XXI

Брегг Уилкс давно не был в Париже. Все это время он работал в Нью-Йорке, создавая себе имя. Сотрудничество с Редфордом оказалось успешным. Его талант и деньги Стивена принесли свои плоды. Театр процветал, мюзиклы имели успех, ничего более американскую публику, погруженную в бизнес, не интересовало. С каждым годом Бо все сильнее разочаровывался в своих соотечественниках, лишенных каких-либо признаков внутренней культуры. С тоской он вспоминал время, проведенное в Париже. Иногда они обменивались посланиями с Робийяром, но прежних дружеских отношений выразить в них не могли. Образ гордой Джорджианы, причудливо – восхитительный, мучительно – сладкий, тоже отодвигался все дальше в небытие, не удерживая его от мимолетных связей со статистками. В конце концов обета верности от него ведь никто не требовал.

Приезд Софи, не выдержавшей разлуки, и вовсе вернул его к привычной жизни. Совершенно неожиданно у них родился сын, Бо признал ребенка, назвал Александром в честь Дюма, жениться отказался и отправился в длительные гастроли по Южной Америке. Оттуда он вернулся воодушевленный прежней идеей поставить нечто новое, совершенное, чего до него никто не делал, подспудно имея в виду свою неудавшуюся пьесу. Вскоре, как будто услышав мысли молодого режиссера, Анри сообщил, что создал декорации к его «Грезам», и считает, что пришло время вернуться к этому спектаклю. Завершив сезон, Бо отправился в город юности.


Робийяр очень удивил Уилкса, не то, чтобы он постарел, но его уже нельзя было назвать светским кавалером. Жесткий накрахмаленный воротник не подпирал его подбородок, как раньше. В домашней вязанке, в мягких тапочках, весь какой-то взъерошенный, он производил впечатление отшельника. Однако это было не так. Бо понял причину, когда увидел его с малюткой на руках. Крошечная девочка с льняными кудряшками и умненькими карими глазками привычно крутила его волосы пухленькими ручками и, казалось, большего удовольствия в жизни художнику испытывать не приходилось.

– Твое произведение? – спросил Уилкс, когда няня унесла девочку.

– Княжна Аврора – дочь Катрин! – пояснил Анри, слегка смутившись.

– Где же мать? – заволновался Бо.

– Уехала с мужем в Санкт-Петербург. Климат там суровый, еще не обжились, и нам удалось уговорить их оставить ребенка здесь.

– Нашла богатого старика, на титул позарилась? Как ты мог это допустить? – бесновался Уилкс.

– Ростоцкий моложе тебя и был беден, когда они женились, вчерашний студент, едва достигший совершеннолетия. Это уже потом оказалось, что он из древнего княжеского рода.

– Чем же он прельстил ее?

– Душой, очевидно, светлой, чистой, незамутненной пороками и грехами, – вздохнул Робийяр, – милейший молодой человек с невинным взглядом голубых глаз и пшеничными волосами, словно древний викинг. При этом феноменальная память, может цитировать наизусть по нескольку страниц, знает практически все европейские языки, лоб хорош, широк, просторен. У Ростоцкого блестящее будущее, если только завистники не сожрут за его порядочность.

– Князь лишен недостатков?

– Есть некоторые слабости: слишком любит Родину, работу и Катрин. И он не так красив, как ты! Батлер уехал с ними помочь наладить хозяйство, а Скарлетт здесь, – улыбнулся Анри застенчивой юношеской улыбкой.

Он и чувствовал себя юношей, счастливейшим из смертных, каким был в Италии, когда родилась Катрин. Его единственная снова была рядом, и маленькая дочка на руках. Страсти больше не терзали ни душу, ни тело, любовь к Катрин выплеснулась в декорации к пьесе Уилкса и забылась. Призванная из деревни Адриена с удовольствием нянчилась с малышкой и любила ее, как собственную дочь.

– Я тебе советую поехать со своей сказкой в Россию. По-моему, там как раз такой зритель, который сможет оценить твой спектакль.

– На счет зрителя не знаю, а вот музу, вдохновившую тебя на эти шедевры, увидеть хотелось бы. Пять лет назад ей удалось вывести меня из состояния разочарования и тоски, в которое я погрузился после провала пьесы, может и теперь воодушевила бы.

– Что теперь -то не так?

– Опостылело однообразие: бесконечные мюзиклы с песнями и плясками, старлетки с одинаковым ожиданием в глазах, публика, с которой нет эмоциональной сопряженности.

– Зато приобрел славу и деньги.

– Слава быстротечна, а деньги теперь я знаю, где найти. Не надо ехать на Аляску за несметными сокровищами, достаточно отправиться на гастроли в места перевала, ну хоть в Сантьяго. Разбогатевшие золотоискатели стремятся, как можно быстрее прокутить деньги, добытые путем лишений, и насладиться жизненными благами. Им все равно, какая пьеса, лишь бы актрисы были хорошенькие и не отказывались от их недвусмысленных предложений. Не хочу больше ничего: ни славы, ни денег. Годы уходят, а гордиться нечем, не радует даже маленький сын.

– Кто его мать?

– Софи, видно она и есть моя судьба, большего я не заслуживаю.

– Я видел вашу с Катрин фотографию на свадьбе Уэйда. Мне показалось, ты был влюблен и счастлив.

– Но без взаимности. Единственная девушка, на которой я хотел жениться, отказала мне.

– И ты смирился?

– А что делать? Сидеть всю жизнь перед портретом любимой женщины, как мой отец? Я не столь одержим. Первый год, правда, хранил верность своей Джоане, хотя она не давала повода для радужных надежд. Она любила другого, судя по тому, как охотно слушала рассказы о нем. Я догадался о тебе, друг, еще там в Батлер-хилле.

– К сожалению, ей только казалось, что любит, поскольку других мужчин не знала. Ты был для нее братом, я был отцом. Когда я все-таки решился сделать предложение, она мне тоже отказала и неожиданно для всех вышла замуж за Ростоцкого.

– Джоана сделала правильный выбор: у тебя – живопись, у меня – театр, а у него – только она, – заключил Бо, принимаясь за работу.


Просмотрев эскизы, Уилкс понял, что при постановке пьесы надо исходить из декораций, созданных рукой гения. Он сократил монологи, изменил мизансцены. Похоже, главным героем становился волшебный лес, то посеребренный лунным светом, словно покрытый инеем, вспыхивающий алыми огоньками свечей, зелеными и фиолетовыми звездами; то непроходимый тропический, наполненный таинственными шорохами, пением птиц, звуками, подражающими магическим заклинаниям индейцев, необычными для Европы.

– Как тебе удалось создать такое музыкальное сопровождение? – восхитился Робийяр, посетив репетицию вместе со Скарлетт и мадам Бертье. Втроем они принимали самое горячее участие в постановке.

– Чего проще: добавил к обычному составу оркестра национальные бразильские ударные инструменты, обучился владеть ими на гастролях.

– Жаль нет Эжени, она бы обеспечила изысканную публику на премьере, – вспомнила Адель незабвенную маркизу Дю Зуэ. – А что если назначить премьеру на дневное время для юных зрителей, вроде мы ни на что не претендуем, сказка для детей и только?

– Что они поймут?

– О-о, больше нас с вами! – заверила мадам Бертье, не понаслышке знакомая с удручающей просвещенностью нынешней молодежи.

Воспитанная в строгости Лаура, имеющая очень ограниченный круг общения, порой проявляла такую осведомленность о современной жизни, что матери оставалось только удивляться, откуда она все это знает. Адель не учитывала того влияния, которое могли оказать на дочь очень образованный учитель, очень развитая старшая подруга и очень неглупый дружок, который учился в пансионе и имел много друзей. Все, что слышал он от них, обсуждалось с Лаурой, иногда и практиковалось. Рене считал ее невестой, она же не видела в нем героя своего романа. Зато мистер Брегг очаровал ее сразу.

Его визиты вызывали настоящий переполох в доме Бертье. Лаура долго наряжалась, прежде чем выйти в гостиную, смущая его откровенной влюбленностью, горничные прихорашивались, да и хозяйка становилась очень оживленной. Глава семьи, никогда не замечавший, чем заняты его девочки, вдруг озаботился, как бы красавчик-режиссер не соблазнил дочь.

– Он человек порядочный, если соблазнит, то женится, тем более, что пришелся ей по душе, – Адель не возражала против такого зятя.

– Что я Батлеру скажу? Мы ведь давно решили породниться! – признался банкир.

– Тогда не держи Рене при себе и позволь им хотя бы иногда оставаться наедине.


Бо навещал тетю Скарлетт, она нуждалась в его участии, скучая по мужу и дочери. Оба думали о Катрин, но вслух о ней не говорили. Письма же Батлера, приходившие с завидной частотой, они читали все вместе.


«…Россия – древняя страна и очень похожа на наш патриархальный довоенный Юг. Хоть где-то сохранилась цивилизация, не унесенная ветром. Боюсь, ХХ век снесет и ее. Неведомая доселе мне земля поражает красотой и плодородием, зеленый океан лесов, необъятные просторы полей. Такая же широкая душа и у народа, богатого талантами. Целые деревни создают миниатюры ювелирной работы: Хохлома, Мстёра, Федоскино. Я не только запомнил названия, но и приобрел кое-что с палехской лаковой росписью. Видел удивительную вазу из горного хрусталя. Представь себе сноп хрустальных цветов и каждый цветок в зависимости от того, на какую грань упадет солнечный луч, меняет цвет и даже очертания. Уму непостижимо, как могли создать такое чудо человеческие руки!

Но это не все, удивительнейшие изделия отливают из чугуна. Здесь в каждом дворе Эдисон, только нет его хватки продать свое изобретение. Предприимчивости нет: сделал себе, сделал соседу задаром, ну еще кому, кто попросит. Им вроде как деньги и не нужны, сыты и ладно. Живут бедно, но славятся гостеприимством, веселы, разговорчивы, остры на язык, поют хорошо, а пьяных пока не видел.

Дороги плохи, ноги тонут в дождливую погоду, потому как почва слишком добрая, хороша для земледелия.

Усадьба Ростоцких – настоящее дворянское гнездо, роскошное и запущенное, с липовыми аллеями, прудами, водяной мельницей. Каменный дом требует не столько ремонта, сколько обновления. Всему хозяйству нужна крепкая умелая рука, а барин с барыней так молоды, что крестьяне дивятся…»