В операционной было суетно. Верный признак того, что события развиваются крайне паршиво. Сознание фрагментарно выхватывало отдельные компоненты, чтобы потом перемешать это в голове и вынести вердикт всей ситуации. Отчего-то больше всего запоминались взгляды. Подавленные и горестные у молоденьких ассистентов. Обречённый и уставший у анестезиолога. Недовольный и обвиняющий у медсестёр. Растерянный и переполошенный у Якова Львовича. Самый ужасный взгляд, который только и может быть у хирурга в момент операции. Сознание фиксирует это всё за считанные секунды, а так же многое другое – хаотичные и судорожные движения чужих рук, показатели приборов, которые уже почти пробили допустимые значения: нитевидный пульс и низкие параметры АД. Ну и, конечно, же кровь, которой было непростительно много.

Решение было принято где-то между всем этим, словно за кадром, а вместе с тем, твёрдо и непоколебимо. Вот только я ещё об этом не знала. Не знала в тот момент, когда молча пересекала операционную, входя в круг света ламп. Не знала, когда нависала над плечом Асмолова, судорожно вглядываясь в операционное поле и понимая, что нет там ничего хорошего, и что мужчина на столе, скорее всего, доживает свои последние минуты. Не знала и тогда, когда вклинивалась в чужую операцию, нагло и безапелляционно распоряжаясь медперсоналом и требуя нужные инструменты.

Яков Львович как-то сам отошёл в сторону, дезориентированно и будто бы обиженно вытянув перед собой дрожащие руки в окровавленных перчатках, но продолжая сжимать скальпель, которым, скорее всего, планировал начать спленэктомию, ибо селезёнка и давала массивную кровопотерю. Последний шаг врача, отчаявшегося остановить обильное кровотечение. Впрочем, у человека на столе и без селезёнки было множество других сочетанных травм.

Я включилась в действие неожиданно резво, на автомате выслушивая сбивчивый рассказ ассистента и твёрдый доклад со стороны стрелянного жизнью анестезиолога. Потом пришло время действий и указаний, которые раздавала всем присутствующим чётко и по делу. Ровно до того момента как Асмолов окончательно не пришёл в себя и не опрокинул со психу таз с окровавленными тампонами, оглушив мир металлическим звоном.

-Да, как ты смеешь?! - проголосил Яков Львович, нервно хватая воздух ртом, что было заметно даже под маской. – Ты ещё об этом пожалеешь!

Я смолчала, лишь послушно кивнув головой, прекрасно осознавая, что так оно и будет. Потому что, скорее всего не вытянем… ни я, ни «молоденький парень» (как окрестила его Янка), лежащий передо мной. Но остановиться я уже не могла. Да и могла ли хоть когда-нибудь?

Асмолов выскочил за дверь. И всё замерли, на одно вшивое мгновение, испуганно уставившись на меня.      

Глубокий вдох. И окончательное решение. Что и как.

-Работаем, - жёстко и уже предельно собранно всем.

Ответа нет. Лишь быстрые и привычные движения. Шум приборов. И облегчённый выдох анестезиолога. Чего-чего, а опыта Петровичу было не занимать.   

* * *

Он был жив. Каким-то необъяснимым образом  упрямо держался за жизнь, пока я медленно, но верно находила и зашивала многочисленные внутренние повреждения.

Он был жив. Когда вконец вымотанная я передавала его травматологам, чтобы те уже могли заняться повреждениями берда и рёбер.

Он был жив, когда отстранённая я выходила из операционной, стягивая с себя одноразовый халат.

Он всё ещё был жив, когда я вяло плелась по коридору прямо в объятия Куприянова, который небрежно схватил меня под локоть и недовольно заворчал:

-Урусова, ты совсем сбрендила, да?! Асмолов же теперь с тебя не слезет, он уже штурмует двери главного.

Он был жив, когда я отмахивалась от всех этих предупреждений, потому что ничего больше не имело значения. Кроме одного. Он был жив.

* * *

Телефон показывал три пропущенных звонка от Андрея. А у меня даже сил на раскаянье или ложь не было. На часах было далеко за 12. Отбросив сотовый в дальний угол своего шкафчика, побрела в душ. Легче не становилось, вопреки всем ожиданиям. Излюбленный способ приходить в себя давал сбой.

Что-то сдавливало грудь, словно вытравливая из неё весь воздух. Быстро переоделась, вновь игнорируя звонок мужа. Всё было серо и безэмоционально. Вот только дыхание никак восстанавливаться не желало.

Прибежала Яна.

-Ася Владимировна, Вас к главному вызывают, - хватаясь за пунцовые щёки заохала она.

-Скажи, что я уже уехала, - то ли прошу, то ли приказываю.

-Но… Он ещё карту просил.

То что я даже не садилась за карту, мы знаем обе.

-Яна. Просто. Скажи, что не застала меня, - сквозь зубы, глядя себе куда-то под ноги.

Она послушно кивает головой, а я, хватая свою сумку и куртку, направляюсь к выходу. Яна зачем-то следует за мной, видимо ожидая ещё чего-то. Перебираю возможные варианты в голове, но получается плохо, мозг, словно в тумане, работает плохо и вполсилы.

-Я в оперблок звонила, там Вашего… уже почти зашили.

Слегка притормозила. Ах да, оперблок… Парень. Ваш.

-Ян, скинь, пожалуйста, сообщение, как какие-то новости насчёт него будут.

Она послушно кивает головой.

-Сделаю, - чуть ли не рапортует она мне.

На этом было вроде всё. Кажется. Или нет?

-А как пациента зовут, знаешь?

-Нет, но сейчас в документах гляну.

-Напиши.

Она опять кивает, а я, не оборачиваясь, выхожу из здания больницы.

* * *

Сообщения нагоняют меня уже в пути, когда я ехала за рулём, а вернее стояла на очередном светофоре. К тому моменту, я уже успела выслушать гневную тираду мужа о том, какая же я всё-таки неблагодарная и невозможная.

-Ася, я так и знал! Я так и знал, что этим всё закончится! Ты хоть понимаешь, каких мне усилий стоило записать нас на консультацию к Никольской?!

-Экстренная ситуация.

-У тебя эти ситуации каждый день! Каждый грёбанный день!

-Ты же сам врач, должен понимать, - привычными фразами отбиваюсь я. На самом деле наш разговор давно шёл по привычному алгоритму.

-Вот именно, что врач! И я как никто другой понимаю, что у всего должны быть свои границы!

Возразить на это мне нечего, поэтому я просто молчу.

-Значит так, мне удалось вымолить, чтобы нашу консультацию перенесли на вечер. Если ты и на неё не придёшь, можешь вообще дома не появляться. И смело идти и подавать на развод.

На этом он скидывает звонок. Словно отрезая. Наверное, его можно понять. И даже не наверное. Лично я понимаю, и злость его тоже, и негодование, и мечты несбывшиеся, я вообще всё понимаю, но ничего уже не могу исправить.

Сразу после звонка мужа меня нагоняют праведный гнев от руководства. Сначала заведующий отделения, а потом уже и главрач. Алексей Николаевич мне много всего интересного высказал, но главная мысль, которую по его мнение мне стоило усвоить – если бы не заслуги моего отца, меня бы уже давно вышвырнули не только из больницы, но и из медицины в целом. Вообще-то, он был славным, этот округлый и усатый дядька, вот уже сколько лет бившийся со мной и моим периодически случавшимся самоуправством. Спасало лишь одно, и даже не отец. До сегодняшнего дня мы обходились без жертв.

И уже только после всего этого, мне прилетел привет от Яны.

«Операцию окончили. Состояние тяжёлое, но показатели стабильные. В реанимации».

Я даже, кажется, немного выдохнула, и уже собиралась переключить скорости, чтобы двинуться дальше, на светофоре уже горел жёлтый, как меня нагнало второе сообщение.

«Тертышный Артём Владимирович».

Глава 3.

В кофейне было шумно и многолюдно, но я этого не замечала. Сжимала в руках кружку обжигающего кофе и пыталась согреть заледеневшие пальцы. Домой не поехала, боясь столкнуться там с Андреем, хотя точно знала, что он на работе. Можно было отправиться к отцу, а если учитывать случившееся, то к отцу НАДО было поехать и честно всё рассказать, но при одной лишь мысли об этом меня брал ступор.

Даже усталость, которая стандартно накатывала на меня в первые часы после дежурства, отходила куда-то на второй план, пропуская вперёд сумбур и замешательство.

Тертышный Артём Владимирович.

Янкина смска всё ещё стояла у меня перед глазами. Интересно, есть хоть какой-нибудь шанс на то, что это совпадение? Одно тупое совпадение? Мало ли, их этих самых Тертышных в мире?

Но интуиция упрямо подсказывала, что мой «случайный» пациент был именно тем самым. Силилась вспомнить лицо, но безрезультатно. Во-первых, я особо-то и не всматривалась. А во-вторых, мы не виделись практически 18 лет. Считай, что целая жизнь. Какова вероятность, что я бы его узнала?! Если только он на отца похож. И то не факт.

Но я всё равно насиловала свою память, пытаясь вспомнить утреннего пациента хоть в каких-то подробностях. Мужчина. Возраст слегка за тридцать. Рост высокий, телосложение крепкое. Блин, никакой точности. Вот последнее АД помнила, ЧСС помнила, даже количество контейнеров перелитой крови помнила, а лицо – нет. Татуировка. Да, точно. Большая и массивная, прямо в районе верхней части левой окологрудинной линии, какие-то там шестрёнки в стиле стипм-панк. Помнила мельком, ибо не всматривалась, гораздо сильнее волновало, что у него в брюшной полости творилось, а не внешний вид.

Могло ли подсознание понять всё раньше меня? Принять решение и дать команду телу прежде, чем сознание включится в игру? Не знаю. Раньше мне казалось, что если жизнь вновь сведёт меня с Артёмом, то я скорее собственноручно попытаюсь его убить, чем ставить на кон всё, что у меня есть.

Если всё так, и там, на операционном столе, действительно был он, то, наверное, это многое объясняло. Хотя бы мою пришибленность, сразу после. Ещё не одна операция в последнее время не забирала у меня столько моральных сил. Так, если бы мне было жизненно необходимо спасти его, забив на всё – на этику, карьеру, собственный брак, доводы разума. Но спасла же? Надеюсь, что да. Ещё и селезёнку сохранила. С какой стати я вообще к ней прицепилась? И без неё же люди живут. Но нет, мне почему-то это тоже казалось важным. Сохранить всё на своих местах. Шикарно, просто шикарно. Ты рехнулась, Ася. Мало тебя жизнь об землю била? Ты теперь ещё и за фантомами прошлого носишься.