Дёргаю за ручку дверь с номером 170, конечно, она закрыта, но тонкая фанера меня не остановит. Отхожу назад и бью ногой в замок. Дверь резко распахивается, слышу женский визг и неразборчивое бормотание.

— Ты, — тыкаю пальцем в голую брюнетку, — пошла вон. А ты, — смотрю на замершего в нерешительности Диму со спущенными штанами и хорошим таким стояком. Кажется, обломал мужику кайф, но сам, придурок, виноват.

Девка быстренько стягивает с кровати покрывало и бежит в коридор, я прикрываю за ней дверь, оборачиваюсь к Драгунову, который так и стоит на месте, не шевелясь. Чувствует, сука, что я шею хочу ему свернуть за косяк, не дышит, не двигается без разрешения.

— Член свой спрячь, а то могу без долгих разговоров тебя его лишить, — для подтверждения серьёзности слов, беру со стола нож. Им не расчленишь человека, но надрезать можно.

Димасик трясётся, никак не может справится с ширинкой, на лбу выступает испарина. Не спускаю с него хищного взгляда, от этого он ещё больше становится неловким.

— Рус, давай поговорим, — блеет овечкой, заискивающе смотрит на меня. Иду к креслу, сажусь, закинув ногу на ногу.

— Давай. По существу, без лишней воды.

— Ты ж понимаешь, я не мог поступить так, как ты попросил. Там большие деньги, тебе такие даже не снились.

— Я, может, не настолько богат, как Градовские, но это не мешает мне спустить тебя на дно Финского залива. За компанию ещё и этого ублюдка следом отправлю.

— Ты не сделаешь этого! — губы трясутся, боится, наверное, скоро обоссытся от страха.

— Ты знаешь, что сделаю, главное, чтобы это было в моих интересах.

— Я не понимаю тебя. Чего ты зациклился на этой девке? Что этот придурок, что ты! Будто на ней весь свет сошёлся, других баб нет.

— Выебать её хотим, только я хочу, чтобы она кричала от удовольствия, а он хочет, чтобы от боли. Усекаешь разницу?

— Не вижу проблем, — пожимает плечами, не сдерживаюсь и кидаю в него нож, беря чуть левее.

— Сука, бля! — орёт Дима, хватаясь за сердце, а между ног расползается мокрое пятно. — Ты больной? Хочешь её, иди трахай, только дождись очереди, пока Градовский сам ей насытится.

— Пасть закрыл. Слушай меня внимательно. Будешь лить Градовскому в уши, что ребенка надо оставить матери, что можно составить отказ…

— Это не реально, дед все продумал.

— Меня не интересует, что этот дед продумал, мне важно, чтобы мать обрела ребенка и исчезла из жизни этого психопата.

— Руслан, включи мозги и подумай, как я могу такое провернуть?

— Это не моя забота. Когда тебе нужно было прикрыть задницу, ты не спрашивал, какими способами я буду это делать. Сейчас ты уважаемый адвокат, с личной контрой, с репутацией, ты прекрасно знаешь, благодаря кому ты сейчас на этом месте. Поэтому постарайся меня не разочаровывать и не заставляй вспоминать своих «хороших» друзей. Я понятно изъясняюсь, Дима?

— Да, — глухо отвечает Драгунов.

— Вот и отлично. Номер телефона ты мой знаешь, звони, как будут сдвиги в этом направлении, и чем быстрее ты решишь эту проблему, тем лучше для тебя. Я умею быть благодарным, — делаю паузу, задумчиво рассматривая свои пальцы. — И неблагодарным тоже.

— Руслан, все же… — Дима, видимо, надеется слезть с крючка.

— Хочешь, чтобы еще срок установил?

— Нет.

— Тогда хватит строить из себя барана и активно шевели своими шестеренками, — встаю с кресла, поправляю кожаную куртку, оставляю подавленного Драгунова в клубном номере.

Уверен, что уже сегодня ночью, Дима достанет копии всех бумаг и будет искать лазейку, чтобы Женя получила дочь. Я не лукавил, когда говорил, что хочу ее затрахать, хочу услышать ее стоны, ее мольбы не останавливаться. Чтобы плакала от полученных оргазмов, а не от мысли, что продала себя ради услуги или помощи, любое слово можно подобрать.

Я хочу… Одному Богу известно, чего мне стоило тогда сдержаться, не подхватить голую Женю и не разложить ее на обеденном столе. Наверное, та ночь высосала из меня весь лимит терпения, понимания, внимания, потому что потом я стал похожим на бешенного пса, которому забыли сделать прививку, и он сорвался с цепи. Пиздюлей получили все: и хорошие, и плохие.

Перед отъездом в Москву я позвонил Диме и попросил повернуть дело в пользу Жени любой ценой. Слишком сильно меня трогает ее история, задевает за живое, заставляет вспоминать свое прошлое. Поэтому я понимал и ее срывы, и ее слезы, и ее метания в разные стороны. Понимал, но держался от всего в сторонке, узнавал информацию, но для того, чтобы она не испытывала иллюзий в отношении закона и мужа. Переломный момент наступил утром, когда я ее отвез домой. Когда ее бывший приехал с ребенком. Ей действительно пофиг на деньги, ей нужна была только дочь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Живой? — Слава, словно из воздуха, материализуется передо мной.

Молча прохожу мимо, отвечать на тупые вопросы нет настроения и желания. Нужно сейчас ехать домой, поспать. За последние двое суток я спал от силы пять часов. Но мой маршрут резко меняется, когда стою на светофоре. Домой, в пустую квартиру, не хочется, а вот на проспект Ветеранов тянет, невообразимо тянет. Да и съедает внутренняя тревога, которая не отпускает меня со вчерашнего дня, после того, как узнал от Натана, что Градовский развелся и ребенка оставили ему. Это предсказуемо, но за Женю было обидно.

Жму на звонок, подъезд почему-то был открыт. Не нравится мне этот дом, не нравится мне эта квартира, не нравится мне и девушка с заплаканными глазами, которая сейчас стоит передо мной. Сутки всего лишь прошли после заседания, а она похожа на тень.

— Я так понимаю, ты ни разу так и не ела после суда.

— Не хочется, — натягивает кардиган до груди, отворачивается и устало бредет в комнату, ложится на диван, подогнув ноги, натягивает до подбородка плед.

— Одевайся, — сдергиваю с нее плед, голубые глаза недоуменно на меня смотрят. Я подхожу к комоду и вытаскиваю из верхнего ящика джинсы, толстовку.

— Что ты делаешь?

— Мы сейчас поедем и поужинаем.

— Сейчас два часа ночи.

— Круглосуточные рестораны никто не отменял. Давай, двигайся, не люблю долгую раскачку, — кидаю на Женю вещи и выхожу из комнаты, давая ей возможность спокойно одеться.

Подхожу к окну на кухне, пытаюсь ни о чем не думать, но мысли возвращаются к нашей совместной ночи, а воображение рисует то, что сейчас происходит в комнате.

Херово, член дергается, нормального секса у меня давно не было. После Полины ни с кем не трахался, а с Женей не задалось. Не знаю, как мужики приходят в себя под холодным душем. Мне помогала рука и фантазия, спермотокса нет, но все равно подсознание требует секса.

— Ты серьезно решил поехать в ресторан? — Женя появляется на кухне полностью одетая, даже волосы заплела в косу.

— Я есть хочу, с утра ничего не ел, ток кофе пил.

— У меня, к сожалению, ничего нет, — выглядит расстроенной, и меня берет за живое ее переживание за то, что нечем меня накормить. Градовский откровенный придурок, что такую малышку от себя оттолкнул.

— Поехали, заодно покатаемся по ночному городу.

— Я не хочу.

— Но ты оделась, поэтому через не хочу, — подталкиваю ее в сторону коридора, девушка послушно одевается.

Кажется, Жене все равно куда ее повезут, что с ней будут делать. Она находилась в какой-то прострации. Наверное, будь я подонком, помешанным на ее теле, спокойно бы занялся с ней любым сексом и в ответ не получил бы ни одного отказа. Это состоянии самое пугающее. Человек легко может сломаться, как спичка, в своем равнодушии к миру, в потере интереса к происходящему, в нежелании строить планы на будущее.

23

* * *

Отель «Москва», восьмой этаж, вежливые улыбки обслуживающего персонала, столик возле панорамных окон с видом на центр Петербурга. Женя продолжает молчать, я делаю заказ за нас обоих.

Официант уходит, я смотрю на девушку. Профиль точеный, аристократический. Бледная, губы бескровные, глаза тусклые, выражение лица грустное.

— Как дела на работе? — нужно ее расшевелить, вытащить из вакуума безразличия.

— Я уволилась.

— Почему? — Женя смотрит на меня, как на идиота. Пусть, главное, чтобы не молчала и не копалась в себе.

— А смысл? — голос дрожит, стискивает зубы, отворачивает от меня свое лицо. Пытается быть сильной, а не получается, часто моргает, видимо, прогоняет слезы.

— Жизнь не закончилась на этом, Жень.

— Давай без философии, ок?

— Нет, давай поговорим. От того, что ты будешь молчать и проигрывать в своей голове все варианты развития событий, эти события не изменятся! Жень, развели и хорошо. Он теперь не имеет право что-либо тебе предъявлять.

— У тебя есть дети? — разворачивается ко мне, опирается на локти и подается вперед. Я откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди. Защитная реакция при нападении.

— У меня нет детей, но я прекрасно знаю, что происходит сейчас у тебя в душе и в голове. Поверь, прогнуться под него, идти на поводу его требований — не самый лучший вариант.

— Ты ни черта не понимаешь! — сколько же боли в голосе, в глазах, эта боль раздирает изнутри, царапает, ноет и не утихает. Но с ней можно жить.

— Я понимаю. Меня в десять лет забрали у матери. Не малышом, который еще толком не понимает, кто возле него находится, а почти подростком. Выдернули из привычного мира, из родного дома, увезли в другой город к чужим людям с непонятными для меня традициями и религией.

— Ооо… — смущается, опускает глаза. — Извини.

— За что? Это жизнь, моя прожитая жизнь. Ты спрашивала, развелись ли мои родители. Нет, они никогда не были женаты. Мама русская, христианка, отец — чеченец, мусульманин. Сошлись, разошлись, он уехал в Грозный, никогда не обещал жениться, мама прекрасно понимала, что им не по пути. От этой связи появился я. Любимый, зацелованный, обожаемый матерью ребенок. Думаю, ей было трудно со мной, потому что сама она была сиротой, поддержки не было, но я никогда не чувствовал с ее стороны сожаления по поводу моего рождения, — улыбаюсь, вспоминая смех матери, ее веселые глаза. Меня накрывает волной воспоминаний. Они светлые, с налетом грусти, нам слишком мало было дано быть вместе.