А как-то вечером Энни даже вытащила меня в паб – в паре городков от нас – познакомиться с ее новым бойфрендом, Уэйдом, который, к счастью, уже не похож на мешок дерьма. Место было несколько шумным, переполненным, но я не особо возражала.

В какой-то из вечеров мы ходили на ужин и танцы с Уиллардом. Самое забавное, я то и дело бросала взгляды на сцену, и что-то внутри меня толкалось, тянуло. Я ловила себя на совершенно безумном желании выскочить на сцену, схватить микрофон и спеть пару песен. Конечно же, я так не сделала, но всерьез об этом подумывала.

И это меня совсем не пугало.

В конце концов, когда ракушка разбивается, ее уже нельзя собрать обратно так, как было – всегда останутся трещинки.

«Эффект Генри».

И по-своему это просто чудесно. Освобождает. И несмотря на то как все закончилось, я всегда буду любить его за это. Всегда буду благодарна. И всегда буду помнить милого, то и дело поддразнивающего меня принца, который заставил меня измениться к лучшему.

* * *

Симпозиум. Моя личная битва при Ватерлоо.

На второй неделе с тех пор, как я вернулась на работу, мистер Хаверстром спросил, буду ли я проводить презентацию, раз уж мои дела во дворце закончились раньше. Он сказал, что поймет, если я откажусь, ведь у меня толком не было времени подготовиться.

Он предложил мне простой выход из ситуации, и я могла бы принять это предложение. Но я поступила иначе.

И вот я стою в самом большом зале Библиотеки Конкордия, полном людей – больше двух сотен мест заполнены, а кто-то из присутствующих стоит у стены. Все взгляды прикованы ко мне.

Уиллард и Энни сидят в первом ряду, поближе, для моральной поддержки… ну и поймать меня, если я вдруг упаду в обморок. Я знаю, щеки у меня уже ярко-красные, а колени дрожат, и желудок сжимается. Когда я подхожу к микрофону, волна паники охватывает меня, поднимается к самому горлу, сжимая.

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, и… представляю Генри Пембрука голым.

Смеюсь. А он ведь был прав, гад, – и правда работает.

Через час я завершаю презентацию, посвященную тому, как важно повышать уровень грамотности среди молодежи, особенно среди девочек. Все это время я смотрела на свои записи, и хотя, наверное, рассказывала не так увлекательно, но хоть не рухнула без чувств или не повторила ту историю с Дэйви. В общем, это определенно победа.

Осталась пара строчек, а потом – вопросы аудитории.

– В завершение хочу сказать: чтение дает знание, а знание – сила, потому чтение – сила. Сила узнавать и понимать… но и сила мечтать. Истории вдохновляют нас достигать новых высот, любить всем сердцем, менять мир и быть чем-то большим, чем мы думали. Каждая книга дарит нам новые мечты. Спасибо за внимание.

Они аплодируют.

Прикрываю глаза и с облегчением вздыхаю. «Получилось. У меня в самом деле получилось!»

Уиллард громко свистит, а Энни потрясает кулаком в знак поддержки. И это замечательно… если бы только…

В груди разливается тоска, расходится паутинкой, как трещина на лобовом стекле.

Если бы только Генри был здесь. Ему бы так понравилось! Он бы сказал, что я привела его в восторг своей речью. А потом он бы наверняка выдал какой-нибудь смешной комментарий на тему того, как еще я умею приводить его в восторг, используя рот не только для речи. Или, может, я сама бы что-нибудь эдакое сказала – он всегда будил мою «темную сторону».

Качаю головой, пытаясь сбросить печаль. Смотрю в море хлопающих ладоней и одобрительно кивающих голов… а потом мое сердце пропускает пару ударов.

Моя первая мысль: он постригся.

В последний раз, когда мы виделись, волосы у него были почти до плеч – густые, мягкие, вьющиеся, дикие. Но так ему тоже идет – короткая стрижка, профессиональная, придающая его облику некую силу. Передние пряди чуть длиннее, падают ему на лоб, придавая немного бунтарский вид.

На нем бежевый костюм и светло-зеленый галстук, белоснежная рубашка. Такой красивый и интеллигентный, словно брокер с Сильвер-стрит.

Он аплодирует так искренне – смотрю на его большие ладони, которые просто обожаю. Его взгляд полон восхищения, а его улыбка… его улыбка полна такой нежности, что в глазах у меня защипало.

Смаргиваю и отвожу взгляд… и вспоминаю, что должна злиться на него. «Три. Недели». Три гребаные ужасные недели. Я лукавила, когда говорила, что все не так уж плохо – это был гребаный ад. И он думает, что может вот так просто явиться сюда? Зачем?

Я не успеваю толком подумать об этом. Как только мистер Хаверстром объявляет, у кого есть вопросы, Генри вскидывает руку, быстро, словно ученик в классе, которому не терпится отлучиться в туалет.

Игнорирую.

Проблема в том, что только он и поднимает руку.

– У кого-нибудь есть вопросы? – обвожу взглядом аудиторию. – Вопросы?

Генри громко покашливает, и несколько слушателей оборачиваются к нему. Я все еще игнорирую его, перебирая бумаги.

– Ну что ж, если никто не хочет ни о чем спросить…

– У него есть вопрос, – говорит Уиллард, предательски ухмыляясь, довольный, как Чеширский Кот.

Когда все закончится, я его как следует стукну. Но сначала надо разобраться с Генри.

– Да, вы в заднем ряду, – обращаюсь к нему, словно мы вообще незнакомы. Словно он не наш чертов будущий король. – Ваш вопрос, сэр?

Он изгибает бровь, словно говорит: «А, так вот в какую игру ты хочешь поиграть?»

Шепоток узнавания прокатывается по аудитории, но Генри словно не замечает.

– Мой вопрос касается Хитклиффа.

Его голос… как же я скучала по его голосу – сильному, хрипловатому, чуть дразнящему и такому сладкому. Вот черт, я таю, как дешевая свечка…

Но виду не подаю. Скрещиваю руки на груди.

– Вы имеете в виду толстого рыжего кота?

Уголок его рта дернулся в усмешке.

– Нет. Хитклифф из «Грозового перевала».

– А, поняла. И какой вопрос?

– Я вот думаю, почему никто не пристрелил этого ублюдка? Разве в ту эпоху не было огнестрела?

Невольно качаю головой. Какой же глупый вопрос!

– Огнестрельное оружие, конечно, было, но…

– Тогда кто-то определенно должен был подстрелить Хитклиффу задницу. Он же был легкомысленным, жестоким сукиным сыном.

– Некоторые полагают, что его сильное качество – любовь к Кэтрин. Своего рода искупление.

Генри качает головой, его лицо – безмятежное.

– Он не заслужил ее.

– Ну, – пожимаю плечами. – Кэтрин тоже не была святой. И уверена, споры о том, был ли Хитклифф достойным, будут продолжаться до тех пор, пока люди читают эту книгу. Благодарю за вопрос, – смотрю на аудиторию. – Еще вопросы?

И-и-и-и… он снова вскидывает руку – и снова он единственный. На этот раз я не пытаюсь делать вид, что ничего не замечаю, но драматично вздыхаю.

– Да?

– Я хотел бы спросить о мистере Дарси. Он эдакий сноб… словно ему в задницу засунули палку. Большую палку.

Приподнимаю брови над очками.

– Вы сегодня очень увлечены задницами.

Он тихо смеется, совершенно без стыда.

– Ну… мне всегда нравились красивые задницы.

Ему по-прежнему удается заставить меня краснеть.

– Но это лучше обсудить в другой раз. Я говорю о том, что мистер Дарси – тот еще напыщенный идиот. Так в чем же дело?

– Ну, если вы читали книгу…

– Конечно же, читал, – взгляд его зеленых глаз такой пристальный. – Я читал их все.

Бабочки у меня в животе неистовствуют.

– О, – выхожу из ступора и пытаюсь сфокусироваться. – Что ж, мистер Дарси и Элизабет Беннет – две стороны одной медали. Он сдержан до боли, а она – раскованная. Они оба делают свои предположения, в итоге ошибочные. А в конце концов они должны отбросить свои предрассудки и гордость и быть честными перед собой и друг перед другом, чтобы все исправить.

Он смотрит на меня так нежно, словно не хочет, чтобы я переставала говорить.

– Думаю, отсюда и название.

– Да, – я киваю.

Генри чешет подбородок и добавляет:

– Теперь касательно полковника Брэндона из «Чувства и чувствительности».

Резко хлопаю ладонями по стойке.

– Нет. Можете говорить что угодно про Дарси или чертова Хитклиффа. Можете разносить в пух и прах любого героя Диккенса – мне все равно никто из них никогда не нравился. Но я не позволю вам очернить полковника Брэндона!

Генри, похоже, забавляет моя вспышка.

– Я не собираюсь его очернять. Мне нравится полковник Брэндон.

– Тогда в чем вопрос?

Медленно он поднимается и направляется ко мне между рядами.

– Как я это вижу… Марианна наломала дров. Брэндон все это время был рядом, но она отвлекалась на другие вещи, неправильные. Этого не написано на страницах романа, но, думаю, ей пришлось извиниться, а ему – простить ее.

В горле у меня пересохло, и голос звучит сухо, как песок.

– Думаю, да, так и было.

Он все ближе.

– Так вот, мой вопрос… если бы они поменялись ролями. Если бы Марианна была мужчиной, а Брэндон – женщиной, как полагаете, она бы простила его? Дала бы ему еще один шанс, доверилась бы, что на этот раз он поступит правильно?

Чем ближе он подходит, тем больше у меня кружится голова.

– Я… я не…

– Например, если бы он в самом деле пришел умолять простить его. Сделал бы какой-нибудь идиотский широкий жест, на публику. Унизительно.

Он стоит прямо передо мной – так близко, что я могу коснуться его.

– Не думаю, что это бы ей понравилось, – мягко говорю я. – Она немного… стеснительная.

Генри кивает, и его голос, низкий хрипловатый, полон отчаяния.

– Тогда что если бы он встал перед ней и сказал: «Прости меня. Я скучал по тебе. Я хочу стать лучше для тебя, потому что так сильно люблю тебя, и в самом деле верю, что могу стать лучше». Как думаете, она бы дала ему шанс?

Мой взгляд затуманивается, и я смаргиваю, потому что хочу видеть его ясно.

– Думаю… думаю, это бы сработало.