Ларкен через плечо посмотрел в направлении Темпла. Я расквитаюсь с тобой за это…

Мисс Лэнгли продолжала:

– Если бы я могла распоряжаться своей жизнью, то провела бы свой день здесь, выполняя набросок этого удивительного места. Ведь я словно оказалась в каком-то уголке Италии. – Она стиснула руки и устремила мечтательный взгляд на руины, но затем вздохнула и подтолкнула ногой пучок травы. – Или я нашла бы пучок полевых цветов и провела бы день с акварельными красками, пытаясь запечатлеть их оттенки. Но этому не суждено случиться. Боюсь, что мы оба в настоящий момент находимся под ее тиранией. – Девушка замолчала и посмотрела на него, и на кратчайший момент Ларкен понял уныние в ее голосе, смог посочувствовать неуверенности, отражавшейся в ее глазах.

Его собственные чувства ненамного отличались от ее, потому что, если бы пришлось говорить правду, то он предпочел бы остаться в Лондоне и не отправляться на это бессмысленное задание. Остаться дома, чтобы грустно размышлять в одиночестве и бродить по городу по ночам в поисках… хм, он не знал в поисках чего.

Она знала бы… настойчиво подсказал ему внутренний голос.

Ларкен, как смог, проигнорировал его.

– Что еще запланировала ее светлость на сегодня? – спросил он, пока вел ее от руин к тропинке. – Чтобы быть заранее предупрежденным и все такое.

– Ну, если вы переживете портного, и мы пройдем испытание в виде учителя танцев…

– Мы?

Он никогда не подумал бы, что это возможно, но дерзкая плутовка покраснела.

– Да, мы. Полагаю, герцогиня просто подозревает, что вы не умеете танцевать, тогда как она знает, что я слегка… хм… – Она отвела взгляд, в то время как ее щеки приняли ярко-красный оттенок.

– Мисс Лэнгли, вы хотите сказать, что не умеете танцевать?

Девушка резко остановилась.

– Нет, не умею. Я могу делать многое: рисовать, написать пьесу, сыграть приличную мелодию на фортепиано – по крайней мере, так мне говорили. Я даже смогу заштопать носок и сделать гренки, если нужно…

– Тогда я знаю, к кому обратиться, если кухарка сильно заболеет, а мне понадобятся гренки, – предположил он, улыбаясь самой мысли о том, что она окажется на кухне.

– Это вовсе не смешно, мистер Райдер. Я ужасно танцую. Вы никогда не поверите в это, но когда я пытаюсь танцевать, мои ноги движутся в одну сторону, а я – в другую.

Ларкен мог бы сказать мисс Лэнгли, что ей не нужно прилагать больших усилий, чтобы убедить его, когда ее слова вполне подтверждало воспоминание о том, как она ковыляла по траве в туфельках на высоких каблуках и споткнулась не один, а целых два раза.

– А теперь, – продолжила девушка, – Фелисити настаивает на том, чтобы устроить бал послезавтра вечером и ожидает, что я выставлю напоказ все свои «достоинства», как она их называет.

– Разве вы не бывали на других балах?

– Да, на одном прошлой зимой, но я сумела отказаться от остального Сезона… по большей части, из-за Пиппин, но Фелисити заявила, что мы должны подняться над нашим позором и именно здесь и сейчас совершить наш первый выход в свет.

– Позор? – прошептал он, направляя девушку вдоль тропинки в обход грязного места.

– Ну да, – ответила она, подбирая юбку и хмурясь на грязь, уже украсившую подол, несмотря на ее усилия.

Можно ли вообще управлять подобной женщиной?

– Пиппин… – начала мисс Лэнгли, а затем исправилась: – я имела в виду леди Филиппа, с которой вы встретились этим утром, влюбилась в человека, против которого у Фелисити были возражения. – Она произнесла это так, словно ее кузина по уши влюбилась в сапожника или мясника, а не в одного из самых главных врагов Англии. – А когда обнаружилось, что она предпочитает его всем другим мужчинам, то, хм, высшее общество отнеслось к этому недоброжелательно. – Она помолчала перед тем, как закончить. – Возник небольшой скандал.

Небольшой? Правильнее сказать, ураганный скандал, но Ларкен не собирался прерывать ее, когда она доверяла ему свои секреты.

– Да, я полагаю, что высшее общество не так склонно прощать, как хочется на это надеяться.

Мисс Лэнгли кивнула.

– Этот загородный прием устроен как для того, чтобы вернуть нас обратно в высшие круги, так и для восстановления репутации Фелисити в качестве лучшей свахи светского общества.

Ларкен споткнулся при этих словах, и на этот раз она помогла ему выровнять равновесие.

– Что-о?

Мисс Лэнгли подняла голову и посмотрела на него.

– Лучшей свахи светского общества. Предполагаю, что именно поэтому вы написали ей, чтобы заручиться ее услугами.

Он попытался как можно быстрее погасить вопросительный свет в ее глазах.

– Конечно же, да, из-за ее опыта в качестве свахи. Я не осознавал, что она так хорошо известна, как вы утверждаете. Я лишь просто…

– Просто? В Фелисити нет ничего «простого». Вы нечаянно наняли самую решительную женщину в Лондоне. Нет, в Англии, – ответила мисс Лэнгли. – Она сосватала, о, минуту, дайте мне подумать… – Она постучала пальцами по губам, продолжая считать.

При каждом отсчете Ларкен ощущал себя так, словно в него попала стрела.

– Одна, две, три, четыре, пять, – мисс Лэнгли замолчала. – Нужно ли мне считать ее партию с Холлиндрейком? Потому что это ее рук дело.

– Полагаю, вы должны считать это, – еле слышно ответил он девушке. Не все ли ему равно после третьего отсчета ее пальцев? Уже ко второму его почти с головой накрыла та обычная паника, которая охватывает любого холостяка при упоминании слова «сваха».

А Ларкен-то считал себя сделанным из более прочного материала. И все же, это задание внезапно начало принимать такой же рискованный оборот, какой обычно связывают с проникновением в парижскую тюрьму.

– О да, думаю, я должна включить Холлиндрейка, – проговорила мисс Лэнгли. – Что ж, тогда получается всего шесть. А она намеревается довести свой счет ровно до дюжины до конца лета.

– Д-д-дюжины?

Мисс Лэнгли кивнула.

– Да. И за время этого приема гостей.

– Так скоро? И так много? – потрясенно выговорил он. Ему показалось, или воротничок на самом деле внезапно сдавил его горло, лишая воздуха? И хотя они только что вышли из леса и теперь шагали по широкому лугу, доходившему до английского сада, и над ними сияло яркое солнце, Ларкен испытывал такое ощущение, словно его бросили в глубокую, мрачную пещеру.

– Конечно, – ответила девушка. – Потому что, какой смысл затевать все это беспокойство, – она махнула рукой на череду повозок, движущихся по аллее, где непрерывным потоком прибывали гости и припасы, – если не для того, чтобы сосватать как можно больше пар?

Но шесть пар? Прежде, чем он смог остановить себя, Ларкен задал неизбежный вопрос.

– Как возможно так много?

– Ну, есть вы, я, Пиппин, мисс Браун, мисс ДеФиссер, сестры Элсфорд и, конечно же, леди Стэнфорд.

– Которая из них? – сухо спросил он, на мгновение забыв о своей роли.

– Минерва, я полагаю, так как она получила приглашение. – Затем она улыбнулась. – Думаю, что Холлиндрейку, и, в свою очередь Фелисити, досаждают все три леди Стэндон, грызущиеся между собой. Может быть, я должна предложить Фелисити какой-то способ выдать их всех замуж, хотя бы только для того, чтобы на время отвлечь ее. – Мисс Лэнгли вздохнула. – Полагаю, это сработает, но ненадолго. Она преисполнена решимости добиться своей дюжины до наступления зимы и торжественно вернуться в Лондон.

Или, скорее, она станет совершенно невыносимой, подразумевал ее тон.

О да, Ларкен мог посочувствовать мисс Лэнгли. Потому что если он находился здесь до тех пор, пока не найдет Дэшуэлла, то девушка рядом с ним не могла освободиться. На самом деле, ему было жаль ее, потому что его заключение было всего лишь временным. А мисс Лэнгли приговорена пожизненно.

Он вытащил из кармана томик Фордайса и поднял его вверх.

– Полагаю, ее светлости бесполезно читать проповеди о смирении и рассудительности.

– Совершенно верно.

Они оба рассмеялись, и пока Ларкен засовывал книгу обратно в карман, он на какой-то завороженный момент попытался забыть причины, которые привели его в Холлиндрейк-Хаус.

Что он здесь ради того, чтобы найти Дэшуэлла.

Он посмотрел на мисс Лэнгли. То, что эта девушка могла приложить предательскую руку к освобождению капитана, казалось безосновательной идеей. Во многих отношениях она выглядела так же, как любая другая английская леди, с волосами, уложенными в простую прическу, со светлой кожей и невинными голубыми глазами, шагающая рядом с ним, словно это обычная утренняя прогулка.

Ларкен огляделся и, к немалому потрясению, осознал, что именно так и живут другие люди. Каждый день. Пока он копался в грязи Европы и ее войн, Англия продолжала пребывать в этом буколическом великолепии.

Он потратил почти всю свою юность – когда обычно принято играть, участвовать в скачках и распутничать – на восстановление утраченной фамильной чести. Стоило ли оно этого? Потому что он потерял так много времени, такую огромную часть себя, и теперь во многом был связан этими годами, той темнотой, которую они набросили на его сердце, на самую его душу.

Ларкен почти ощущал себя неуклюжим дураком, потому что для большинства мужчин эта прогулка по лугу была совершенно нормальным времяпровождением, но что касается его, то красота, восхитительный покой и незатейливость этого места лишали его дара речи. Ведь он провел почти десять лет в аду войны. Он и забыл о дорогих сердцу и бесценных удовольствиях простой жизни.

Кажется, даже Брут умерил проявления дурного поведения и трусил рядом с хозяйкой как сущий ягненок.