Тем не менее Жанна запомнила несколько названий и при случае могла бы пересказать содержание двух-трех спектаклей. Она решила, что объявит своим любимым композитором Штрауса, а актрисой - Татьяну Шмыгу. Это был беспроигрышный вариант.

На экзамене, конечно, полагалось что-нибудь спеть. Никаких сложных арий Жанна разучивать не стала. Приемную комиссию надо было чем-то удивить. Об этом все говорили постоянно. Рассказывали, что в прошлом году одна девчонка из Саратова, поступавшая в «Щуку», вышла читать монолог Нины Заречной из «Чайки» с большими самодельными крыльями за спиной. А во ВГИКе, когда один парень провалился на первом же туре, на второй явилась его невероятно эксцентричная бабушка и стала истерично доказывать, что ее внук - гений. Члены комиссии не сразу поняли, что перед ними тот самый провалившийся парень, замаскировавшийся под старуху. Его, правда, в институт не взяли и даже где-то напечатали фельетон про гнусного обманщика.

Решив удивить, Жанна собиралась спеть «Блоху» Мусоргского. Причем точно так, как ее пел Шаляпин. Такое не могло не изумить. К тому же в «Блохе» можно было подурачиться, изображая короля, портного и само насекомое.

Сложнее было с отрывком прозы и басней. Жанна и тут решила сделать ставку на оригинальность. Из прозы она выбрала чеховский рассказ про Ваньку Жукова, а из басен - Михалкова:


Американский доллар важный,

Который нынче лезет всем взаем,

Однажды

С советским встретился рублем…

Тут тоже можно было изобразить надменный доллар и гордый рубль, а кроме того продемонстрировать свою политическую зрелость.

Педагоги в театральном просто обязаны были понять, что Жанна с ними одной крови. И тем не менее она с удивлением обнаружила, что нервничает все больше и больше. Именно в эти дни со всей силой проявилась одна из главных черт ее характера - внезапные переходы от смеха к слезам и наоборот. Это случалось по сто раз на дню и по самым пустяковым причинам. С ней становилось трудно. Братчик и Миледи порой боялись слово ей сказать или взглянуть в ее сторону. Жанна похудела, и в глазах ее появился лихорадочный блеск. Она почти перестала спать, все пялилась в потолок и беззвучно шевелила губами, повторяя:


А я - советский рубль!

И я в руках народа,

Который строит мир и к миру мир зовет.

И всем врагам назло

Я крепну год от года.

А ну, посторонись!

Советский рубль идет!…

В день экзамена она поднялась чуть свет. Проснувшиеся позже подруги с ужасом смотрели на Жанну, которая, сидя за шатким столом в дворницком подвале, разбивала сырые яйца и выпивала их одно за другим. Так она уничтожила десяток.

- Ты что, Жанка, опухла? - спросила Братчик.

- Это для голоса, - ответила Жанна. - Сейчас бы еще молочка тепленького. На связки.

Зоя бросилась за молоком. Но напрасно.

- Не могу, - сказала Жанна, отодвигая стакан. - Стошнит.

Братчик тут же выпила молоко сама, не пропадать же добру, и заторопила Миледи, чтобы сопровождать подругу на экзамен.

- Нет! - отрезала Жанна. - Сидите дома. Я с вами еще больше буду икру метать.

- Тогда ни пуха!

- Иди к черту!…


Годы 1964-1975-й. Сумасшедшая мамаша


Сколько Жанна себя помнила, она всегда хотела стать артисткой. И виноватой в этом была ее мать, Алиция Георгиевна.

Она сама когда-то мечтала об артистической карьере, о концертах в Большом зале Московской консерватории, о зарубежных турне. Алиция Георгиевна, тогда еще просто Алечка, блестяще окончила музыкальную школу по классу фортепиано, за что получила от мамы бабушкин золотой медальончик и золотое колечко с каким-то искристым камешком, а от папы - конверт с деньгами для поездки в Свердловск, где, по слухам, конкурс в консерваторию был не такой зверский, а фортепианная школа ничуть не хуже столичной.

Уже и билет до Свердловска был куплен в купейный вагон. Но накануне отъезда уличные хулиганы подстерегли Алечку в подворотне. Медальончик ей удалось спасти, а вот колечко - нет. Самое ужасное, что, стараясь сдернуть кольцо, эти подонки сломали Алечке безымянный палец.

- Ничего, ничего, - утешали родители, глядя на загипсованный палец Алечки. - Поступишь на будущий год.

Палец сросся криво. И прежняя гибкость к нему уже не вернулась. Мечту о консерватории пришлось похоронить. Алечка устроилась музыкальным педагогом в детский сад, где в свои неполные двадцать лет сразу стала из Алечки Алицией Георгиевной. Дома к пианино она больше не подходила.

Но на всех концертах приезжих гастролеров Алиция Георгиевна неизменно оказывалась в первых рядах, нанося непоправимый урон своей и так-то мизерной зарплате. Когда свет в зале гас и раздавались первые такты музыки, глаза Алиции Георгиевны моментально наполнялись слезами. Она ничего не могла с этим поделать - звучал ли со сцены меланхоличный Шопен или лихие шлягеры под аккомпанемент электрических гитар.

А потом Алиция Георгиевна терпеливо стояла у служебного входа с обязательным букетиком цветов и летом, и зимой. И только отдав их заезжему кумиру и пролепетав несколько слов благодарности, она тихо брела домой, полная все равно не вылившихся чуств.

Родители о ее личной жизни понятие имели весьма смутное, и потому для них, как гром среди ясного неба, прозвучало известие, что Алечка собирается рожать.

- Ты выходишь замуж? - ошарашенно спросила мама.

- Нет.

- Но ведь для того, чтобы женщина родила, - сказал отец, - насколько мне известно, необходим мужчина.

- Логично, - согласилась Алечка.

- Значит?… - Отец вопросительно поднял брови.

- Значит, мужчина был, - сказала Алечка с загадочной улыбкой. - Но кто, вам знать совершенно необязательно.

- Но почему, почему? - недоумевала мать. - Он что, не хочет на тебе жениться?

- Он вообще ничего не знает о ребенке. И потом, папа, поздно уже. Поезд ушел, - ответила Алечка спокойно. - Что же делать, раз так получилось.

Родителей совершенно сбивало с толку то, что Алечка ничуть не была огорчена. Скорее наоборот. Она, казалось, светилась от счастья. Но при этом открыть тайну отцовства отказалась наотрез.

Дочь Алиция Георгиевна назвала Жанной и с жаром взялась за ее воспитание, пытаясь реализовать в ней свою загубленную мечту. С четырех лет Алиция Георгиевна усадила Жанну за пианино и стала учить ее азам сама, вспоминая собственное недавнее прошлое.

А потом ее Жанна стала обязательной участницей всех детских спектаклей, появляясь в образе то Спящей Красавицы, то Красной Шапочки, а то и Бабы-яги. Это продолжилось и в школе, где за дочерью Алиции Георгиевны до последних классов сохранилось прозвище Жанка-артистка.

А уж сколько за эти годы было прочитано стишков перед гостями и одноклассниками, сколько спето песенок, сколько исполнено танцев! И все это в атмосфере умиления, сладким ядом отравлявшего детскую душу.


Год 1977-й. Зоя


Первое время Зоя Братчик, согласно своему плану, регулярно ездила на Плющиху, благо до нее было всего три остановки. Там она прогуливалась возле огромного серого здания Академии имени Фрунзе. Действительно, в этих местах роились старшие офицеры, среди которых попадались моложавые полковники. Но они были то ли прочно женаты, то ли слишком озабочены учебным процессом. Во всяком случае, никто при виде прогуливающейся Зои не обмирал и не подкатывался с предложением познакомиться. Вскоре Братчик поняла, что только впустую тратит время, и прекратила свою охоту. Устраиваться в жизни надо было как-то по-другому.

Между тем у подруг незаметно подошли к концу деньги. Братчик отправилась с душевным разговором к бабе Любе, посочувствовала, как тяжело этой пожилой женщине с ее слабым сердцем мести по утрам свой участок и ворочать железные контейнеры с мусором. Баба Люба охотно приняла предложенную помощь. Теперь по утрам довольная дворничиха сидела у старенького телевизора, а на улице за нее вкалывала Братчик. Уборка, с которой баба Люба маялась до обеда, у Зои занимала чуть больше часа. Она только успевала войти во вкус. Таким образом был решен вопрос с платой за жилье. Оно теперь подругам ничего не стоило. Но еще надо было что-то есть и пить. Хотя бы раз в день.

Ждать в этом смысле помощи от Жанны, а тем более от Миледи, не приходилось. Зоя и эту заботу взяла на себя. Когда был истрачен последний рубль, она достала из угла заветный рюкзак.

Еще в поезде, по дороге в Москву, Жанна удивилась, увидев у Братчик два туго набитых рюкзака:

- Ты что, все из дома вывезла?

- В одном орешки, - спокойно объяснила Зоя.

- Какие орешки?

- Обыкновенные, кедровые. На рынке продам. В Москве знаешь как денежки полетят!…

Теперь Зоя взвалила на спину рюкзак с орешками и отправилась на Дорогомиловский рынок, где цены, как она разведала, были покруче. Подходы к рынку патрулировала милиция, вяло гонявшая бабулек с клубникой и огурцами.

Зоя поняла, что тут ей делать нечего, и вошла на огороженную территорию рынка. На одном из крайних прилавков отыскалось свободное место, куда Братчик водрузила свой рюкзак, а рядом поставила взятый у дворничихи граненый стакан, наполнив его орехами. Народ проходил мимо, скользя по Зоиному товару равнодушным взглядом. Она совсем уж было отчаялась, когда рядом кто-то спросил:

- Чем торгуешь, девушка?

Зоя встрепенулась:

- Орешки кедровые! Экологически чистые! Вы попробуйте!

Джигит, стоявший перед ней, был обряжен в кожаный пиджак и красную рубашку, в распахнутом вороте которой сияла золотая цепь.