Я запираю дверь. А потом подхожу к книжному шкафу, который соединяет мою комнату с комнатой Николаса, чтобы запереть и ее. Бреду в ванную и включаю душ, делая его обжигающим. Когда вокруг меня поднимается пар, я раздеваюсь, задыхаясь от слез. Я встаю под душ, сползаю на пол и упираюсь лбом в свои колени. Пока на меня обрушивается вода, я изливаю свое горе.

* * *

Николас

Однажды я посетил детскую больницу, учреждение, специализирующееся на редких и сложных заболеваниях. Там была молодая девушка – крошечное, перебинтованное, прекрасное создание, – которая не могла чувствовать боли. Что-то, связанное с нервными окончаниями и мозгом. На первый взгляд жизнь без боли казалась благословением, ведь у нее никогда не заболят зубы, живот, а ее родителям не придется вытирать ей слезы из-за разбитых коленей.

Но боль на самом деле – это подарок. Предупреждение о том, что что-то не так и нужно принимать меры. Без боли незначительная травма может привести к смертельным последствиям.

С виной дело обстоит примерно так же.

Это сигнал от совести, что происходит что-то неправильное.

Она поедает меня укус за укусом, пока я стою в пустом кабинете. Цепляется за внутренности моего желудка, пока я возвращаюсь в свою комнату. Собирается в моем горле, когда я делаю глоток скотча и не могу его проглотить.

Я не могу от этого отделаться, не могу перестать видеть последний взгляд Оливии. Побежденный. Разбитый.

Это не должно быть так. Я – пострадавшая сторона. Я – тот, кому лгали. Предали меня. Тогда почему я чувствую себя чертовски виноватым?

Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.

Я со звоном ставлю бокал на стол, подхожу к книжному шкафу, коридор которого ведет в комнату Оливии. Но когда толкаю скрытую дверь, она не поддается, не сдвигается ни на дюйм.

Я забыл о защелке.

Ее самолично установила моя мать. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руках, – и единственный раз, когда я слышал, как она называла отца гребаным придурком.

Спор они уладили, но задвижка так и осталась.

И именно сейчас ею снова воспользовались.

Я приглаживаю волосы и шествую через холл к двери Оливии. Затем сильно стучу по дереву. Но ответа нет. Молодая горничная, проходя мимо, делает реверанс, и я киваю ей в ответ. Затем дергаю ручку, но дверь не поддается, поэтому я стучусь снова, пытаясь изо всех сил сдержать свое бешенство, которое возрастает с каждой секундой.

– Оливия? Мне нужно с тобой поговорить.

Я жду, но ответа нет.

– Оливия! – Я стучусь снова. – Все… все вышло из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты, пожалуйста, открыть дверь?

Когда охранник проходит мимо, я чувствую себя полным идиотом. Так, наверное, и выгляжу, стучась и умоляя у двери своего собственного дома.

В этот раз я стучу в дверь кулаком.

– Оливия!

Тридцать секунд спустя, когда ответа все еще нет, моя вина улетучивается как дым.

– Хорошо. – Я свирепо смотрю на закрытую дверь. – Будь по-твоему.

Я спускаюсь вниз по лестнице, замечая в фойе Фергуса.

– Подготовь машину.

– Куда вы направляетесь?

– Далеко.

– Когда вы вернетесь?

– Поздно.

Он окидывает меня взглядом.

– Похоже на чертовски глупую идею.

– Стало быть, я делаю чертовски глупые вещи последние пять месяцев. – Я выхожу за дверь. – Зачем останавливаться?

* * *

Оливия

После душа я надеваю свою одежду – мою настоящую старую одежду – поношенные серые спортивные штаны и белую футболку с V-образным вырезом. Волосы не сушу, просто делаю пучок. Мои глаза отекли и опухли, так что я наверняка ужасно выгляжу. Вытаскиваю свой чемодан из шкафа и начинаю паковаться, оставляя каждую, до единой, вещь, которая была подобрана Сабиной. Они ведь думают, что я золотоискательница, и будь я проклята, если подкину им еще поводов так считать.

Закончив, уже собираюсь спуститься вниз к секретарю, чтобы взять машину до аэропорта и билет домой. Но передумываю.

Ноги ведут меня через книжный шкаф в комнату Николаса.

Тут так тихо, что даже чувствуется, что рядом никого нет. Я замечаю стакан скотча на столе. Касаюсь его кончиками пальцев, потому что он прикасался к нему. Потом подхожу к его кровати – к этой большой, красивой кровати. Опускаю лицо в подушку Николаса, глубоко вдыхая его запах – удивительный мужской запах, полностью его, с намеком на океан и специи.

От этого мою кожу покалывает, а глаза начинают гореть. Я думала, что все выплакала, но это не так.

С дрожащим дыханием я кладу подушку обратно.

– Его здесь нет, мисс, – говорит Фергус из дверного проема. – Он отъехал.

– Николас сказал, куда направляется?

– Нет.

Я подхожу к хрупкому, милому человеку.

– Ты был добр ко мне все то время, пока я была здесь. Спасибо за это.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, Фергус останавливает меня за руку.

– Он хороший парень, временами может быть опрометчивым, но на это у него есть причины. Пусть придет в себя. Он любит тебя, это ясно, как день. Он любит тебя. Не спеши. Дай ему чуть больше времени.

Слова королевы эхом проносятся в моей голове.

– Время ничего не изменит, Фергус. – Я наклоняюсь и целую его морщинистую щеку. – Прощай.

* * *

Джейн Стилтонхаус, секретарь по туризму, сидит за своим столом, когда я оказываюсь в дверном проеме ее кабинета.

– Я готова вернуться домой.

Поначалу она удивлена, а затем ликует.

– Чудесно.

Джейн встает со стула и выдвигает один из ящиков своего стола.

– У меня есть готовый билет в первый класс до Нью-Йорка, конечно, любезно предоставленный Дворцом. Я отправлю двух девушек в «Гатри-Хаус», чтобы они собрали ваши вещи.

– Не нужно этого делать. Я уже собралась.

Ее улыбка напоминает мне ядовитый фрукт – опасно сладкая.

– Все, что было предоставлено вам Дворцом – платья, драгоценности и прочее, – остается во Дворце.

– Единственная вещь, которую я планировала забрать – кулон, который мне подарил Николас.

Она хлопает в ладоши.

– Точно. Кулон тоже должен остаться здесь.

Эти слова бьют меня, как турникет в метро по животу.

– Но Николас сам разработал дизайн для меня.

– Кулон сделан по заказу принца Николаса, а он является членом королевской семьи, поэтому кулон это собственность Короны. Он остается.

– Он подарил его мне.

Одна из ее острых, подведенных бровей мерзко поднимается.

– И скоро он подарит его кому-нибудь еще. Кулон остается. У нас будут проблемы, мисс Хэммонд?

Я бы показала ей, как мы решаем проблемы там, откуда я родом. Но не буду, потому что на самом деле, какая разница?

– Нет, мисс Стилтонхаус. Никаких проблем.

Ее оскал сказочно напоминает улыбку акулы Бугор из «В поисках Немо».

– Очень хорошо. Ваш билет будет у водителя; убедитесь, что взяли паспорт. Приезжайте снова! – Ее осуждающий взгляд скользит по моей одежде. – Если у вас когда-нибудь найдутся средства.

Наконец мне удается покинуть это место достаточно быстро.

24

Николас

В ту ночь, после вечера проведенного за выпивкой в углу любимого паба, мне не снилась моя мать, как в прошлый раз, когда я был пьяный и злой. Мне снилось, что я находился на корабле, скрипучем и старом, с потрясающей темноволосой женщиной с идеальной фигурой и бледной кожей. В эпицентре гигантского шторма. Меня бросало то влево, то вправо, пока одна могучая, бушующая волна не нахлынула, смывая меня в море.

Ударившись головой о твердый деревянный пол, я понимаю, что не на корабле. И качка была не сном.

Мой младший брат приложил к этому руку.

Вернувшись, я отключился на диване, и вот теперь уронил свою жалкую задницу на чертов пол.

Продрав глаза, я вижу брата, словно ангела похмелья, а рядом с ним Саймона.

– Какого черта, Генри?

– Я говорил тебе, что ты ошибаешься. Я говорил тебе, что Оливия этого не делала.

Эти слова мигом приводят меня в полное сознание.

Генри бросает взгляд на Саймона.

– Расскажи ему.

Саймон выглядит бледным… бледнее, чем обычно. И немного виноватым.

– Рассказать мне что? – спрашиваю я.

Тот прочищает горло.

– Да… Ну, ты знаешь, что я собирался открывать собственный бизнес…

Когда он не продолжает, я подталкиваю:

– И?

– Пироги.

Может быть, я все еще сплю?

– Пироги?

– Ага. Свежие и замороженные… их будут доставлять в любую точку мира. Мы собираемся надрать монополистам в этой сфере задницы. А ты ведь помнишь, как мне понравились пироги в «Амелии» во время нашего путешествия в Штаты, поэтому… я выкупил рецепты у отца Оливии. Все рецепты.

Меня все еще мутило.

– Сколько?

– Превышает шестизначную цифру.

Я медленно сажусь, пока внутри возрастает гнев.

– И ты не подумал о том, чтобы рассказать мне об этом?

Он потирает свой затылок.

– Мистер Хэммонд хотел сохранить все в тайне. Он приводил себя в порядок… проходил «двенадцать шагов» и все такое. Он хотел сделать Оливии сюрприз к ее возвращению домой, сообщить, что у бизнеса больше нет долгов и ей больше не придется работать не покладая рук. – Саймон съежился. – И черт, у меня никогда не получалось хранить секреты от Франни, поэтому я подумал, что лучше тебе не… – его слова затихают, когда он смотрит на меня. – Что ты натворил, Ник?

Что я натворил?

Осознание того, что я сделал, бьет меня, как удар лося по яйцам.

В тот же момент я вскакиваю на ноги и бегу по коридору, пока все отвратительные, сказанные мною слова эхом звучат в ушах. Рубашка расстегнута, ноги босые.

Но коснувшись ладонью дверной ручки, я понимаю… чувствую…