Эмма Чейз - Принц Генри

С громким стоном, посылающим разряд мне в промежность, Сара откидывается на подушку, практически утопая в ней.

– Я должна была выступать на симпозиуме. Перед несколькими сотнями – сотнями! – людей.

– Аа… Дай-ка попробую угадать – выступления на публику ты не слишком любишь, да?

Она поворачивается на бок, невинно положив руки под щеку.

– Это вызывает у меня парализующий ужас. Я не фанат Эдгара Аллана По, но это мое личное «Преждевременное погребение».

Я тоже никогда не фанател от По – вот уж кто тот еще нытик, – но я понимаю, о чем она.

И у меня как раз есть прекрасный рецепт!

– Ты могла бы представить меня голым, – я щелкаю резинкой пижамных штанов. – Могу даже снять их, если хочешь. Живой образ исцелит все твои недуги, дорогая.

Сара качает головой.

– Кажется, традиционным решением такой проблемы было представить, что все твои зрители – в нижнем белье.

– Но ведь гораздо прикольнее представить меня голым.

Мы оба смеемся, даже если это правда.

Сара снова садится, протягивает руку и касается струн моей гитары, которую я прислонил к прикроватной тумбочке.

– А ты… ты правда умеешь играть?

– Умею.

Она перекатывается на бок, опираясь на локоть, и с любопытством смотрит на меня.

– В смысле, Алфавит, «Сияй, сияй, маленькая звездочка»[18] и все такое?

Я закатываю глаза.

– Ты же знаешь, что это – одна и та же мелодия?

Она морщит носик, задумавшись об этом, и ее губы двигаются, когда она беззвучно пропевает мелодию в голове. Чертовски умилительное зрелище. А потом она прикрывает лицо ладонью и смеется.

– Господи, ну я дура!

– Ты к себе слишком строга, но раз уж ты сама так говоришь…

Она прищуривается.

– Задира, – и показывает мне язык.

Большая ошибка.

Этот розовый влажный язычок так и просится, чтобы его облизали. И я невольно задумываюсь о других розовых, мягких влажных местах на ее сладко пахнущем теле… и у меня встает.

Болезненно встает.

Слава богу, тут толстые одеяла. Если эта невинная краснеющая птичка поймет, что в ее кровати, прямо в паре десятков сантиметров, горячий твердый член, она либо потеряет сознание, когда вся ее кровь прильет к щекам, либо прыгнет на потолок, как перепуганная кошка, вцепившись когтями.

– Ну, век живи – век учись, – она посмеивается. – Так ты в самом деле умеешь играть на гитаре?

– Кажется, ты сомневаешься.

Она пожимает плечами.

– О тебе много писали, но я ни разу не слышала, что ты играешь на музыкальном инструменте.

Чуть подаюсь вперед и шепчу ей:

– Это секрет. Я вообще хорош во множестве вещей, о которых никто не знает.

Она снова закатывает глаза.

– Дай-ка угадаю… ты просто великолепен в постели… хотя нет, об этом все знают, – она делает руками такой жест, словно играет на барабанах и в конце бьет в тарелки. – Ба-да-бум, тыц!

Я смеюсь почти так же сильно, насколько сильный у меня стояк.

– Стеснительная, умная, умеешь откалывать непристойные шуточки и вообще совершенно чокнутая. Чертовски странная комбинация, Титьки-боттум.

– Погоди, вот узнаешь меня получше. Я и правда уникальна.

Самое удивительное, я начинаю в это верить.

Потираю руки и указываю на гитару.

– Давай ее сюда. И назови музыканта. Любого.

– М-м… Эд Ширан.

Качаю головой.

– Все девушки любят Эда Ширана.

– Он отличный певец. И к тому же рыжий очаровашка, – она поддразнивает меня. – Вот если б ты родился не просто принцем, а рыжеволосым принцем, тебя бы обожали все женщины.

– Все женщины и так меня обожают.

– Но будь ты принцем-рыжиком, обожания было бы еще больше.

– Ишь какая умная. Ладно, тихо, слушай.

Я играю песню Thinking Out Loud, и, когда допеваю до середины, бросаю взгляд на Сару. Ее улыбка так прекрасна, что мне невольно приходит мысль, которая не посещала меня за все двадцать пять лет моей жизни: вот, значит, как чувствует себя Эд Ширан.

Когда я заканчиваю, Сара закусывает нижнюю губу, а потом аплодирует. Она говорит тихо, с легкой хрипотцой, сонно:

– Ты так прекрасно играешь, Генри.

Шутливо грожу ей пальцем.

– Говорил же – не сомневайся во мне.

Она широко зевает.

– Давай еще?

И хотя меня охватывает усталость, я не хочу отказывать ей. Ненадолго задумавшись, говорю:

– Вот эта – одна из моих любимых.

Играю Hallelujah.

– Я тоже очень люблю эту песню, – Сара умиротворенно улыбается, тихонько подпевая мне, пока я играю.

После я сам широко зеваю, откладываю гитару на пол и говорю ей:

– У тебя хороший слух. Ты поешь?

Она потягивается так, что ее полные груди натягивают темно-синюю футболку, и я чувствую, как во рту пересохло.

– Только когда я в ду́ше.

Еще одна большая ошибка. Не могу удержаться от стона.

Сара откладывает очки на тумбочку и хмурится:

– Ты в порядке?

– Буду в порядке. Когда-нибудь. А пока что я просто чертовски устал.

– Прости. Ты ведь сюда отдохнуть пришел, а я не дала тебе поспать.

Ухмыляюсь, откидываясь на подушку.

– Я был совсем не против.

И хотя она на другом конце огромной кровати, лежать рядом с ней вот так как-то… хорошо, спокойно…

– Спокойной ночи, Генри.

– Сладких снов, Сара.

Генри

Когда я просыпаюсь утром, Сары нигде нет. Внутри меня странное призрачное чувство, что меня продинамили, хотя в эту ночь вроде бы что-то начинало складываться, но я отбрасываю его. Сегодня ведь начинается самое интересное.

У меня свидание на тренировке с Либби Лутенхаймер на пляже, а это значит пот и тяжелое дыхание, и ее тесный открытый костюм из спандекса. Может, после тренировки мы даже выпьем коктейль… который, надеюсь, приведет нас к другого рода физическим упражнениям, уже за кадром.

Мой утренний стояк особенно силен – вероятно, из-за восхитительного аромата, заполнившего мои ноздри, пока я спал, и впитавшегося в кожу. Но у меня нет времени передернуть, так что я направляюсь в комнату, быстро переодеваюсь в толстовку, шорты и кроссовки и иду на пляж.

Час спустя я понимаю, что все опять не так, как я представлял. И я даже близко не в той физической форме, как, черт меня дери, думал.

А Либби – просто зверь, и я сейчас не о диком сексе. Эта женщина – олимпийский атлет, и все же…

После почти пяти километров бега по пляжу, прыжков со скакалкой, приседаний, отжиманий и сотни подъемов по альпинистской стенке я чувствую, что у меня вот-вот случится сердечный приступ. А это значит, что если бабуля откинется, трон перейдет к моему тупому кузену Маркусу – единственному человеку, который еще меньше подходит для правления, чем я. Поэтому я все-таки преодолеваю сложности, хоть это нелегко. Может, я и не вручу Либби бриллиантовую диадему, но у меня есть вполне серьезные намерения предложить ей место моего личного тренера.

Наконец, мы останавливаемся, чтобы перевести дух. Стоим на пляже, склонившись, упираясь руками в колени, и холодный ветер с моря обдувает нашу разгоряченную мокрую от пота кожу.

– Как же здорово было! – щебечет Либби. – Ты – первый мужчина, который поспевал за моим ритмом.

Я показываю ей большие пальцы вверх. Только на это у меня и хватает сил, потому что, кажется, все мои мышцы и жизненно важные органы буквально кричат о том, что надо прилечь и сдохнуть.

Она подходит ближе и шепчет мне на ухо:

– Я хочу отсосать твой большой потный член, Генри.

Так, ладно – не все мои органы готовы сдохнуть прямо сейчас.

Она хихикает, беря меня за руку, разворачивается… и сталкивается с Ванессой Стил.

«Нет».

– Вы, двое, были просто великолепны, и надеюсь, вы хорошо провели время. Либби, после твоего горячего свидания с тренировкой ты нужна нам в гримерной – обновить прическу и макияж.

«Ну твою ж мать, а…»

– Генри, а тебе нужно принять душ и переодеться к следующему свиданию, ближе к вечеру, – она постукивает по запястью. – У нас плотный график.

М-да, вот меня и отымели по-королевски. Динамо как есть.

Либби выглядит настолько же разочарованной, как я себя ощущаю. Она игриво касается ворота моей футболки.

– Позже, да?

Киваю, и она коротко чмокает меня в щеку.

За ее спиной в отдалении вижу фигуру, которая привлекает мое внимание. Прищуриваюсь, всматриваясь. Она одна, в безразмерной футболке и черных легинсах. Кажется, она повторяет серию упражнений из каких-то боевых искусств, и ей это отлично удается. Как раз в тот момент, когда я понял, кто это, Либби замечает и тоже оборачивается.

– Сара владеет айкидо, – говорит она. – И весьма неплохо.

Когда Ванесса уводит Либби прочь, я ненадолго задерживаюсь здесь.

Наблюдаю.

* * *

Ближе к вечеру у меня свидание с Корделией Оминсмитч – прогулка с собачкой и пикник.

Мы встречаемся во дворе перед замком. И хотя другие леди и съемочная группа со своими камерами буквально в нескольких ярдах от нас, когда я стараюсь держаться к ним спиной, то происходящее кажется почти обыденным. Ко мне подходит улыбающаяся Корделия, которая держит на руках откормленного белоснежного карликового пуделя со злыми черными глазами-бусинками.

Камеры крутятся, когда Корделия приближается ко мне. На ней облегающие синие джинсы, высокие коричневые кожаные сапоги и струящаяся блузка с цветочным узором и открытым вырезом. Девушка прелестна. Я стою, расправив плечи, заложив одну руку за спину, и киваю.

– Привет, Генри.

– Как поживаешь, Корделия?

– Чудесно, – она застенчиво хлопает ресницами. – Я подумала, может, нам уже разделаться с первым поцелуем? Тогда я не буду нервничать, думая об этом, и уже буду знать, что вместе нам просто волшебно.

Она играет на камеру – я уже видел, как это делается, и знаю. Но мне все равно.