Возле двери она оглянулась в безумной надежде, что ее позовут обратно. Но члены комиссии, уже позабыв о ней, что-то обсуждали с негромким смехом. Жгучая обида на этих бездушных, ничего не понявших людей сдавила горло Жанны.

- Ну как? Ну что? - бросились к ней дежурившие в коридоре.

Жанна, ничего не ответив, отошла к окну, и тут у нее началась истерика. Ее, то хохочущую, то заливающуюся слезами, отвели в медпункт, там напоили валерьянкой и заставили лечь. Жанна лежала закрыв глаза, и по ее щекам беззвучно текли слезы.

- Да плюнь ты на все это, - говорила добрая врачиха, жалостливо глядя на нее. - Подумаешь, провалилась с первого захода. Да у нас тут по пять лет подряд поступают, и ничего. А так убиваться - быстро в Кащенко загремишь. Знаешь Кащенко?

- Нет.

- Ну вот станешь артисткой - узнаешь!…

Жанна, не помня себя, добралась до дворницкого подвала, но ни Зои, ни Миледи там не застала. Встревоженные долгим отсутствием подруги, они помчались в институт и разминулись с Жанной. Впрочем, это было даже к лучшему. Никто не приставал с расспросами, никто не мешал.

Жанна нашла спрятанный в укромном месте ключ и вошла в подвал. Не останавливаясь, она проследовала в отгороженный клеенкой угол, где стояла старая ванна - вся облупившаяся, в ржавых пятнах, - и включила воду. Когда ванна наполнилась, Жанна попробовала рукой воду и легла в ванну не раздеваясь. В правой руке у нее было лезвие бритвы.

Вода была слишком горячей, но это уже не имело значения, как и провал на экзамене и многое-многое другое. Например, переживания о том, что она решительно не нравилась мальчикам. Даже самым замухрышкам. Природа почему-то наградила ее на удивление невыразительной внешностью. Посмотришь - и не запомнишь, потому что - никакая. В ней, как говорится, не было ничего от «поди сюда». И чем старше становилась Жанна, тем сильнее ее это мучило. Шутка сказать - за все школьные годы ее даже в щечку никто не поцеловал.

Постепенно она стала осознавать, каким единственным способом можно взять реванш за годы полного пренебрежения со стороны сильного пола. Она должна стать артисткой. И не просто артисткой, а звездой, по которой умирали бы тысячи поклонников.

Тогда уж то, какая она вне сцены, будет не важно. Звезда для поклонников всегда остается звездой. Неизменно желанной и недоступной. Зачитанная Жанной до дыр книжица про Эдит Пиаф подтверждала это.

Жанна решила любой ценой осуществить свою мечту, граничившую с помешательством. И всякий, кто вставал поперек дороги, становился ее злейшим врагом.

Но теперь и этому приходил конец…

Жанна боялась крови, поэтому она отвернулась и даже зажмурилась перед тем, как полоснуть лезвием по руке…


Год 1976-й. Миледи


Уже через минуту-другую учитель и ученица оказались полураздетыми, торопливо помогая друг другу избавиться от лишнего. Миледи выгнулась дугой, чтобы было легче стянуть колготки.

Боли она почти не ощутила, захлестнутая все усиливающимся незнакомым наслаждением. Они производили столько шума, что было удивительно, как это никто в школьном здании их не услышал и не вломился в класс. Однако пронесло.

Потом Аркадий Михайлович в растерзанном виде сел, как оглушенный, и обхватил руками голову.

- Лапа!… - тихо сказала Миледи и погладила его по плечу. Она будто возвращалась из небытия.

- Прости… - с трудом выдавил он. - Ты не думай… Ты ничего не бойся, ладно? Мы поженимся… Только сразу никому не говори… Хорошо?

- Хорошо, Аркадий Михайлович, - послушно сказала Миледи.

- Просто Аркадий. Аркадий.

- Хорошо, Аркадий… Михайлович.

Они кое-как привели себя в порядок и вышли из школы вместе, так, по счастью, никого и не встретив.

- Ты как? - спросил он робко.

- Нормально, Аркадий Михайлович.

Вечером Жанна, не дождавшись звонка от подруги, сама набрала ее номер:

- Ну как?

- Да никак, - ответила Миледи.

- Что было-то?

- Да так… - сказала Миледи и замолчала.

- Ты не можешь говорить? Ладно, завтра все расскажешь.

Но ни завтра, ни потом Мидовская ничего не рассказала. Только загадочно улыбалась по своей привычке. Но учитель и ученица продолжали время от времени тайно встречаться на квартире у институтского приятеля Аркадия Михайловича, благородно уходившего на двухчасовые прогулки. Разговоров о женитьбе больше как-то не возникало. Они вообще почти не разговаривали, а сразу, сбросив одежду, устремлялись к дивану.

- Лапа!… - шептала Миледи, и это было едва ли не единственное ее слово за два часа свидания.

Они были слишком захвачены физической стороной своих отношений, чтобы думать о чем-то еще. Но вскоре подумать пришлось.

Однажды за завтраком Миледи, проглотив пару ложек овсянки, вдруг бросилась в туалет, где ее немедленно стошнило.

- Что случилось? - удивленно спросил пан Мидовский. - Верунчик, какой отравой ты накормила ребенка?

Верунчик закудахтала, что ребенок ест то же, что и все. Сутки Миледи продержали на крепком чае с сухариками. Но за следующим завтраком картина повторилась. А уж когда это произошло в третий раз, родители заподозрили беду. На дом была вызвана старая знакомая, гинеколог Берта Генриховна. Она осмотрела Миледи в спальне и, появившись в столовой, где пан Мидовский и Верунчик нервно звенели чайными чашками, объявила:

- Это токсикоз. Дама беременна. Около трех недель.

- Холера ясна! - воскликнул пан Мидовский и отломил сильными пальцами ручку от чашки. - Верунчик, тащи сюда эту маленькую курву!

Маленькая курва за это время успела позвонить Аркадию Михайловичу и сказать всего несколько слов:

- Я залетела. И родители уже знают.

Учитель, надо отдать ему должное, тут же примчался на такси, хотя был весь мокрый от ужаса.

- Мы поженимся, - заявил он с порога. - Я люблю вашу дочь, и мы поженимся. Хоть сегодня.

Пан Мидовский окинул этого щуплого, потного еврея ледяным взглядом. И это его будущий зять? Просто смешно!

- Значит, так, - сказал пан Мидовский, играя желваками. - Я вам скажу, что будет сегодня.

Даже сейчас. Прямо отсюда вы идете в школу и увольняетесь. И уже сегодня уезжаете далеко-далеко. Причем молча. Ничего не было. Вы меня хорошо поняли?

- Извините, но…

- Молчать! - прошипел пан Мидовский. - Беги отсюда, пся крев, и не оглядывайся, пока я тебе щипцами яйца с корнем не вырвал!…

Он вытолкнул онемевшего учителя на лестничную площадку и захлопнул дверь.

На следующий день родители увезли Миледи в Кемерово, где ей сделали аборт. Когда Миледи вернулась в школу со справкой об остром респираторном заболевании, Аркадия Михайловича там уже не было. Он исчез, точно растворился в воздухе. Может быть, действительно уехал куда-то далеко. Бодаться с паном Мидовским, имевшим в городе солидные связи, он бы не смог, даже если бы захотел. Да и в школе один лишь намек на роман учителя с ученицей мог просто уничтожить влюбчивого Аркадия Михайловича. Словом, так или иначе, о нем в городе больше не слышали.


Год 1976-й. Зоя


С той поры как у нее совершенно недвусмысленно оформилась грудь, отчим стал проявлять к падчерице повышенный интерес. Жили они в старом, давно готовящемся на снос доме без горячей воды. Мыться Зое приходилось на кухне, в большом эмалированном тазу. А мылась она часто, поскольку была чистоплотной, как кошка.

Так вот отчим вдруг взял моду - надо не надо заглядывать на кухню, где за ситцевой занавеской плескалась голая Зоя. Отчиму то спички надо было взять, то напиться воды из-под крана. Однажды он отвел занавеску и спросил хриплым, незнакомым голосом:

- Тебе спинку потереть?

Зоя не смутилась, но взгляд отчима ей не понравился.

- Обойдусь, - ответила она.

- Да ты не стесняйся, - гнул свое отчим. - Я ж тебе не чужой человек. Давай потру. По-семейному.

- Уйди! - крикнула Зоя и брызнула ему в глаза мыльной водой.

Отчим отступил, но помыслов своих, как видно, не оставил. С того дня Зоя то и дело ощущала на себе его тяжелый взгляд, стоило ей нагнуться или неосторожно поднять подол. Отчим норовил как бы в шутку шлепнуть падчерицу по крутому задку или коснуться ненароком ее груди. Зоя уворачивалась, возмущенно сопя, а мать, кажется, ничего не замечала.

А потом случилось так, что Зоя с отчимом надолго остались в доме одни. Этому предшествовала какая-то путаная история. Вроде бы железнодорожное начальство постановило, что не могут муж и жена работать в одной поездной бригаде, и отчим перешел в другую. Теперь они с матерью ездили порознь. Позже выяснилось, что он сам все это подстроил. А тогда мать, тихонько поплакав, отбыла в очередной рейс на целую неделю.

В тот же вечер уже изрядно хмельной отчим принес домой плитку пористого шоколада и бутылку портвейна «Сурож».

- Садись, дочка, - сказал он Зое. - У меня именины сегодня. А мамка наша, видишь, усвистала. Посидим вдвоем, отметим.

Зоя скрепя сердце села за стол напротив отчима. Он налил ей полный стакан портвейна и себя не обидел. Зоя еще ни разу не брала в рот спиртного и по неопытности залпом выпила весь стакан. Выпила - и ничего не почувствовала. Ее и потом никакой алкоголь не брал, словно она пила простую газировку. А вот отчима развезло мгновенно. Видно, «Сурож» попал на старые дрожжи. Глазки у отчима стали мутные, речь нечеткая. Он совал Зое тающую в его руке шоколадку:

- Закуси, дочка. Специально для тебя брал.

Они на равных приговорили бутылку. Тут-то все и началось. Отчим переместился на тахту и похлопал возле себя, указывая место:

- Садись рядом.

- Зачем это? - насторожилась Зоя.