Эмма Чейз - Принц Генри

Мысленно встряхиваю себя. Мне просто нужно придумать, что сказать. И теперь единственная мысль, витающая у меня в голове: «Придумай-хоть-что-то, придумай-придумай-придумай».

Руки у меня потеют и немеют.

Я могла бы осведомиться о здоровье его матери – это всегда безопасный ход в любой беседе. Вот только… его мать умерла.

«Да пропади оно все пропадом!»

И… он уже здесь.

Я быстро опускаю взгляд и замираю, как олень в свете фар. Неотрывно смотрю на его черные ботинки, начищенные до зеркального блеска, потом поднимаю взгляд чуть выше, к его стройным ногам, затянутым в… полиэстеровые брюки? Бедра и пояс прикрыты белым пиджаком с ярко блестящими пуговицами с пурпурными вставками, а широкие плечи украшены эполетами с золотыми кистями.

Какой глупый наряд – как костюм Прекрасного принца, – но даже в таком наряде он умудряется выглядеть просто сногсшибательно.

Верхняя пуговица застегнута, подчеркивая его сексуальный мужественный кадык. У него точеный подбородок, покрытый короткой щетиной, дьявольски привлекательные полные губы, прямой царственный нос, густые, непослушные темно-русые волосы и такие красивые глаза, от которых захватывает дух, а слова и мысли просто теряются. В них словно заключена зеленая буря, и вместе с тем они теплые, как изумруды, отражающие солнечный свет. Я помню, как увидела его впервые и подумала, что ни один из его портретов не мог передать его удивительные глаза.

И теперь, когда я снова вижу его, убеждаюсь в этом снова.

Даже если бы дар речи не покидал меня регулярно, сейчас бы точно покинул.

Принц Генри хмурит брови, глядя на меня почти недовольно.

– Кто-то умер?

Вопрос настолько нелепый, что я даже забываю паниковать.

– Что?

– Или вы – ведьма? – он прищелкивает языком, качая головой. – Простите, викканка. Язычница? Поклонница темных искусств? Какой нынче политкорректный термин?

Это что, происходит на самом деле?

– Эм-м… Думаю, виккане – вполне приемлемо.

Он кивает.

– Точно. Так, стало быть, вы – викканка?

– Нет. Католичка. Не особо набожная, но…

– Хм, – он указывает на мои руки. – А что вы читаете?

– О… «Грозовой перевал».

Он снова кивает.

– Хитклифф, да?

– Да.

– Так это про толстого рыжего кота?

Я пытаюсь осмыслить, что он говорит. Комикс! Он думает, что я читаю комикс про кота Хитклиффа.

– Вообще-то нет, это о молодых мужчине и женщине, которые…

Он прищуривается, и уголки его губ подрагивают в улыбке, и я понимаю, что краснею.

– Вы шутите надо мной, Ваше Высочество?

– Ну да, – он посмеивается. – Кажется, получается не очень. И прошу, зовите меня Генри.

Мой голос звучит еле слышно, когда я пробую повторить:

– Генри.

Он все еще улыбается, но его улыбка смягчается – словно ему понравилось, как я это произношу. А потом, опомнившись, приседаю в реверансе, как и надлежало с самого начала.

– Ох. А я…

– Вы – леди Сара фон Титиботтум.

Внутри разливается тепло.

– Вы помните меня?

– Я никогда не забываю хорошенькое личико.

Мои щеки из розовых становятся ярко-красными. Цвета я меняю чаще, чем хамелеон, – это мое проклятие.

– Обычно я не очень хорошо запоминаю имена, – его взгляд скользит к моим бедрам, хотя он пытается смотреть мне за спину. – Но Титиботтум – весьма запоминающееся имя.

Обычно, когда я нервничаю, то просто молчу, но почему-то сейчас мне «повезло», и этот момент стал исключением.

– Вот вроде бы да, запоминающееся, но у некоторых профессоров у нас в университете были проблемы с произношением моей фамилии. Дайте-ка вспомнить. «Титьботум». Титьботам… а кто-то даже настаивал, что произносить следует как Титьки-боттум. Не каждый день услышишь слово «титьки» от уважаемого профессора. Вся наша группа веселилась несколько недель.

Откинув голову назад, он смеется.

– Просто отлично!

Цвет моего лица близится к пурпурному. Я вздыхаю тихо и глубоко.

– Эм… а почему вы спросили, не умер ли кто-то?

Он указывает на мою одежду.

– В оба раза, когда мы встречались, вы носили черное. Это с чем-то связано?

– О, – я опускаю взгляд на свое платье до колена, с длинными рукавами и белоснежным воротничком. На ногах полусапожки. – Ну, с черным просто легко – он ко всему подходит. А я не очень люблю яркие цвета… мне не нравится выделяться. Можно сказать, я немного… стеснительная.

Это еще чертовски слабо сказано!

– Как жаль. Вы выглядели бы просто великолепно в благородных цветах – изумрудный или темно-сливовый, – его взгляд скользит по мне, останавливаясь на ногах, потом на груди. – А если бы вы носили ярко-алый, мужчины бы буквально падали перед вами на колени.

Я смотрю в пол.

– Вы снова подшучиваете надо мной.

– Нет, – он говорит хрипло, почти резко. – Нет, не шучу.

Вскидываю голову, глядя прямо на него.

В книгах бывают такие особенные сцены, переломные для всей истории – встречи героев, когда кажется, одна душа говорит другой: «Вот и ты – я так долго тебя искала».

Конечно же, реальная жизнь – это совсем не роман, и скорее всего, мне просто чудится это хрупкое ускользающее чувство внутри меня, словно фрагменты мира вокруг меня меняются, и все встает на места с почти слышимым щелчком. И тем более мне, должно быть, чудится, что в глазах принца Генри вспыхивает огонек интереса.

Весьма жаркого интереса.

У меня перехватывает дыхание, и я откашливаюсь, нарушив момент.

Указываю на его пиджак:

– Полагаете, вы достаточно разбираетесь в моде, чтобы давать советы?

Он смеется, потирая затылок:

– Я, конечно, предполагал, что выгляжу как полный придурок, но теперь абсолютно в этом уверен.

– Это продюсеры выбрали для вас такой наряд?

– Да. Я должен выехать верхом. Эдакий великий выход, – его длинные пальцы быстро расстегивают пиджак. Генри поводит плечами, сбрасывая его на землю, обнажая великолепные накачанные руки под облегающей белой футболкой.

– Так лучше?

– Да, – выдавливаю из себя я.

Он дразняще улыбается и вдруг стягивает с себя футболку. Моя челюсть приоткрывается при виде его гладкой кожи, идеальных коричневатых сосков и бугрящихся мышц его торса.

– А что вы думаете об этом? – спрашивает он.

Все еще хуже, чем я думала.

Генри Пембрук – не Фийеро. Он – Уиллоуби, Джон Уиллоуби из «Чувства и чувствительности» – волнующий, притягательный, непредсказуемый, соблазнительный. Марианне Дэшвуд на собственном горьком опыте пришлось убедиться, что, если играешь в игры с сердцеедом, не стоит удивляться, когда сердце окажется разбито на тысячи осколков.

Пожимаю плечами, стараясь выглядеть абсолютно бесстрастной.

– Нет, это, пожалуй, чересчур.

Генри кивает, натягивает футболку обратно, и внутри меня все сжимается в странной смеси облегчения и легкого разочарования.

– А почему вы не там, с остальными девушками?

– Я? О, ну я не часть этого телешоу. Я бы не смогла участвовать…

– Тогда как же вы сюда попали?

– Из-за Пенелопы. Мама не позволила бы ей участвовать, если бы я не отправилась вместе с ней, чтобы приглядеть.

– В каждой семье есть свой дикарь. В вашей, я полагаю, это – Пенни?

– Да, однозначно.

Он вскидывает голову, и в солнечном свете его зеленые глаза кажутся еще более яркими, почти сверкающими.

– А как насчет вас? Есть в вас толика дикости, Тить-боттом?

Мои щеки вспыхивают.

– Нет, ни капельки. Я как раз скучная. Хорошая девочка.

Он прикусывает нижнюю губу, словно демонстрируя, что он как раз совсем не хороший мальчик.

– Обожаю искушать хороших девочек.

Да, однозначно Джон Уиллоуби.

Прижимаю книгу к груди.

– Я не подвержена искушениям.

Его улыбка становится шире.

– Прекрасно. Мне всегда нравились вызовы.

Неожиданно рядом возникает член съемочной группы, ведущий под уздцы огромного белого коня.

– Они ждут вас, принц Генри.

Неотрывно глядя на меня, он ставит ногу в стремя и буквально взлетает в седло, потом подмигивает мне, удерживая в руках кожаные поводья.

– Увидимся, Титьки-боттум.

Я прикрываю лицо ладонью с глухим стоном.

– И зачем я только рассказала?

– Просто не смог удержаться – вы так чудесно краснеете. Хм, у вас розовеют только щечки? – Он скользит взглядом по моему телу, словно может разглядеть меня под одеждой. – Или вы краснеете везде?

Я скрещиваю руки на груди, игнорируя вопрос.

– Я думаю, вы – задира, принц Генри.

– Ну, в школе я и правда с удовольствием дергал девочек за косички. Но теперь я дергаю дам за волосы только в исключительных ситуациях, – он добавляет чуть тише. – Дайте мне знать, если пожелаете, чтобы я продемонстрировал.

От его слов в голове возникают образы переплетенных тел, блестящих от пота, стонущих, и мое лицо тут же вспыхивает снова.

Генри смеется, низко, соблазнительно, а потом пришпоривает коня и уезжает. Я остаюсь, сияя, как рождественская елка. Открыв «Грозовой перевал», прижимаю книгу к лицу, умирая со стыда.

Похоже, это будет очень долгий месяц.

Вот чего я не знал раньше – реалити-шоу на самом деле нереально. Нет, оно реально в том смысле, что здесь участвуют настоящие люди – говорят, двигаются, а не какие-нибудь роботы-гуманоиды, которые вдруг осознают себя и попытаются нас всех убить.

Вместо прогулки по замку посреди ночи я пересмотрел все фильмы «Терминатор». Первый по-прежнему лучший.

Но я к тому, что «Подберем пару» и ему подобные шоу не являются настоящими. Это постановка, все кадры спланированы, «дубли» делаются несколько раз. Несколько минут на пленке могут занять несколько часов реального времени съемок.

Вот уже в четвертый раз я повторяю сцену своего выезда на коне, а мы еще даже не добрались до ворот замка. Что-то не так со светотенью – черт разберет, что там. Мой конь раздражен, а мне попросту скучно.