— Женя, куда все это хозяйство? — протянул он ей свои пакеты. — Возьмите, распотрошите, пожалуйста. Я сейчас разденусь и вам помогу.

— Да не надо, я сама! Проходите пока в комнату, я сейчас! — забирая у него пакеты и убегая с ними на кухню, по-хозяйски распорядилась Женя. — Вы есть хотите, Дима?

— Очень хочу!

— А у меня салат «оливье» есть!

— Замечательно!

— Ой, да тут у вас богатство целое… Икра, буженина, балык…

— Все, все на стол, Женя! Новый год встречать будем! Вернее, на ковер… Будет у нас скатерть-самобранка на ковре! У вас есть скатерть?

— Да! Сейчас достану…

Через полчаса они уселись за накрытый наспех стол, то бишь сели, подогнув ноги по-турецки, на ковре перед уставленной снедью скатертью. Дима поднял бокал с вином, одновременно приглушив пультом громкий голос совсем распоясавшегося юмориста с экрана, проговорил торжественно:

— А у меня есть первый тост, Женя! Давайте перейдем на «ты»…

— Давайте! То есть давай.

Чокнувшись, выпили. Принялись есть молча, поглядывая друг на друга смущенно. Засмеявшись, Женя спросила:

— Почему молчишь? Смотри, сейчас новый милиционер родится… Знаешь такую примету?

— Да ну… Зачем нам еще один милиционер? Скажи лучше — что это за чудо у тебя такое? — показал он пальцем на разряженную аукубу.

— Это не чудо! Это аукуба японская, дерево такое! Говорят, приносит в дом богатство и счастье.

— И что, много принесло?

— Не-а. Оно же искусственное. Вот и счастье у меня было, наверное, искусственное. Раз оказалась в Новый год совсем одна.

— Ну это еще не показатель, что одна! Вот я тоже один оказался, а несчастным себя совсем даже не ощущаю. Отнюдь!

— Да не в этом дело… Меня вот Катька упрекает, что я сама на эту аукубу похожа. Будто и я тоже такая… искусственная. И эмоции у меня все искусственные, неживые…

— Ну вот этого я бы как раз не сказал! Ты знаешь, я вообще впервые в жизни с таким столкнулся…

— С чем — с таким?

— Ну… чтоб женщина на защиту своего же обидчика грудью встала! Другая б на твоем месте, узнав про себя такое, яростью бы изошла, крови потребовала! А ты — извините его, он Карандышев… Чудеса, да и только! Я в последнее время, Жень, только об этом и думаю! Это ж какой надо характер добрый иметь, чтоб вот так заявить… Нет, не понимаю я! Хоть убей, не понимаю! Он к тебе человека с ножом послал, а ты… Да тут не об искусственности эмоций надо речь вести, а об их необыкновенности! Так что не права твоя Катька, совершенно не права! Ты необыкновенная женщина, Женя…

— Да ну тебя! Не смущай меня. И так свалился как снег на голову, еще и смущает сидит.

— Я не смущаю, Жень. Я чистую правду-матку…

— А все-таки, куда ты свою Галю дел? Она тебе кто? Жена? Или подруга?

— Нет, не жена. Я вообще не женат, я с мамой живу. А для Гали я был… Как бы это сказать…

— Приходящим мужем?

— Ну, что-то вроде этого… Как-то не сложилось у нас по-настоящему. Она хороший человек, но как-то не сложилось. А когда я тебя встретил, то понял уже окончательно — и не сложится. Поэтому все так ей и сказал — прямо и откровенно.

— И это было совсем недавно, да?

— Да.

— Сегодня?

— Да, сегодня. Шел к ней с этими вот пакетами и вдруг понял, что я не туда иду. Вернее, иду к ней, а думаю о тебе. Ну и позвонил…

— А она тебя ждала, значит.

— Ждала, наверное.

— Боже… Но так нельзя было, Дима! Ты очень жестоко сейчас поступил! Нельзя было, нельзя…

— Да, Жень. Жестоко, наверное. Но зато честно. Она, кстати, поняла меня и не обиделась. Она умная женщина. Ревнивая, но умная. Да и я не ангел с крылышками, я обыкновенный мужик. Может, и впрямь где-то жестокий. Но я сделал так, как должен был сделать.

— Знаешь, я тоже на своего мужа не обиделась, когда он ушел. Я, наверное, тоже умная. И тоже все поняла. А только все равно больно, когда тебя бросают. Вроде и любви особой не испытываешь, и не отрываешь от себя так, чтобы с кровью, а все равно больно!

— Так это понятно, что больно. Это всем больно. На то ты и человек, чтоб тебе было иногда больно. А иногда хорошо. Слушай, а мы Новый год не пропустим?

— Нет, двадцать минут еще.

— Тогда давай за нас выпьем! За нашу встречу, за наш этот неожиданный Новый год, за все хорошее… слушай, Жень, это не твой мобильник там в прихожей надрывается? Мой не так звонит.

Женя вздрогнула и прислушалась — мобильник, оставленный в одиночестве на тумбочке в прихожей, действительно исходил призывной жалобной мелодией. Настоящей тревогой исходил, упреком даже. Нутром почуяв опасность, она подскочила на ноги и на цыпочках полетела по коридору, вытянув вперед руки.

— Да! Да, Катя! Что?! Почему ты плачешь? Катя! Что случилось? Я ничего не понимаю… Откуда забрать? Катя!!!

Вскоре она с расширенными от ужаса глазами появилась в комнате, зажав в ладони маленький аппарат, уставилась непонимающе на Диму, будто он должен был немедленно разъяснить ей что-то. Дима вскочил на ноги, шагнул к ней, заглянул в глаза:

— Что случилось, Жень? На тебе лица нет… Кто это звонил? Дочка твоя?

— Да, это Катя… Там что-то случилось! Она плакала! Прокричала что-то в трубку и отключилась. Господи, чего я стою… Надо же бежать туда!

— А где она?

— У Алины…

— Где она живет, эта Алина?

— Да не знаю я!

— Ну так позвони ей и узнай!

— Да я тут же обратно набрала, когда Катька отключилась! Не отвечает уже!

— Так, Женя, спокойно. Ты слышишь, спокойно! Кто еще может знать, где живет эта самая Алина? Думай, Женя! Соберись!

— Дашка! Дашка же знает! Сейчас… Сейчас…

Непослушными пальцами Женя начала торопливо перебирать кнопки аппарата, роясь в его мобильной памяти, потом нетерпеливо поднесла трубку к уху, замерла в ожидании.

— Даша! Дашенька! Да с каким Новым годом… Срочно говори, где живет эта Алина ваша… Ну да, новая Катькина подружка… Так… Да… Поняла, поняла! А подъезд какой? А квартира? Ладно, соображу… Потом, потом, Даша!

— Ну? Где она живет? Далеко отсюда? — быстро спросил Дима, как только Женя отняла трубку от уха.

— Да нет! Дом такой… желтая свечка возле школы. Она адреса не знает, визуально только…

— Бежим быстрее! Надо бы дежурку вызвонить, да некогда! На месте разберемся! Быстро, быстро, Женя! Да куда ты в тапочках? Сапоги, Женя!

Выскочив на улицу, они как два спринтера рванули по наледи в сторону школы. Женя тут же упала с разбегу, проехалась неловко, ободрав руки и чуть не сбив с ног бежавшего на полшага впереди Диму. Со стороны могло показаться, что это ревнивая жена, порядочно выпимши новогоднего шампанского и успев застукать мужа в нехорошем каком деянии, гонится за ним, держа скалку в рукаве шубы. Только некому было наблюдать за ними со стороны. Весь порядочный народ вовсю уже собрался за столом, ожидая, когда неугомонный юморист исчезнет наконец с экрана телевизора, уступив место не менее популярному в стране человеку, из года в год поздравляющему страну с Новым годом на фоне снежных кремлевских елочек. Уже руки мужчин потянулись к бутылкам с шампанским, уже женщины приободрились и засуетились по столу, беспокоясь о чистых фужерах для него, святого, игристого и новогоднего, уже дети перестали дышать и застыли в ожидании обещанного взрослыми чуда, а эти двое все бежали и бежали к дому в форме желтой свечи, что стоит наискосок от школы, и добежали наконец…

— Какая квартира? — запыхавшись, на ходу повернул Дима голову к изнемогшей от быстрого бега Жене.

— Первый подъезд… Шестой или седьмой этаж, квартира сразу направо…

Лифт, конечно же, не работал. А кто будет его чинить, интересно? Слесари, они тоже люди. Они тоже сейчас за столом и тоже тянутся руками к бутылкам, и жены их тоже суетятся, и дети ждут… хотя, наверное, уже не тянутся. Уже, наверное, вовсю сворачивают этим бутылкам горлышки. Готовятся потихоньку. Чтоб не пропустить начало звона курантов. А то, не дай господь, пропустят еще.

На площадке между пятым и шестым этажом, заваленной мусором, не вошедшим, по всей видимости, в раззявленную пасть мусоропровода, сидела на поджатой ноге Катька, привалившись спиной к батарее, и горько и по-взрослому рыдала, мотая головой и опустив лоб на запястье свешенных с другой коленки ладоней. Даже и не рыдала, а выла, попискивая, будто брошенный маленький щенок. Так плачут женщины, когда им плохо совсем. Когда даже сил нет наплакаться в голос, чтоб на душе полегчало. Женя остановилась как вкопанная, потом села перед ней, будто ее резко ударили по коленкам палкой, подняла к себе девчачье лицо:

— Катя… Катенька… Что… Что такое… Что с тобой сделали, Катенька? Скажи мне… Они что-то сделали с тобой, да?

— Да ничего не сделали, мам… — горестно проплакала Катька, икнув. — Просто вытолкали взашей, и все. Я в туалете закрылась…

— От кого в туалете закрылась?

— Да от того парня… Ну, которого для меня Алинка привела… Он взрослый пацан уже… Он сказал, чтобы я в спальню к нему шла… До Нового года успеем, говорит… А мне так страшно стало, мам! Он… Он противный тако-о-ой! — Снова уронила она голову на запястье и завыла тоненько.

Женя села рядом, прижала Катькину голову к груди и заговорила тихо, будто сказку рассказывая:

— Ну все, все… Ну и вот… Видишь, и хорошо как получилось-то, что тебя взашей. Вот же повезло тебе, дурочка. А ты плачешь.

— Они это… сильно поссорились из-за меня, мам. Он так на Алинку кричал… Говорит — кого ты мне притащила… Соплю какую-то… А Алинка ему — ну и что, мол? Всем, говорит, туда дорога… И смеяться еще над ним стала… А я в туалете сижу, и все слышу… Потом открыла дверь тихонько, попросила Ленку Ларионову, чтоб она мне мобильник приволокла. Ну, и позвонила тебе. А Ленка им сказала, что я матери звоню. Меня и вышвырнули. Но я же не виновата, я сама не захотела, чтоб так…