Так. Стоп. А вот это уже малодушие. И ренегатство. Так нельзя. Надо успокоиться. Надо успокоиться… Вон в дверь звонят, кого-то черт принес.

— Ой, Женечка, привет… — улыбнулась ей в открытую дверь Оксанка. — А я думаю — дома ты, не дома. Может, думаю, уехала уже куда-нибудь.

— Ну куда мне ехать, Оксанка? Заходи. Куда я из родных стен уеду?

— Так шо значит — к тебе кто-нибудь в гости придет, да?

— И ко мне никто не придет.

— Ой, как же это? Выходит, одна будешь?

— Одна.

— Совсем?

— Ага.

— Та ты шо?

Оксанка округлила глаза, с ужасом прикрыла рот рукой, будто Женя только что сообщила ей о своей смертельной болезни. Рассмеявшись, Женя подергала ее за руку, приводя в чувство, потом спросила:

— А ты чего пришла-то, Оксанка? За надобностью какой иль просто так?

— Ой, я вообще-то за надобностью, Женечка… Я у тебя стол хотела попросить. Я думала, что ты уйдешь куда из дома, таки стол тебе не трэба…

— Так и забирай! Чего ты?

— Правда? А ты как? Слушай, а может, ты ко мне пойдешь? Я с Гоги буду встречать. И с его друзьями. Ну, помнишь Гоги, который?..

— Да помню, помню, Оксанка! Только… ты же вроде домой собиралась на праздники ехать? Передумала?

— Ага. Передумала. Я им денег послала да подарков всяких. Понимаешь, я и сама туда не хочу уже.

— Откупилась, значит?

— Ну можно и так сказать. Когда конфету шоколадную ешь, простого леденца уже не хочется. Как представлю всю эту нашу бедность… Нет, Женя, не хочу! И не суди меня, пожалуйста.

— Да бог с тобой, Оксанка! Какой я тебе судья? Только запомни, конфета шоколадная — она никогда бесплатной не бывает. За нее могут столько с тебя фантиков содрать, что мало не покажется.

— Ой, да знаю я! Не дура, слава богу. Я вот скоро работать пойду. Как порядочная. И никто меня ни в чем упрекнуть зазря не сможет!

— Куда ты работать пойдешь?

— А Гоги обещал меня секретарем взять. Я уж и на курсы записалась… Вот закончу и пойду к нему секретарем работать.

— А где он трудится, твой Гоги?

— На рынке.

— Хм… Зачем ему на рынке секретарь, интересно?

— Ой, Женя, та ты шо! Знаешь, какой у него там офис! Так шикарно все… Вот он уволит свою прежнюю секретаршу и меня туда возьмет… Обещал уже! Ну, так ты будешь с нами Новый год встречать, чи ни?

— Нет, Оксанка, не буду. Спасибо.

— Но как же, Женечка…Так же нельзя, чтоб совсем одной…

— Ну почему нельзя? Вот скажи мне — где это написано, что нельзя одной встречать Новый год?

— Ой, я не знаю… Нигде не написано, конечно, но…

— Да никаких «но», Оксанка! Понимаешь, я так сама хочу! Так что забирай стол и проваливай! Мне и правда он на сегодня не трэба! Тебе помочь?

Вдвоем они вынесли из комнаты большой квадратный низкий стол, объединяющий в одну уютную композицию диван и кресла. В комнате сразу стало просторно, но пусто. Будто дыра образовалась. Впрочем, если особо не присматриваться… И в самом деле, зачем ей стол? Она сядет на диване перед телевизором, в мягких тапочках, под родительским портретом… Красота! Чего еще надо человеку, чтобы хорошо провести время перед телевизором? А тарелку с «оливье» можно и в руках подержать.

После обеда начались телефонные звонки. Хорошее время для телефонных звонков — тридцать первое декабря после обеда. Безобидное такое, но очень даже особенное. Можно запросто позвонить кому только пожелаешь. Кому не решался позвонить весь год, может быть. А в это время — пожалуйста! В это время все можно. Можно восстановить прежние отношения, можно задать начало новым, можно попросить прощения за нанесенные когда-то обиды, и тебя простят обязательно. Потому что это время такое — будто лазейка маленькая. Есть еще один такой же день в календаре — Восьмое марта называется. Но он не такой объемный, там и на разговоры особо не разбежишься. Там что? Поздравляю, мол, желаю того-то и того-то, и сказать больше нечего. А вот тридцать первого декабря — тут можно все! Это как окошко в прошлое, где ты набедокурил основательно. Кому сильно надо иль кого совесть мучает, тот в это окошко с удовольствием ныряет…

Позвонить, что ли, Игорю? Ну, типа тоже поздравить… Сказать, что она на него не обижается? Хотя — зачем?.. Ему все ее обиды и необиды, вместе взятые, вообще сейчас до лампочки. А вот милиционеру Диме, например, она бы позвонила. Просто так, чтоб с Новым годом поздравить! В другое время не позвонишь ведь, а тут вроде и к месту. Может, ему приятно будет? Но опять же — там эта Галя… Да и телефона Диминого у нее нет… Хотя он и писал его где-то на бумажке… Нет, все-таки не надо ему звонить, наверное. Понятно, что тридцать первое декабря на дворе, и понятно, что лазейка открыта, но всякие там потерпевшие и не очень потерпевшие милиционерам таки все равно в это святое время не докучают… Тем более, и телефон снова звонит.

— …Женечка, почему такая грустная? — услышала она в трубку голос Анны Ивановны.

— Нет, я не грустная, Анна Ивановна, я сосредоточенная. С Новым годом вас, Анна Ивановна! Счастья и успехов в шоу-бизнесе! Вы дома сейчас?

— Да где там, дома… Сейчас самый чёс начинается, ты что! Аркашка наш весь в мыле носится, глаза набекрень! А ты почему дома? Гостей ждешь?

— Жду, Анна Ивановна, — легко соврала Женя, чтобы избежать расспросов и соболезнований.

— Небось мужичка какого? Я и расспросить тебя на этот счет не успела, когда приезжала…

— Ага, Анна Ивановна. Мужичка жду. Угадали.

— Ну хорошо, моя золотая, счастья тебе в Новом году…

— И вам того же! Спасибо! А подарок новогодний за мной остается, Анна Ивановна! Ладно?

— Да бог с тобой, Женечка, какие такие старухе подарки?.. Сама счастлива будь, и весь мне в этом подарок! А то мне потом, на том свете, и не отчитаться будет перед бабкой твоей.

Как только Женя положила трубку, телефон зазвонил снова. На сей раз голос был девчачий, совсем незнакомый…

— Здравствуйте. А Катю можно?

— А кто ее спрашивает? — тихо спросила Женя, осторожно оглянувшись на дверь Катькиной комнаты. Дверь была плотно закрыта — Катька вовсю наводила праздничный марафет.

— Это знакомая ее.

— Вас зовут Алина, верно?

— Ну да… А чё? — с некоторым вызовом отреагировала на Женино любопытство трубка. И даже жвачкой чавкнула слегка.

— Да нет, ничего… Скажите, Алина, Катя случайно не у вас намеревается встречать Новый год?

— Ну да… А чё?

— Алина, а вы другие какие-нибудь словосочетания знаете?

— А чё вы на меня наезжаете-то сразу? Трудно Катьку к телефону позвать, что ли? Или ее дома нету?

— Да. Правильно. Ее дома нет.

— Ну так бы и сказали сразу. А то — словосочетания какие-то…

Короткие гудки ударили в ухо, будто маленькие кулачки. Вот так тебе, мать. Дочь врет, а ты тут с собой эксперименты устраиваешь. Ну что ж, сейчас разберемся…

— Катя! Иди сюда! Ты слышишь меня или нет? — крикнула она в закрытую дверь Катькиной комнаты. — Иди сюда, потом свою боевую раскраску наведешь!

— Ну что такое, мам? — выстроилась капризным изваянием в дверях Катька. — Вечно кричишь, будто пожар случился.

— Да лучше бы уж пожар! Ты что себе позволяешь, дочь? Ты почему врешь мне, а?

— Где это я тебе вру?

— К Даше, говоришь, идешь встречать Новый год? Полкласса, говоришь, собирается?

— Ну, не к Даше… Что это меняет-то? Для твоего же спокойствия и вру. Ты ж опять начнешь со своими перепугами…

— Так. Начнем с того, что ни к какой Алине я тебя не пущу.

— Ну, мам…

— Не мамкай! Что там за компания? Судя по голосу этой Алины…

— Она что, звонила? А почему ты меня не позвала?

— А потому что не сочла нужным! Ты туда не пойдешь, Катя!

— Нет, пойду! Ты что мне, друзей выбирать будешь? Я что, в песочнице до сих пор играю?

— Нет, Катя, не играешь. Но от этой девочки я советую тебе держаться подальше!

— Ничего себе, советы! Вот тебе бы кто-нибудь так посоветовал!

— Ну, не советую… Скажем так — запрещаю. Чему она тебя научит, скажи? Свободному поведению?

— Мам, а чем оно плохо — свободное поведение? Оно вообще-то от слова «свобода» происходит… Себя в оковах железных держать лучше, что ли? Или одной дома Новый год встречать лучше?

— Катя… Ну при чем тут — одной дома…

— А при том! Чему ты хочешь меня научить сейчас, скажи? Шарахаться ото всех? Одной сидеть? Блюсти свою драгоценную нравственность? Да кому она нужна сейчас? Другие пришли времена, мамочка. Ой, другие…

— Времена всегда одни и те же, Катя! И во все времена всякие женщины были! То есть… Я хочу сказать, свободу по-всякому для себя понимали… А ты просто перепутала одно с другим, все свалила в общую кучу! Я так понимаю, в той компании очень свободные нравы, да?

— Ой, да нормальные там нравы! Пристала со своими нравами. Я тебя понимаю, ты просто боишься всего, мам! Но… ты же себя боишься! Как мать! От своей колокольни! А за меня вовсе не надо бояться! Ты пойми, я жить уже по-другому буду! Не как ты! И это я не в обиду тебе говорю, просто у нас поколение другое.

— Постой… А я что, по-твоему, совсем плохо живу, да?

— Плохо, мамочка. Раз в Новый год рядом с тобой никого нет — плохо. Мертвую аукубу нарядила и радуешься! А я вот, знаешь, никогда этого ужаса с собой не допущу! У меня будет столько мужиков, сколько я захочу! На все случаи жизни! На мой выбор! Как украшения к разным платьям! Одно подходит к одному платью, другое — к другому…

— Господи, что ты говоришь, Кать? Ты подумай сама, какие ужасные вещи ты говоришь?..

— Да нормальные вещи! И не надо меня держать, мама. Я все равно туда уйду.

— Да я не пущу тебя!

— Хм… А смысл? — посмотрела Катька на мать взглядом умудренной грустным опытом женщины. — Ну допустим, сегодня не пустишь. Так я завтра туда пойду! И послезавтра! Я все равно уйду в эту жизнь, мам…