В общем, чем более Юрик счастьем победы горел, тем более Женя от всего этого в ужас приходила. Да еще и девчонки не унимались в своих убийственных по этому поводу комментариях, подливали потихоньку масла в огонь. Аленка, например, в силу своего возраста не успевшая подзабыть еще школьных уроков литературы, вдруг высказалась однажды про Юрика:

— Жека, да он же настоящий Карандышев. Точно, точно Карандышев! Помните «Бесприданницу» Островского?

— Да ну, скажешь тоже! — фыркнула в ее сторону Оля. — Карандышева какого-то приплела…

— Нет-нет, правда! Ой, да вы посмотрите, посмотрите на него! Он же и внешне даже похож!

— Да не выдумывай ты! — снова сердито махнула на нее рукой Оля. — Никакой он тебе не Карандышев! Мужик как мужик. Добрый, хороший. И умный. Его шеф знаешь как ценит? Просто ему с женой не повезло — не любит она его совсем. Это сразу видно. Живет, а любить не любит. Пилит все время, унижает всячески. Совсем мужика по стенке размазала. Вот вам и результат.

— Ой, а я даже слышала, что она на какой-то вечеринке оплеуху ему при всех закатила, — заговорщицки доложила Аленка, стрельнув в Женю глазами. — Что, правда, Оль?

— Ну да, было дело… — задумчиво проговорила Оля, глядя большими близорукими глазами в пространство и прожевывая старательно бутерброд с сыром. — Женьк, а он тебе на жену не жаловался случаем, а? Ты ж говорила, он у тебя ночевать оставался… А что? Она такая! Запросто и тебя побить может за такие дела!

— Да ну тебя! Не пугай меня! Как это — побить? Из ревности, что ли?

— Ну почему — из ревности. От досады просто, — констатировала Оля, махнув на нее рукой. — Так что насчет Карандышева Аленка где-то и права, наверное.

— Ну, а я что говорю! — радостно взвилась на стуле Аленка.

— А чему ты так радуешься-то, глупая? — осадила ее Оля. — Чего ж тут такого радостного-то? Ты хоть помнишь, чем там пьеса для бедной героини закончилась? Если судить по этим твоим дурацким аллегориям, то Женька теперь она и есть эта самая героиня? Как ее… Ну, бесприданница которая…

— Лариса?

— Ну да. Лариса. Которая все любви искала, да так и не нашла.

— Да ну вас, бессовестные! — сердито отмахнулась от них Женя. — А еще подруги называются. Вместо того, чтоб поддержать… И так тошно на душе, а вы…

— Да брось ты, Женька. Чего тут такого тошного-то? Ну, ошиблась, с кем не бывает. Дай ему полный отлуп, и все дела. Только учти — тут надо сразу и в лоб. Если начнешь по кусочку отрезать, завязнешь навсегда в объяснениях. На то они и Карандышевы, чтоб с ними не шибко церемониться. По-другому потому что не понимают. Как говорится, хоть и глупы, да самолюбивы очень. Или лучше это… Лучше ты ему романс прощальный спой, как бесприданница Лариса! Как там? «Он говорил мне, будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая…» — тут же заголосила она громким фальшивым фальцетом, закатив к потолку глаза и вытянув шею, чем рассмешила Аленку до слез. Женя тоже улыбнулась грустно, решив про себя, что Оля, как тут ни смотри, а все-таки права. Да, именно так и надо. Чтоб сразу — и в лоб.

Вечером после работы Юрик снарядился было проводить ее домой. То есть довезти на своей машине. Суетливо пробежал вперед, распахнул перед ней дверцу, подсадил под локоток.

— Женёк, а может, в магазин за продуктами заедем, а? — резво повернулся он к ней, плюхаясь на свое водительское сиденье. — Давай теста купим, Женёк? Пирог испечем. Я один рецепт начинки знаю — просто ум отъешь, как вкусно! И ребятам понравится.

Женя на секунду закрыла глаза, представила сразу, как суетится по ее кухне Юрик с повязанным на пузе фартучком в розовых оборочках, как мелькает там и сям его шишечка-проплешинка, потом вдохнула в себя побольше воздуху и на выдохе сурово произнесла:

— Нет, Юрик. Никуда мы с тобой больше не поедем. И никогда не поедем. Мы сейчас поговорим, потом я выйду из машины и поеду домой сама. На автобусе. И все. А завтра… С завтрашнего дня мы будем просто хорошими знакомыми. Как раньше. Ты прости меня, Юрик. Виновата, каюсь, я не должна была…

— Женя! Женечка, что ты! Не надо, Женечка! — вдруг кинулся он к ней, впился цепкими руками ей в плечи, даже встряхнул чуть-чуть, будто из последних отчаянных сил. — Ради бога, молчи, Женечка! Не говори ничего такого! Я умоляю тебя, Женечка! Молчи, молчи…

Женя подняла руки, с силой попыталась отодрать его ладони от плеч. И вдруг почувствовала, как они дрожат мелко, как в температурной больной лихорадке. И весь он дрожит. И плечи, и шея, и голова вместе с проплешинкой… Жалость на миг ударила горячо по сердцу, но давешние то ли раздражение, то ли отвращение тут же и напомнили о своем существовании, наплыли быстрой отрезвляющей и холодной волной. Беспощадной и суровой. До чего ж они злые, эти чувства — раздражение да отвращение. Как в наказание. Господи, да за что? И вовсе они ей не нужны, эти чувства… Но что, что теперь с ними делать-то?

— Женечка, молчи, молчи… — продолжал тихо бормотать Юра, пока она безуспешно пыталась отодрать от себя его пальцы, — ты не поняла меня, наверное, Женечка… Я же как раз тебе сегодня все сказать хотел… Я же развестись хочу, Женечка! Я хочу с тобой, чтоб навсегда… Чтоб всегда рядом… Я о детях твоих буду заботиться! По-настоящему! Я отцом им буду, Женя! Да я для тебя все, все, что могу… Только не говори больше ничего такого, Женечка! Прошу тебя!

— Ю-ра! — сердито проговорила она, еще больше раздражаясь от его жалкого бормотания. — Послушай меня, Юра! Прости меня, я перед тобой очень виновата, конечно. Нельзя было повод давать. Обругай меня, если хочешь. Но только прошу тебя — оставь меня в покое, и все. Прости, не смогу я. И давай прекратим эту историю.

— Нет! Нет, Женя!

— Что значит, нет?

— Погоди, Женечка, послушай… Я понимаю — ты совсем не любишь меня. Ничего страшного! Я и не претендую ни на какую такую любовь, что ты. Я же просто хочу быть рядом, и все. Помогать тебе, быть нужным. Ты же сейчас одна живешь, Женя! У тебя же нет никого! Я знаю! И скорее всего уже и не будет никогда! Кому нужны чужие дети, Женечка? Тогда почему не я? Какая тебе разница, кто будет о тебе заботиться? О тебе, о детях твоих? Подумай, Женя, не отказывайся! Все-таки мужское плечо.

— Ну, знаешь! — задохнулась от злости Женя, отпихнув наконец от себя его руки. — Давай уж я как-нибудь сама со своей судьбой разберусь. Не тебе судить… Отстань! Все, Юра, прости…

Выскочив из машины, она бегом ринулась к автобусной остановке, ругая себя последними словами за трусость и малодушие. Надо же — одиночества она испугалась. Идиотка какая. Орхидея нашлась нежная. Ах, разводом ей по сердцу удар нанесли… Вот и расхлебывай теперь эту историю с Юриком как хочешь! Так и примчалась тогда домой злющая, с красными от стыда и раздражения щеками, напала на Катьку с ходу, придравшись к оставленной в мойке немытой тарелке…

Всей этой истории вот уже год как случился. И весь этот год она прожила как на вулкане, спасаясь от Юриковой навязчиво-тоскливой страсти. И с работы черным ходом уходила, и от каждого звонка в дверь вздрагивала, и в глазок внимательно смотрела — не Юрик ли там под дверью с букетиком цветов мнется. Он поначалу и правда — часто под ее дверью со своими дурацкими букетиками маялся. А потом перестал. Но из поля его молчаливого и пристально-болезненного внимания Жене все равно никак не удавалось выйти, что раздражало ее до крайности. Всюду ее преследовал тоскливо-пронизывающий взгляд Юрика. Внимательный такой взгляд, будто в самое ее нутро проникнуть пытающийся. Противно было — жуть. Иногда шла с работы и на спине его жгучей точкой ощущала. А иногда казалось, что в любой момент кто-то может выскочить ей наперерез, где бы она ни находилась, и заорать дурным голосом: внимание, вас только что снимала скрытая камера! В общем, пытка настоящая, ни дать, ни взять. Правда в последнее время, надо отдать должное, Юрик поутих как-то, и вот опять, здрасьте вам, приехали, новый всплеск чувств настиг — шоколадки в столе появились.

— …Женя, можно тебя на минутку? — вздрогнули они все втроем от тихого Юрикова голоса и дружно повернули головы к двери.

— О! Легок на помине… — тихо прошептала Оля, мотнув головой едва заметно и выразительно посмотрев на Женю. — Помяни рогатого, он уж и тут как тут.

— Сама ты рогатая… — так же тихо буркнула ей в ответ Женя. — Тоже мне, рогатого она выискала.

— Иди-иди давай, разворчалась тут! — растянула в улыбке губы Оля. — Раз мужик зовет — иди! И не шибко там привередничай. Не буди униженное мужское самолюбие.

— Да ну вас! Лишь бы шутки им шутить! — притворно-сердито проворчала Женя, направляясь к двери. — Может, у него дело ко мне какое.

— Ага. Дело, конечно. Служебное. Прям шибко срочное. Кто ж спорит? Иди давай, не оглядывайся.

Под дружное хихиканье Оли с Аленой Женя дошла до двери, вышла в коридор, огляделась. Юра стоял у окна, повернувшись к ней спиной и втянув свою продолговато-дынную голову в плечи. В новый костюм обрядился — неприязненно отметила про себя Женя, и тут же поймала себя на мысли — ну и что? Чего она так злится-то? Ну, купил человек новый костюм. Молодец, значит. Он вообще очень аккуратный во всем и за собой следит. И воспитанный, и матом не ругается. И добрый. Чего она на него так взъелась вдруг? Другая б на ее месте радовалась такому мужскому вниманию.

Развернувшись навстречу ее шагам, Юрик полоснул затравленным взглядом по ее лицу так, что вновь зашлось сердце от прежнего противного в своей несуразности раздражения: ну за что ей все это, господи? Чего ж он никак не отстанет-то от нее? Ну да, сама виновата, не надо было повода давать. А с другой стороны — сколько ж можно трясти саму себя за этот повод, биться в виноватых конвульсиях? Она что, на бабскую ошибку уж и права не имеет? Тоже, выстроился тут жалким зайчиком, как живой укор ее совести.

— Ну? Чего тебе, Юр? — спросила она грубовато, подходя. — Только быстрее говори, у меня работы много.