет, были... волшебными.

– Почему? – мягко спросила она. – Я помню, что ты был просто прекрасен.

На мгновение она усомнилась, что он ответит. Судя по тому, как заходила его челюсть, внутри него происходило сражение. Почти как если бы он пытался удержать объяснение внутри себя. Наконец, Найл засунул руки в карманы своих незастегнутых брюк и уставился прямо на картину, изображающую дом в викторианском стиле в конце длинной аллеи, засаженной деревьями. Картина была прекрасна, но она сомневалась, что он ее даже замечал.

– С того времени, как я научился ходить, мой отец брал меня с собой в офис. Он хотел пораньше приучить меня вести дела. Хотел, чтобы я полностью осознал, что однажды вся империя Хантеров ляжет на мои плечи. Мне нравилось. Поскольку он жил и дышал компанией, я чувствовал, что так становлюсь ближе к нему. И в то время я делал все, чтобы угодить ему. Что угодно, чтобы услышать скупую похвалу от человека, который так редко себе это позволял.

Она встречала Эндрю Хантера дважды в жизни. Высокий. Представительный. Красивый. Найл унаследовал лучшие черты от своего ирландского отца и американской матери. Но ни один особо себя не утруждал выражением любви к своему сыну. Отношения между ними были довольно сдержанными: Диана Хантер все время занималась какими-то благотворительными проектами и сборами средств, а Эндрю в основном занимался бизнесом в Дублине, приезжая к семье два раза в месяц.

– Когда я стал постарше, то начал проводить больше времени в студиях звукозаписи. Тамошние музыканты... – он покачал головой, и в его монотонный, холодный голос закрались нотки тепла, – они были великолепны. Такие талантливые. И щедрые по отношению к сыну владельца. – Найл иронично улыбнулся. – Я взял в руки скрипку, когда мне было десять. Музыка просто пришла ко мне. Когда мне исполнилось двенадцать, я уже мог влегкую играть сложные пьесы. Один музыкант назвал меня прирожденным талантом. Сказал, мой отец будет гордиться таким талантливым сыном, как я. – Его улыбка искривилась во что-то темное, уродливое. – И я был достаточно глупым, чтобы поверить ему. Однажды днем я заявился в отцовский офис, в восторге от новой, только что разученной песни. «Ирландская прачка». Я никогда не забуду этого. Он сидел за своим столом, и я подбежал, сказал «послушай» и начал играть.

Найл обернулся, все еще пряча руки в карманах и глядя на нее. На его лицо и в его голос снова пробрался лед. Но его глаза...

– Когда я закончил, я стоял там, широко улыбаясь, потому что получилось безупречно. Пару секунд я даже не замечал его ярости. Тогда-то я понял, что он был не один. Я не только нарушил основное правило не вмешиваться в дело, но и опозорил его. Он вытащил меня из офиса и начал орать о том, как я грубо пренебрег его правилами, унизил его своим «любительским пиликаньем».

«Ты же Хантер, черт побери. Мы производим музыку, зарабатываем на ней. А не играем ее, как любой дурак».

– Он никогда больше не брал меня с собой в офис. Почти год я не играл. Пока мы не переехали в Бостон, а он остался в Дублине. И даже тогда, только когда не слышал. Пока не появился Майкл, – мужчина помолчал, – и ты.

Ее глаза обожгло от слез за отвергнутого, обиженного малыша, который стремился заполучить отцовское одобрение, но его жестоко обломали, чья радость была украдена безразличными, равнодушными словами и уязвленной гордостью. Слезы подступили за мужчину, который нашел в музыке успокоение, но это все равно его связывало. Который все еще боится разделить эту скрытую часть своей души с другим человеком. Который все еще боится быть отвергнутым.

– Сыграешь для меня?

У нее перехватило горло. Хлоя просила о чем-то большем, чем просто песня, выступление. Она просила, чтобы он пошел на риск из-за нее. Просила его отпустить прошлое.

Она просила его о доверии.

И когда он коротко кивнул, Хлоя опала на кровать всем телом. Важность его доверия наполнила ее кости, душу... ее сердце. Его ценность превосходила самые дорогие драгоценности, потому что этот сильный, гордый ирландец не так уж часто или легко разбрасывался этим даром.

Найл подошел к чехлу, и спустя мгновение в его руках оказалась великолепная скрипка. От него исходило благоговение. Тихое удовольствие и покой смягчили его рот, осветили его взгляд, когда он сел на кресло и быстро настроил скрипку. Спустя еще мгновение мужчина поднялся, поставил широкий конец инструмента под подбородок и опустил корпус на свое левое плечо и ключицу. Его левая рука нежно зажала гриф, пальцы приняли нужное положение, приготовившись играть.

Взяв смычок, он выгнул бровь.

– Что ты хочешь послушать?

– «Ирландскую прачку».

Песня, которую он играл в офисе своего отца. Песня, которая должна была принести ему похвалу, а не насмешку.

После секундного молчания Найл поднял смычок и провел им по струнам. Через мгновение комнату заполнила оживленная мелодия, в воздухе затанцевали приятные звуки, побуждающие хлопать в ладоши и топать ногами в такт. Девушка не могла не улыбнуться. Его опытные руки не подвели. Ни одна нота не сфальшивила или не удалась. Песня перенесла ее в прокуренный ирландский паб, где слышался стук капель холодного дождя по крыше, а внутри переплетались вокруг гостеприимного огня смех, пиво и музыка.

Последняя нота дрогнула в воздухе, и Найл перешел к красивой балладе, которая заставила ее расплакаться. Мелодичная, почти грустная песня пробралась ей в сердце и сжала его. А Найл... он никогда до этого не выглядел таким красивым, когда его глаза были закрыты, губы приоткрыты, его высокое, стройное тело слегка покачивалось в такт музыке. Это был человек, которого он скрывал от всего света – нежный, чувствительный мужчина. Творец.

Когда он опустил смычок и поднял ресницы, Девушка даже не потрудилась спрятать мокрые дорожки на своих щеках. Ему нужно было увидеть ее реакцию. Увидеть, что для нее он – его страсть – был удивительным.

– Эти слезы – хороший знак, правда? – поддразнил мужчина с ярко проступившим ирландским акцентом. Будто он скрывал более глубокие чувства за мягким подшучиванием.

– Ты прекрасен, – прошептала она. – Ты и твоя музыка.

Удивление проступило на его лице, чтобы потом смениться свирепостью, от которой у нее перехватило дыхание.

– Спасибо, – прохрипел он. Простое слово, но, оказывается, совсем не лёгкое.

– Спасибо тебе, – сказала Хлоя в ответ. Притянув ноги под себя и скрестив их, она спросила. – Как называлась вторая песня?

– «Без ночи».

Возможно, поэтому песня нашла в ней такой отклик. Когда нет ночи, день или время с любимым человеком не имело конца. Девушка вздрогнула, обняла себя. И, возможно, поэтому в песне было немного грусти. Потому что время всегда проходит, всегда приходит к завершению.

– Сыграешь еще? – спросила она.

Найл кивнул, и, когда его музыка наполнила комнату, Хлоя опять позволила ей унести себя в край таинственных изумрудных холмов, волшебства, трагических битв и обреченной любви.

Позволила унести себя далеко от номера отеля, где глупые женщины влюблялись в недоступных, неприступных мужчин, на которых большими буквами было написано «разбитое сердце». 

Хлоя взглянула на электронные часы на столе.

«16:53».

Ладно, да, она собиралась ускользнуть из офиса на семь минут пораньше, но этот понедельник тянулся уже целую вечность. После очень малого количества сна на выходных, уровень ее энергии плавал где-то между крайней степенью опьянения и комой. Девушка перешла состояние опьянения часа в три и приближалась к отключке. Конечно, если ей пришлось бы выбирать между сном и тремя днями в постели с Найлом, ну... сон слишком переоценен.

Душ. Ужин. Постель. Хлоя распланировала остаток вечера, но он мог и измениться в зависимости от того, что будет взывать к ней сильнее – сон или еда.