Наконец она, хоть и не сразу, смогла расслабиться и поплотнее завернулась в одеяло. После скандала и позора той ночи Джонатан не поддержал ее, как она поначалу надеялась. Не избавил от позора. Вместо этого он отрекся от нее. Нанес ей прямой удар.

Тетя Джеральдина тогда говорила ей, что она слабое нелепое создание, к тому же глупое и безнравственное, что Джонатан никогда не любил ее, что она вообще ему не нужна. Вскоре после того Серена с позором уехала из Лондона.

– Почему? – громко произнесла она.

Да, почему это должно было обернуться таким образом?

Она повернулась на бок, подтянула колени к груди и принялась смотреть на дверь, до боли страдая всем сердцем от горькой несправедливости происшедшего.


Феба до сих пор еще не побывала в той части Лондона, где Себастьян снимал квартиру. Улицы в этом районе, весьма оживленные, были очень узкими, а дома, на вид весьма нуждающиеся в ремонте, по большей части маленькими и близко расположенными один к другому. Аппетитный запах жареных пирожков пробивался на улицу из окон лавчонок, уже закрытых по случаю вечернего времени, а весенние цветы благоухали в деревянных ящиках на подоконниках, но эти приятные ароматы смешивались с чадом из труб и вонью стоячей воды.

Себастьян остановился у высокой узкой двери, которая выходила прямо на тротуар. Он подвел Фебу совсем близко к этой двери и, сжав ее руку в своей, принялся отпирать замок ключом, который держал в другой руке. Феба поглядывала на него искоса.

Он нервничал, и от этого на щеках у Фебы вспыхнул румянец удовольствия. Она знала, что Себастьян опытный любовник, – он сам сказал об этом, и это ее не удивило. Но теперь он волновался, потому что с ним была она, Феба Донован, и он беспокоился о ней.

Он ввел ее в дом, и когда закрыл дверь, оба оказались в полной темноте.

– Подождите здесь, я сейчас зажгу свечу.

Она подчинилась и, стягивая перчатки, вслушивалась в удаляющиеся шаги, но скоро поняла, что эти шаги приближаются. Свет мигал и снова вспыхивал, и вот Феба увидела своего кавалера у стола в небольшой комнате за прихожей, которая была совсем уж крохотной. Он улыбнулся ей, на его красивое лицо теперь упал желтый свет, и Феба тоже улыбнулась.

– Ничего похожего на дом леди Олкотт, – произнес он извиняющимся тоном.

Она в ответ покачала головой и сказала:

– Как вы могли подумать, что меня занимают подобные вещи?

Улыбка его погасла, а между бровями появилась морщинка.

– Всех они занимают, Феба.

– Но не меня, – возразила она. – Я об этом ничуть не беспокоюсь.

Он раскрыл объятия, и она бросилась в них. Он сомкнул кольцо рук, потом одним движением сбросил с ее головы капюшон и зарылся лицом в волосы.

– Я недостаточно хорош для них, – пробормотал он. – Я недостаточно хорош для вас.

Она запрокинула голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Не может быть, чтобы вы говорили это всерьез.

Его кивок был едва заметным, но тем не менее он был, и она в одну секунду поняла, почему он так осторожничает в отношениях с ней, почему так упорно обращается с ней словно она хрупкая как стекло.

– Моя семья бедна, – сообщила она.

Быть может, беднее, чем его семья, если учитывать все обстоятельства.

– Но аристократична. Ваш дядя был виконтом. Ваш дедушка был графом.

– Мой отец был никем.

– Он был человеком благородного происхождения.

– Ирландцем благородного происхождения, – поправила она, понизив голос. – Для большинства англичан это еще хуже, чем никто.

Он взглянул на нее, и Феба прижалась щекой к его плечу.

– Я всего лишь некая личность, Себастьян. Только женщина, такая же, как все, которые вам знакомы. Женщина, которая… – Она примолкла, потом сглотнула и произнесла решительно: – Любит вас.

– Но почему меня? – прошептал он.

– Тот же вопрос я могла бы задать вам.

Этот вопрос она задавала себе каждую ночь с тех самых пор, как познакомилась с ним. При его привлекательной, безупречно красивой наружности смуглого брюнета любая женщина была бы счастлива очутиться в его постели. Однако он выбрал ее.

Себастьян слегка отстранил Фебу от себя, взял в ладони ее лицо и приподнял голову так, чтобы она посмотрела ему в глаза.

– Вы совсем не такая, как другие. Вы понимаете меня, как никто другой. С вами я могу быть самим собой. – Он помолчал, глядя ей в глаза так, словно узрел всю глубину ее души. – Вы утешаете меня, Феба. Вы прогнали прочь все то зло, которое мучило меня, и сохранили только мир и тишину.

Голос его был таким мягким, что напомнил ей о старом конском седле, которым пользовался ее отец в своих поездках верхом. Оно было таким потертым и рваным, что она то и дело бегала в конюшню и вытирала о него руки, – ей очень нравилось прикосновение истертой до мягкости кожи к ладоням.

Это было так давно. Еще до того, как они продали лошадей. Любопытно, куда оно потом подевалось, это седло.

– Да, – прошептала она. – Я чувствую то же самое по отношению к вам.

Искренность этих слов взбудоражила ее так же сильно, как его голос, как неожиданное воспоминание о старом седле. Никогда еще и больше ни с кем не чувствовала она себя до такой степени легко и свободно.

Себастьян был особенным. Не имеет значения то, что говорит о нем Серена или кто бы то ни был, она, Феба, ни за что его не оставит.

Он поцеловал ее в губы ласково, с любовью, трепетно, и Феба в ответ обняла его и несколько раз коснулась его губ своими, движениями медленными и влекущими, словно в танце, старом, как само время. В танце, которому он, Себастьян, начал ее учить, но прекращал снова и снова до того, как сделать решительное завершающее па. Сегодня ночью они исполнят это па со всеми вытекающими последствиями.

Она ждала этого и не могла больше ждать.

– Сделай меня своей, Себастьян, – прошептала она ему в самые губы.

Он крепко обнял ее и протянул руку, чтобы распустить завязки ее накидки, и та упала к ее ногам, на что Феба не обратила внимания, так как возилась тем временем с его галстуком. Справившись наконец с развязыванием длинных концов плотной белой материи, она отбросила галстук в сторону и принялась расстегивать пуговицы жилета. Она распахнула шерстяные полы, и Себастьян одним движением избавился от сюртука и жилета, которые упали на пол. Она протянула руку и коснулась пальцами тонкого, приятного на ощупь полотна рубашки, даже не обращая внимания на то, что он уже расстегивает одну за другой пуговицы на спинке платья.

Вот и она. Его рубашка, белая и легкая в отличие от довольно тяжелого сюртука. И Феба легкими движениями стала расстегивать пуговицу за пуговицей.

В этот вечер она надела самое простое из своих платьев и накидку. Нижнюю юбку надевать не стала, корсета тоже не было. Расстегнув платье, Себастьян спустил его с плеч Фебы на бедра. Она подняла на него глаза и произнесла, задыхаясь от волнения:

– Я никогда раньше этого не делала.

– Я знаю. – Он положил ладони ей на плечи. – Ты хочешь, чтобы я перестал?

– Ты знаешь, что нет. Я хочу тебя. Я этого хотела с самого начала.

Он посмотрел на нее.

– Я знаю, что в первый раз это больно, Феба, и постараюсь… – Его адамово яблоко дернулось, когда он сглотнул. – Я постараюсь не причинить тебе боль, но…

– Все хорошо, – прошептала она, прижав два пальца к его губам.

Он помотал головой.

– Нет, не совсем. Я не хочу причинять тебе боль.

– Я знаю.

– Если я должен буду перестать, скажи мне. Скажи в любую минуту, и я перестану.

– Я верю тебе, Себастьян.

Платье все еще держалось у Фебы на бедрах, и тогда она стянула его еще ниже, а когда оно упало на пол, переступила через него и оставила лежать с остальной своей одеждой.

Комната была крохотная. У одной стены стоял маленький столик, а у другой диван без спинки, совсем близко к камину. Между столиком и диванчиком находилась закрытая дверь. Себастьян взял Фебу за руку и отворил эту дверь.

– Сюда никто не войдет, – сказал он и, обернувшись через плечо, повел Фебу в спальню. – Никто, кроме меня, не жил в этом доме, после того как я приехал в Лондон.

Ей не было нужды спрашивать почему. Он хотел создать у окружающих впечатление, что занимает апартаменты, соответствующие его особе. Хотел, чтобы люди считали, что он живет в доме таком же большом, как особняк тети Джеральдины.

– Я рада, что ты пригласил меня сюда, – сказала она.

Комната была скромной, однако чистенькой и уютной. Аккуратно сложенная стопка газет возле дивана, на чисто вытертом столе лежал на подносике батон свежего хлеба, рядом на тарелочке – квадратик сливочного масла. Кровать узкая, но аккуратно застеленная, а одежда Себастьяна в полном порядке разложена на полках открытого стеллажа у стены.

Несмотря на то что жилище было маленьким и простым, Себастьян содержал его в чистоте и порядке, и это доказывало, что она верно угадала заранее определенные черты его характера: ему, к примеру, нравились простые вещи. Да и сам он был человеком простым, добрым и по возможности старался ужиться в том мире, к которому сам не принадлежал.

Феба вгляделась в его лицо и внезапно осознала всей душой, что поняла его точно таким, каким он сам себя осознал лишь в последнее время. Как такое могло случиться? Он существовал в свойственном ему состоянии двадцать один год, а она его знает всего-навсего несколько недель.

Он улыбнулся ей, а она посмотрела на него, от души желая, чтобы на лице у нее отразились в полной мере ее чувство к нему и желание близости.