Августа, по всему видно, была счастлива. Она пробилась сквозь толпу вплотную к пекарям и тоже получила благоухающий крендель, такой румяный и обжигающий, что ей пришлось перебрасывать его с ладони на ладонь, пока не остынет. Фальконе стоял рядом, глядя на нее преданным, обожающим взором; Лиза, которая замешкалась в толпе, остановилась, не сводя с них растроганных глаз.

Странный был какой-то день нынче – так брал за сердце, что слезы то и дело подкатывались к горлу. Или это весна растопила измученное сердце? Свет и тень, движение и покой беспрестанно сменялись на римских улицах, как оттенки настроения, оттенки жизни. Ветер дул из-за Тибра; и запах возделанных полей смешивался с влажностью древних каменных стен, а шум работ в садах и на виноградниках – с шумом улиц.

О, Лиза хорошо понимала эту лихорадочную веселость Августы! Быть иной в такой солнечный, звенящий смехом и песнями день просто невозможно.

Толпа стиснула Лизу со всех сторон, она уже не могла пробраться к своим, да не больно-то и пыталась: весенние ароматы кружили голову и словно бы нашептывали: «Не мешай им! Не мешай!»

Она с улыбкою отвела глаза и вдруг вздрогнула, увидав огромного пекаря с могучими плечами, который, расталкивая всех локтями, продирался к суетившимся подмастерьям. И еще прежде, чем Лиза рассмотрела его лицо, она уже знала, кто это. Верзила повернул голову, словно искал кого-то, и Лиза почувствовала себя так, словно шла по цветущей полянке, да забрела в зловонное, гибельное болото. Перед нею был Джудиче!


Что он здесь делает? Кого ищет? Неужто ее?

Лиза склонилась еще ниже, отчаянно молясь в душе, чтобы дама в шляпе не вертела так головою и не открывала то и дело Лизу взгляду Джудиче, который был так велик ростом, что людские головы не помешали бы ему, если б он захотел кого-то отыскать. Она была уверена, что Джудиче явился отомстить ей, и прилагала все усилия, чтобы неприметно выбраться из гущи народа, как вдруг заметила, что грубое лицо Джудиче просияло, его взор нацелился… на Августу и Фальконе, все еще стоявших у печи.

О боже! Да вовсе не ее искал Джудиче! Что она, самозванка, лгунья, которая даже не заслуживает риска, отмщения! Ему нужна Августа, Августа-Елизавета, истинная наследница русского престола!

Своими ручищами он раздвигал толпу, как опытный пловец – волны, и неудержимо продвигался вперед.

– Агостина! Агостина! – отчаянно закричала Лиза, подпрыгивая, чтобы лучше видеть, и уже нисколько не заботясь о том, что может быть замечена Джудиче. Однако крик ее слился с многоголосым, восторженным воплем, которым зрители приветствовали одного из пекарей: он жонглировал десятком горячих кренделей с ловкостью заправского циркача.

Казалось, никогда в жизни не испытывала Лиза такого ужаса, как сейчас, вынужденная стоять и беспомощно наблюдать, как убийца подкрадывается к жертве. Она уже не в силах была даже крикнуть: горло свело, по лицу катились слезы, она судорожно смахивала их, истово шевеля губами в последней, отчаянной молитве, заранее зная, что ничто не поможет, что вот сейчас Джудиче приблизится к Августе, сейчас выхватит нож, сейчас…


Вдруг что-то произошло. Многоглавое тело толпы испустило единый вопль ужаса. Лизе показалось, что этот крик издало ее готовое разорваться сердце. Толпа заколыхалась, рассыпалась, зрители заметались, разбегались, падали. И Джудиче бежал, петляя и отшвыривая людей со своего пути…

Как-то сразу между Лизою и очагом образовался широкий коридор; и первое, кого она увидела, была Августа, стоявшая на коленях, воздев к небу руки.

Лиза кинулась вперед, не чуя под собою ног, упала рядом с Августою, обняла, глядя в побелевшее, искаженное лицо, затормошила вне себя от радости:

– Ты жива? Агостина, ты жива!

Черные зрачки Августы расплылись во все око, глаза безумные, незрячие. Сведенные судорогой губы чуть дрогнули:

– Он убит, он убит!

Лиза смотрела, не понимая. О ком она? Что еще имеет значение, если жива она?!

Августа уставилась через ее плечо, и белое лицо ее задрожало, из глаз хлынули слезы.

Лиза боялась обернуться. Она поняла, что придется увидеть нечто страшное. Уже поняла, что увидит… Наконец заставила себя повернуться и только и могла, что схватилась за голову, словно все это был лишь безумный бред.

Там лежал Фальконе; и грудь его была разворочена страшным ударом так, что кровь била фонтаном, заливая мостовую вокруг.

* * *

Лиза вскочила и, спотыкаясь, чуть не падая, ринулась туда, где накануне видела Джудиче. Он исчез, но она чуяла его, как собака чует след загнанного зверя, чует запах его страха.

Она вылетела на площадь и закричала, заметив Джудиче, который огромными скачками приближался к широкой лестнице храма Святого Петра.

– Убийца! Убийца! – выкрикивала Лиза, бросаясь следом. – Держите его!

Джудиче, споткнувшись, свалился прямо на ступеньки и пополз по ним вверх. Толпа, преследовавшая его, замерла у подножия лестницы; вдруг отпрянула, как волна, наткнувшаяся на утес. И когда Лиза достигла ступеней и уже занесла ногу на первую, кто-то крепко схватил ее сзади; и она напрасно билась в этих тисках как безумная, напрасно молила отпустить, наказать убийцу. Чьи-то лица мелькали перед нею, беззвучно разевались рты; люди пытались что-то объяснить, но она рвалась, будто птица из силков, ничего не видя, не слыша, ничего не понимая, пока вдруг из головокружительной мути не выплыло испуганное, плачущее лицо Агаты, а рядом – нахмуренные брови синьора Дито.

– Луидзина, ради святейшей Мадонны, Луидзина, – твердила, всхлипывая, жена управляющего, – послушай, умоляю! Его не могут схватить, он на ступенях храма. Он под защитой Бога!

– Он убийца! – опять рванулась Лиза, но синьор Дито перехватил ее и с неожиданной силой прижал к себе.

– Подожди. Здесь полиция, его стерегут. Сейчас послали к кардиналу за разрешением арестовать его на церковных ступенях. Надо подождать.

Лиза оглянулась и увидела трех караульных, стоявших рядом, на нижней ступеньке храма.

А, так еще не все потеряно? Еще есть у нее надежда выцарапать глаза Джудиче, перегрызть его горло, вырвать его сердце?

Она отстранилась от синьора Дито и, зловеще улыбаясь, взглянула вверх на Джудиче, скорчившегося на ступеньках. Эта улыбка, сулившая неминучую погибель, подействовала на преступника, подобно видению ада.

Он вскочил, простирая руки, и громко позвал:

– Чекина! Чекина!..

– Чекина?! – повторила Лиза, не веря себе. Так она жива, поганая? И огонь ее не взял?

Да, жива. Вот уже стоит рядом со своим гнусным любовником; только появилась не снизу, где ее перехватили бы, а сверху: выбежала из дверей церкви. Сверкнули черные глаза, красивое, дикое лицо пылает от волнения, и, наверное, только Лиза рассмотрела злорадную усмешку, змейкой скользнувшую по пунцовым губам.

– Люди! – завопил Джудиче. – Рассудите! Я невиновен, люди! Посмотрите!

Он схватил Чекину за руку, выволок ее вперед.

– Посмотрите, вот Чекина, моя невеста. Она служила в богатом доме и стала жертвой похотливого синьора. Я убил его. Я защищал честь своей невесты, я защищал свою честь!

– Врешь, врешь! – выкрикнула Лиза. Ее голос утонул в реве толпы, которая мгновенно приняла сторону Джудиче. Он защищал честь невесты. Он убил насильника. Он поступил как настоящий мужчина и не заслуживает никакого наказания, ибо восстановил справедливость.

Лиза затравленно озиралась, ей казалось, что люди прямо на глазах уподобились стаду, над которым щелкнул кнутом ловкий, умелый пастух…


Трех часовых, оставленных стеречь Джудиче, смело, как пушинок. Толпа закружила Лизу в своем водовороте, потом отхлынула, оставив ее на лестнице, где уже больше никого не было: ни Джудиче, ни Чекины.

Людское море мелкими ручейками выливалось в боковые улочки, площадь пустела; Лиза никак не могла поверить, что убийца ускользнул. Мелькнула надежда, что Джудиче скрылся в храме Святого Петра, и она ворвалась в холодный, надменный полумрак.

Ни одного человека не видно меж колонн, в боковых приделах. Лиза пробежала мимо главного алтаря, чувствуя, как от этой давящей тишины у нее звенит в ушах, и с тоскою понимая, что никого не найдет здесь.

Вдруг она услышала какой-то звук. Столь низкий, столь глухой и протяжный, что его скорее можно было не услышать, а почувствовать, приняв за наваждение. Она оглянулась и замерла.

Везде: направо, налево, прямо перед собою – всюду, куда бы ни обращала Лиза взор, она видела статуи с простертыми руками, рвущиеся к ней из своих ниш и с постаментов. Все они издавали один общий, неслышный и в то же время оглушительный мраморный крик.

Еще немного, статуи и впрямь сойдут вниз и наполнят храм страшной, причудливой толпою гигантов. И вся эта многоликая толпа изгоняет и проклинает ее!

Она здесь чужая. На ней клеймо иной страны, иной веры. Такой же могущественной и стойкой, как католичество, а значит, враждебной. Потому, позабыв о Божественной справедливости, этот храм и его обитатели отринули ее; взяли под свою защиту злодея, убийцу только потому, что он одной с ними веры и одной крови.

Не помня себя, Лиза выскочила на паперть, а сзади нарастал шум шагов, звучал мраморный крик…

Она слетела с лестницы и кинулась бежать через опустевшую площадь.

Улочка перед пекарнею уже была пуста. Мертвый Фальконе так и лежал на мостовой. Синьор Дито с женой стояли на коленях поодаль, а рядом с Фальконе, в его крови, точно на одной с ним кровавой постели, простерлась Августа.

Она прижалась головою к его груди, и ее тонкие пальцы сплелись с похолодевшими пальцами Фальконе.

Лиза медленно закрыла глаза, не в силах двинуться с места, не в силах подойти, обнять, утешить Августу, заставить ее подняться. Вся тайна этой страстной, неистовой, глубоко скрытой любви сделалась ей очевидна. Но поздно, поздно! Они были пронзены одним ударом – Фальконе и любившее его сердце.