Музыкальная комната – всего в нескольких шагах от большого зала. Песни и болтовня все так же отчетливо доносятся сюда. Провожу пальцем по черной лаковой поверхности рояля, прикрыв глаза, мечтая о том, что может случиться сегодня. Я представляю, как Генри будет стонать от удовольствия, тяжело дыша у самого моего уха, как будет говорить непристойности своим хриплым голосом, полным желания.

А потом за спиной раздается голос. И это не Генри.

– На первый взгляд в тебе нет ничего особенного. А вблизи ты даже хорошенькая. Мне это нравится.

Это один из друзей Генри – тот, грубый. Он стоит как раз между мной и дверью. Хочу сказать ему, чтобы уходил или пройти мимо, но мои ноги словно вмерзли в пол. Потому что в его глазах застыло выражение, которое я хорошо знаю, которое видела чаще, чем хотела бы вспомнить.

Жестокость.

Она парализует меня.

– Боишься? – спрашивает он, приближаясь ко мне, и я не могу пошевелиться. Его губы медленно раздвигаются в улыбке. – И это мне тоже нравится.

15

Генри

Вот это я понимаю! Громкая музыка, напитки льются рекой, зал наполнен дымом и болтовней, и все смеются. Всем весело. Господи, как же я по такому скучал. Привет, моя старая жизнь, давно не виделись.

Подкрутив колки на гитаре, обсуждаю, что нам играть дальше. Black Crowes? Или, может, Lumineers?

В тот момент один из операторов случайно врезается спиной в стол. Тот кренится на двух ножках и переворачивается. Часы, ваза и фарфоровая тарелка с грохотом падают на пол, разлетаясь вдребезги.

Инстинктивно ищу взглядом Сару, осматриваю зал сперва коротко, потом более пристально… но не вижу ее. Внутри нарастает тревога, сперва тихо, как шепот. Прислонив гитару к стулу, поднимаюсь и озираюсь, выискивая темные волосы и красивую фигурку, которую я узнал бы где угодно.

Но Сары нигде нет.

Легкое беспокойство перерастает в тревогу. Ладони начинают потеть, а сердце бьется быстрее… потому что Ганнибала Ланкастера тоже не видно.

Ганнибала, которого мой брат ненавидит.

Ганнибал, которому Николас даже смотреть на свою жену не позволяет, не то что приближаться к ней для разговора.

Тревога перерастает в панику – такую, от которой внутренности сводит и волоски на шее встают дыбом. Только теперь у меня начинает сходиться одно с другим, потому что раньше я, видимо, в силу тупости и эгоцентризма не мог осмыслить очевидное: мой брат никогда никого бы не возненавидел… без весомых причин.

Подхожу к Пенелопе, касаюсь ее плеча.

– Где твоя сестра?

Она растерянно моргает, потом окидывает взглядом зал.

– Не знаю.

Пенни не нужно ничего говорить – она сама подходит к Элизабет и Сэму, которые о чем-то спорят тихо, но оживленно.

– Вы не видели Сару? – спрашивает она. Когда оба качают головой, я стискиваю зубы, чтобы не закричать.

Подхожу к Франни и Саймону:

– Вы не видели, куда ушла Сара?

Острый взгляд Франни скользит по залу.

– Я видела ее буквально пару минут назад.

Нервно провожу рукой по волосам, хотя готов уже стены сносить, когда Саймон кладет руку мне на плечо.

– Далеко она уйти не могла, Генри.

Горло сжимается, и мой голос звучит хрипло.

– Звон стекла. Она плохо переносит громкие звуки.

Саймон кивает, хотя скорее всего не понимает, о чем я.

– Мы найдем ее.

– Принц Генри?

Это Джеймс – внимательный Джеймс с его соколиным взором.

– Леди Сара прошла туда, – он указывает на дальние двери, которые ведут в короткий коридор и в музыкальную комнату.

Черт меня дери, я готов его буквально обнять, но вместо этого просто похлопываю по плечу.

– Что б я без тебя делал.

Проношусь мимо него. К тому моменту, когда я добираюсь до музыкальной комнаты, моя паника здорово подогрета яростью от увиденного. Горячей обжигающей яростью, какой я за собой и не помню.

Потому что Сара сидит на диване, и лицо у нее бледное, безжизненное, а глаза – совершенно пустые, жутко пустые. Ганнибал Ланкастер сидит рядом с ней, трогая ее за грудь.

Я хватаю его за грудки и бросаю через всю комнату.

– Отвалил от нее на хрен!

Опускаюсь рядом с ней на колено, поглаживая ее по щеке. Черт, она такая бледная. Я бы все сейчас отдал, чтобы увидеть, как она краснеет.

Когда я поднимаюсь, Ганнибал подходит ко мне, и я смотрю на него, заслонив Сару. Остальные уже вбежали в комнату, но я не свожу взгляд с Ланкастера.

– Что ты с ней сделал?

Он пожимает плечами, поправляя манжеты рубашки.

– Ничего. С ней все было в порядке, а потом она вдруг просто выпала из реальности. Может, она на чем-то сидит, и ее как следует накрыло.

Чувствую, как на виске пульсирует вена.

– У девушки приступ, а твоя первая мысль – помацать ее за сиськи?

– Ой, я тебя умоляю, да она была просто в восторге. Ты блин посмотри на нее – кто на нее позарится. А тут к ней хоть какой-то интерес.

Я слышал истории о ярости, в которой люди способны убивать. Слышал о преступлениях на почве страсти. Чаще всего преступники, когда приходят в себя, не могут даже вспомнить, что они творили. Их память смутная, и разум не запомнил детали.

У меня – совсем не так.

Я полностью осознаю, что делаю.

Я убью этого гребаного ублюдка голыми руками. Говнюк к такому не готов.

Хватаю Ланкастера за рубашку и бью его кулаком в лицо.

А потом еще раз.

И еще раз.

Чувствую под костяшками влажный хруст. Звук, должно быть, отвратительный, но меня это только подстегивает. Хочу слышать его снова и снова. Но когда я отвожу кулак для нового удара, чьи-то крепкие руки подхватывают меня за плечи и удерживают.

Слышу хриплый голос Джеймса:

– Хватит. Вы не можете убить его.

– А ну отпустил меня на хрен!

Борюсь с ним, но он удерживает меня крепко. А затем сквозь пелену гнева прорывается другой голос – резкий, взвешенный.

– Генри, – говорит Франни. – Есть время и место для расплаты. Сейчас – не то время.

Взгляд ее темных глаз мягкий, полон сочувствия и понимания. А потом она напоминает мне кое о чем, что сейчас гораздо важнее:

– Ты нужен ей.

Я нужен ей. Нужен Саре.

Внутри меня как будто щелкнули переключателем, и каждая клетка сдвинулась, изменяясь.

– Все хорошо, – говорю я Джеймсу, пытаясь высвободиться. – Хорошо!

Он отпускает меня, и я снова сажусь у ног Сары. Пенни уже рядом, держит ее за руку и что-то нежно нашептывает.

Я обхватываю ладонью лицо Сары. Ее кожа очень холодна.

– Сара, посмотри на меня.

Но она не двигается и даже не моргает. На щеке остается кровавый след – удивляюсь, не сразу понимая, что это кровь с моих костяшек, темная на фоне мертвенной белизны ее кожи. Внезапно я осознаю присутствие всех, собравшихся в комнате. А камеры все так же продолжают съемку, и все взгляды прикованы к Саре – пристальные, любопытные.

Ей бы это не понравилось.

Подхватив ее на руки, я поднимаюсь, устраиваю ее удобнее у себя в объятиях и проталкиваюсь сквозь толпу. Там же стоит и Ванесса, скрестив руки на груди. Проходя мимо, рычу:

– Все, вечеринка окончена.

* * *

Я отношу Сару прямо к нам в комнату.

К нам в комнату…

И я рад, что спальня – на третьем этаже, в стороне от всего и всех. Сара безвольно висит в моих руках, словно марионетка с обрезанными ниточками.

– Прости, – шепчу я, прижимаясь губами к ее лбу. Очки у нее съехали, и потому снимаю их, а потом сажусь на край кровати, упираясь ногами в пол, укачивая ее в объятиях. Ее кожа совсем холодная, и потому я обнимаю девушку крепче.

– Прости. Мне очень, очень жаль.

И я действительно чувствую себя виноватым – наверное сильнее, чем когда-либо. А это говорит о многом. Да, я виноват. Это я притащил ее сюда. И если бы не я, Сара никогда бы даже не услышала о Ганнибале Ланкастере. Она бы сейчас была в своей простой уютной квартирке в маленьком городке, в окружении своих книг и своих друзей, всех тех людей, которые любят ее и никогда, никогда не сделают ей больно. Она была бы счастлива… и в безопасности.

Если бы не я.

– Прости.

С жутким хриплым вдохом она приходит в себя, размахивает руками, отталкивая.

– Все хорошо. С тобой все хорошо, – я удерживаю ее в объятиях, приглаживаю ей волосы. – Все хорошо, это я. Я здесь, с тобой.

Она перестает сопротивляться и, заикаясь, говорит:

– Г… Генри?

Продолжаю укачивать ее на руках.

– Да, это я. Все хорошо.

Она вдруг крепко вцепляется в меня, так крепко, как будто кто-то сейчас вырвет ее из моих рук. И она плачет.

Нет – даже не плачет, рыдает, горько, тяжело, прерывисто, и от этого сердце сжимается.

Я прижимаю ее к себе еще крепче, укачивая ее, успокаивая, прижимаясь лицом к изгибу ее шеи, почти окружая ее всем собой.

– Все хорошо, Сара.

– Я… мне… мне было так страшно.

– Знаю, но теперь все хорошо. Я здесь, рядом. С тобой.

– Ненавижу себя, – выдыхает она, уткнувшись мне в шею. – Ненавижу все время бояться. Ненавижу!

Я не знаю, что сказать. Я не могу просто сказать ей, что бояться – нормально, потому что в том, что с ней происходит, нет, блин, ничего нормального. Так что единственное, что я могу дать ей сейчас – я сам. Дать ей понять, что она не одинока.

– Я тоже боюсь.

Она ахает от неожиданности, а ее губы почти прижаты к моей шее.

– В каком смысле?

Она обнимает меня еще крепче, уткнувшись щекой мне в плечо, а я сжимаю ее в объятиях, и мы оба дрожим.

– Мне страшно, что я стану королем. Страшно, что не справлюсь, – выпаливаю я. – Что как бы сильно я ни старался – ничего не получится. Что я недостоин, что меня просто не хватит. А мысль о том, что я подведу всех, что всем будет плохо из-за меня, просто потому что я постоянно все порчу, вгоняет меня в ужас. Вот почему я делаю вид, что мне все безразлично… потому что я, чтоб меня, просто ужасно боюсь.