– Нам не принято пожимать руку. Нам принято кланяться.

И как многие даже очень сильные личности до нее, продюсер отступает… и кланяется. Бабушка проходит мимо, не обращая на нее внимания – направляется прямо ко мне.

Но вот что странно… я не чувствую ни стыда, ни трепета. Внутри словно застряла пуля, которая вращается, разрастается. И хотя я крупно облажался, у меня нет никакого желания объясняться – не сейчас. Даже перед королевой.

Мне хочется уединиться, как следует обдумать, как исправить весь это бардак. В общем, бабушке придется подождать.

– Генри, что проис…

Встаю и поднимаю ладонь.

– Я скоро все расскажу вам, Ваше Величество.

Глаза ее распахиваются, а грудь вздымается, когда она делает вздох, словно дракон, готовый выдохнуть пламя.

– Скоро?! Нет, ты объяснишься…

Я смотрю ей в глаза и говорю не терпящим возражений тоном, как никогда не позволял себе раньше:

– Не. Сейчас.

Она так ошеломлена – кажется, я лишил ее дара речи и хорошо, если не довел до инфаркта, – что закрывает рот. Разворачиваюсь, направляюсь в библиотеку и запираюсь там.

* * *

Последующий час или два я сижу в кресле у камина, наблюдая, как танцуют языки пламени, облизывая камни, окружающие их.

И я размышляю, обдумываю – наверное, впервые в жизни. Да, размышления помогают.

Я вижу все так ясно, как будто читаю карту – каждую ошибку, каждый неверный поворот. Но сделанные ошибки не заставляют меня увязнуть. Я просто отказываюсь тонуть в жалости и отвращении к себе, в сомнениях или сожалениях. Ни в этот раз, никогда более.

Таков был старый Генри, а я больше не он.

Каменистое дно в самом деле меняет тебя. А один-единственный взгляд на небеса меняет тебя даже больше.

Я коснулся самого совершенства, держал в своих объятиях… а потом она ускользнула. Она существует, просто я не могу дотянуться. Ждет, пока я подниму свою задницу и разберусь со всем дерьмом. Докажу, что могу стать тем мужчиной… и королем… которого она заслуживает.

Глядя в огонь, я клянусь себе самому и моим родителям, Богу и – чтоб меня – даже самому дьяволу, что не подведу ее.

– Генри.

Я не слышал, как вошла бабушка. Она стоит у моего кресла, глядя на меня, но в ее серых, как грозовое небо, глазах – не гнев, не разочарование, а нечто совсем иное. Забота, возможно. Любопытство?

– Нам нужно обсудить, что здесь происходит. Что ты сделал, мой мальчик?

Я рассказываю ей всю правду, не пытаясь защититься или оправдаться.

– Бабушка, я натворил много всего, но… больше я так делать не собираюсь.

Несколько мгновений она изучает меня, потом тихо отвечает:

– Хорошо.

– Я женюсь на леди Саре Мирабелле Цинии фон Титиботтум.

Эти слова я говорю тихо, но искренне. Земля круглая. Небо синее. Я женюсь на Саре.

Она об этом еще не знает, но… не все сразу.

– Насколько я знаю, она немного застенчивая, но с этим можно поработать. Она очень милая девушка.

– Да, – снова смотрю в огонь. – Когда мы встретились, она была девственницей. Больше нет.

Бабушка скрещивает руки.

– Понятно. Ну, эту часть законов всегда можно было обойти. Данное под присягой заявление личного врача – этого обычно достаточно.

Говорю тихо, но твердо.

– Я не хочу обходить закон. Я хочу изменить его. И мы не поженимся, пока мне это не удастся.

– Почему это тебе так важно?

– Это важно для Сары… значит, важно и для меня. Когда я надену ей на палец мамино кольцо, я хочу, чтобы мир знал – я сделал это потому что я выбрал ее. Не потому что она подходит под какие-то там критерии, а потому что она великолепная. Потому что мне так повезло, что она согласилась быть со мной.

Бабушка фыркает.

– Что ж, на изменение законов требуется время. И за это должен проголосовать Парламент. А значит… придется заняться политикой.

– Знаю. Я надеялся, ты научишь меня. Ты поможешь мне, бабушка?

Она смотрит на меня так, словно видит меня впервые, и впервые в ее взгляде – облегчение, благодарность к тому, что она наконец видит во мне.

– Да. Да, я помогу тебе, Генри.

Я накрываю ладонью ее руку и чуть сжимаю. Это не объятие, но уже начало.

– Благодарю тебя.

* * *

Чуть позже, после того, как я все объяснил королеве, пришло время как следует прибраться. Я нахожу Ванессу в библиотеке, где она перебирает какие-то бумаги. И впервые вижу ее такой замотанной.

Говорю тихо, но в моем голосе отчетливо слышен металл.

– Что ты ей сказала?

Ванесса вскидывает голову.

– Ни слова лжи.

Расправляю плечи, требовательно глядя на нее.

– Что конкретно ты ей сказала?

– Да ладно тебе, Генри. Ты же знаешь, как все это работает. Драма хорошо продается. А то, что ты замутил с сестрой? Это как раз отличная первосортная драма.

– Ты думаешь, это все игра? Шоу? Это – моя жизнь.

Она скрещивает руки на груди, твердая, уверенная.

– Ты – принц. Вся твоя жизнь – это шоу.

– Больше нет, – качаю головой. – С меня хватит. И нашим договоренностям конец. Можешь забирать свои записи и делать, что хочешь. Хочешь выпотрошить меня на потеху публике, на телевидении? Что ж, действуй, – подаюсь вперед. – Но предупреждаю, и это будет единственным моим предупреждением… если вздумаешь навредить Саре, если хоть попробуешь оклеветать ее – я разрушу всю твою жизнь. Я использую все мои ресурсы – а за мной стоит целая гребаная страна – и уничтожу все, что с тобой связано. Я понятно излагаю, мисс Стил?

Ее взгляд изучает мое лицо, мою уверенность и искренность моих слов. Ванесса, может, и не самый приятный человек, но она никогда не была глупой.

– Я хочу эксклюзив.

– Что?

– Если у вас с твоим книжным червячком все выгорит, это будет история века, и я хочу иметь к ней доступ. Я сама буду вести съемки, а когда вы провозгласите о помолвке, я сделаю документалку, – она поднимает взгляд, словно уже видит заголовки. – Это же будет чертова сказка. Про то, как принца приручила тихоня. Как он, перебрав десятки перин, наконец нашел свою идеальную горошинку. И я хочу интервью – с тобой и Сарой.

Прокручиваю это предложение в голове, взвешивая варианты.

– Я дам тебе интервью, но не могу обещать за Сару. Если она захочет поучаствовать – хорошо, если нет – тебе придется удовольствоваться мной одним.

– Согласна.

– И я хочу посмотреть на финальный материал, – наставляю на нее палец. – Ты не должна даже секунды этой записи выпускать в эфир, пока я не посмотрю все целиком и не одобрю.

Она обдумывает это, потом протягивает мне руку.

– Договорились.

Пожимаем друг другу руки.

Что ж, а не такой уж я дерьмовый политик.

* * *

Через час она приносит мне новые договоры. Подписываю и возвращаю ей бумаги.

– А теперь собирайте оборудование и валите из моего замка.

Позже, когда Фергус закрывает дверь замка, бабушка стоит рядом со мной в фойе, потирая руки, словно стряхивая с них пыль.

– Ну что ж. Я рада, что с этим покончено. Составишь мне компанию в библиотеке на стаканчик шерри?

– Конечно. Нам многое нужно обсудить, – смотрю ей в глаза. – И боюсь, тебе это не понравится.

Она просто кивает, спокойная, непоколебимая, как всегда.

– Я велю Фергусу принести бокалы побольше.

23

Сара

Три недели…


Это ведь совсем недолго. Всего на две больше, чем одна. Три недели. Кажется, совсем немного, когда я произношу это вслух – всего два слова. Но в каком-то смысле, последние три недели казались мне бесконечными. Они были полны сомнений, полны вопросов, в какие моменты мне следовало бы поступить иначе и как следует поступить дальше. Внутренние споры изнуряли меня. Может, нужно было позвонить ему? Или выждать, пока он сам свяжется со мной? Он все еще продолжает съемки? Может, мне стоит вернуться в замок Анторп? Он все еще там или уже во дворце? В новостях и газетах о нем не было ни слова. Почему он не позвонил? Он вообще думает обо мне хоть немного? Когда я говорила, что мне нужно время, нужна дистанция, я не думала, что все кончено. Я не верила, что все на самом деле кончится. Может, мне стоило остаться? Может быть, я осудила его слишком быстро и слишком быстро уехала?

Но я не провела все это время в сожалениях и жалости к себе. Уже через четыре дня я перестала плакать, а через десять дней перестала то и дело проверять мобильник, не пропустила ли звонок или SMS.

Через шестнадцать дней я перестала то и дело выглядывать на улицу, выискивая взглядом черный внедорожник, надеясь увидеть дикий взгляд зеленых глаз.

А через восемнадцать я приняла, что Генри за мной не придет.

И все же я по-прежнему мечтаю о нем. Каждую ночь, лежа в постели, я слышу внутри его голос, представляю, как его изящные пальцы перебирают струны гитары. Я так отчетливо вижу внутри его улыбку и, клянусь, даже чувствую его запах на постельном белье. А потом приходят сны, но с этим я ничего не могу поделать.

В конце концов, иногда наша жизнь – совсем как книга. Мы не в силах написать окончание истории, мы можем только принять то, что уже написано на страницах.

Вернуться к прежней жизни было просто, ведь она уже была заготовлена заранее – как детский конструктор лего, где каждый фрагмент без труда соединяется между собой. Все организовано, все по графику.

Но в конце первой недели, на седьмой день, произошло нечто странное… нечто такое, что оказалось совсем неплохим.

Я стала искать, чем бы таким разбавить ежедневную рутину. Хотела изменить всю эту стабильность и последовательность, которой так желала раньше. Рано утром я уходила на работу и покидала офис после заката – не просто чтобы занять себя, хотя и это тоже, а потому что хотела чего-то… иного. Нового. Я удовлетворяла нехватку нового какими-то небольшими вещами – переставила мебель, повесила новые шторы, возвращалась домой каждый раз другой дорогой, предложила иногда оставаться с малышом Барнаби, сыном соседей наверху, забегала к маме на обед не по средам и воскресеньям, а просто, когда хотелось.