— М-м-м, — сладко протягивает стон удовольствия, вкушая меня и пробуя, словно все в первый раз. Извиваюсь от сильных ощущений, готовых прорвать плотину и хлынуть потоком. Истомно закричала, а затем крик превратился в стоны, по мере истязания мужем моего естества. Наконец, добившись того, что хотел, опускает пижамные штаны и ложится на меня, а я тут же обхватываю его поясницу в кольцо своими ногами. Мы долго целуемся, и на его губах чувствую себя — свой вкус, вновь смущаюсь, но Лёня не дает мне такой возможности. Одним толчком входит, а ртом ловит «ох» вылетевший от неожиданности.

— Любимый, — шепчу ему на ухо, когда муж начинает двигаться. Его плавные покачивания периодически перерастают в быстрые и жесткие толчки, которые доводят до безумия, но он опытный любовник, знает в каких моментах следует остановиться, переходя в нежный темп.

— Моя пушинка, — хриплый голос отдается в груди вибрацией. — Только моя, — неустанно повторяет два слова, как собственную молитву. Лёня меняет позу, и я оказываюсь сверху на нем. Выпрямляюсь, и начинаю под свой собственный темп доводить мужа до предела прекрасного. Простыни под нами собрались в кучу, образуя красивый букет постельной нежности. Вкусив друг друга, уже не хотелось покидать теплое гнездышко. Но Леонид все-таки настоял подняться и на скорую руку мы позавтракали, а затем отправились смотреть на взволнованный океан, вдали которого виднелась грозовая туча. Вид истинного, прекрасного природного пейзажа, за которым охотятся художники. Стоя в обнимку на краю берега, наши ноги омывались теплой морской водой, согревая обе души и сливая в единой целое.

— Я люблю тебя, — мой муж шепчет мне на ухо, прижимая крепче к своей груди. — Слышишь?

Что-то со мной происходит, и будто горло сковало, не могу ответить ему взаимностью. Оборачиваюсь к нему лицом, но его облик размыт, только слова повисли в воздухе и ветер эхом разносит по окрестностям прекрасного городка.

— Лёня? — произношу имя любимого, но в ответ безмолвие, а затем все вмиг испаряется, и я оказываюсь на сцене перед многочисленной публикой. Только теперь софиты устремлены не на меня, а на мою семью, освещая каждого. Это было страшно, впервые сон трансформировал переживание в кошмарный ужас, искажая суть моего медового месяца. На лицах каждого, кто был мне дорог, глаза и рот — закрыты. У всех, кроме Каролины. Та, словно коршун уставилась на меня, а за спиной вдруг стали расправляться крылья — черные, вороньи крылья, с метнув остальных стоящих рядом с ней со своего пути. Глаза покраснели от налитой крови, и она набросилась на меня, впиваясь когтями в шею».

— А-а! — сквозь сон закричала, испугавшись не на шутку его реальной образности, крепко держу себя за шею, проверяя на наличие ран, но их нет и это всего лишь сон. Соскочив на своей кровати, постаралась успокоиться, но ко мне в камеру влетел санитар, тот, что еще утром вел в зал. Молодой парень осмотрел помещение, убеждаясь в безопасности пациента.

— Не волнуйтесь, — тихо говорит, приближаясь к кровати. — Может, позвать врача, он даст вам успокоительного.

— Нет! — все еще нервничая, запротестовала. Тело до сих пор дрожит, будто держали на улице при сорокаградусном морозе. — Спасибо, не надо, — чуть спокойнее говорю, опускаясь на подушку. — Ничего не надо, — шепотом произношу, и парень услышал, оставив меня вновь в гордом одиночестве, к которому очень было трудно привыкнуть.


Несколько дней провела в лежачем состоянии. Мысли одолевали одна за одной, никак не могла угомонить нервное напряжение, чтобы, наконец, разложить по полочкам то, что врач передал мне через парнишку-санитара. Утро сегодняшнего дня, как обычно, началось с переодеваний. И как только мужчина вышел из моей камеры, приступила обновлять одежку. Свесив ноги с кровати, могла, но с трудом, передвигаться, потому что все еще пульсирует порез в нежном месте стопы. Беру рядом лежащую кофту, просовываю руку в один из рукавов, а из него выпадает листок. Тут же оглянулась на дверь в ожидании охраны, как тогда это случилось с женщиной-психиатром. Считаю до десяти, но все тихо. Аккуратно сползаю с кровати и становлюсь на одно калено, приподнимаю сложенную в несколько раз бумагу. Расправив ее, не могла поверить глазам, что врач меня не обманул, и слово свое сдержал. Главное, теперь самой не выдать себя. Приятное нервное возбуждение пронеслось волной по всему телу. Сев на пол, решила обдумать, как быть, прежде чем выйду отсюда. В переданной мне записке было время и место, где мне помогут выбраться, просто, просил врач, не пугаться резких движений, если таковые покажутся мне грубыми. Прочитав ее еще несколько раз, выучила, как ноты к музыке, запоминая их место на поле скрип-ключа, затем разорвала на мелкие кусочки и сунула в свою сменную рубашку. Была готова на всё, главное выбраться и найти своего мужа, ради которого держалась из последних сил. Молодой парнишка повел меня в общую комнату, где собирались периодически остальные умалишенные личности — преступники, среди которых мать додумалась заточить свою дочь. Я прихрамывала, но мне это не мешало, лишь только подстегивало выполнить задачу и просьбу врача. Сердце билось так, словно я превратилась в колибри. Каждый волосок на теле вздыбился, ощущая нервозность ситуации. Предвкушение свободы. Еще никогда так прежде я не была взволнована, даже выступления не казались мне настолько страшными, где тысячи пар глаз были устремлены в центр сцены, на которой рождалась история прекрасной лебеди. Боже, чувствую себя той самой белой лебедью, что поглотили чары колдовские и обрекли на страдания. Но, ведь каждая сказка имеет счастливый конец, а значит в моей личной «сказке» он скоро настанет. Вырвусь и расправлю крылья, оставляя позади себя того, кто посмел причинить боль, сравнимую разве что только со смертью.

Глава 11

Когда жизнь подкидывает множество проблем, один единственный путь избавиться от них — это остановиться и посмотреть, как они сами растекутся своими собственными путями без твоей помощи. Придя в себя после новости, что Степан обрушил на меня в своем царстве, я вышел на свежий воздух. Казалось, нового для себя ничего не узнал, ведь клуб отца на этом был построен. «Бурлеск» — специфический клуб ночной жизни. В нем есть все, только прояви смелость и покажи свою слабость к чему-либо. Охотники со своим товаром мгновенно предоставят выбор различных услуг.

— Ну как ты? — Степан вышел вслед за мной. Друг сам не свой, и, полагаю, понимает, почему вдруг я лишился дара речи, вылетев из морга, как ужаленный. Теперь слова матери, что отец желает видеть меня — обоснованы. Владимир ждет от меня помощи, ведь так всегда поступал его младший сын, выбрав этот ужасный и несправедливый путь. Жизнь себе вывернул наизнанку ради того, чтобы семья осталась целостной и сохранной. Отец для мамы многое значит. Как врач, я вижу ее привязанность к нему, и она болезненна. Любовь порой бывает отравленной ядом безразличия. И, отдавая себя любимому, ты словно душу дьяволу вручаешь в руки, и он ею вертит как угодно, доставляя себе истинное удовольствие.

— Честно признаюсь, — оборачиваюсь к Власову, тон голоса практически лишен жизненных сил, и за меня говорит только тело. — Не знаю, что мне теперь делать, Степ. Я впервые иду в логово своего отца, но в качестве кого?

Степан согласно кивает, соглашаясь с моими суждениями.

— Если Владимир Сергеевич и в правду нуждается в помощи, то почему бы тебе не послать его к чертам, Лёнь? — вопрос риторический, ведь друг знает, что причина прежде всего в моей маме. Ради нее терплю скотское отношение к себе, лишенный отцовской любви по причине того, что непохож на него, в отличие от Марка.

— Послать? — рассмеялся. Степан удивленно посмотрел на меня, а потом и сам хохотнул.

— Да, глупость сказал, прости, — тут же извиняется, а я жму его плечо.

— Нормально всё, Степ. Просто не могу отказать матери в просьбе. И раз вызвал на разговор через неё, уверен, он воспользовался этим намеренно.

— Да, — кивает Власов, — потому что ей не откажешь.

— Но, знаешь, что меня смутило больше всего? — заинтриговал патологоанатома. Степан ждет продолжения с серьезным выражением лица, словно заинтересован в вопросе больше, чем я сам. — Почему со штаба мне ничего не прислали на его счёт. Ведь я должен вести дело, если проблема касается моей семьи.

— Тогда у тебя не остается выбора, ты должен навестить своего отца в клубе, — заключает друг, ставя точку в нашем разговоре.

Вечер обещает принести мне много чего интересного. Но одно смущает до невозможного, почему Марк вдруг вернулся со своей службы. В тот момент, когда штаб перевел меня обратно на родину. В мыслях закрадывается подозрение в фальсификации, что все было намеренно и спланировано — столкнуть лбами всю семью и натравить друг на друга. Но кому будет выгодно, если все-таки результат станет оправдан для них? В квартире, что получил от матери ключи, было уютно и подготовлено для меня. Холодильник забит едой, а бар горячительными напитками, среди всего разнообразия нашел коньяк пятнадцатилетней выдержки. Беря в руки бутылку, вспоминаю, что это подарок отца по случаю окончания школы. Тогда две бутылки были изготовлены по спецзаказу Островского-старшего для своих сыновей. Вручая каждому «особую» награду, он сопроводил свой подарок замысловатыми словами, суть которой только сейчас обретает понимание: «Этот напиток лишает рассудка, лишает жизни, если им злоупотреблять. А жизнь подобна ему — научитесь управлять ею, тогда каждый из вас станет хозяином и творцом своего пути». Марк обсмеял подарок, и в тот же вечер на выпускном напился вусмерть, и плевать он хотел на смысл и какой-то отцовский посыл. Я тоже не отставал от него, и фактически, не был примерным сыном для родителей. Чувство соперничества так затмевало голову, что потом было стыдно перед самим собой за поступки, которые глубоко ранили душу нашей матери. А смысл отцовского сказания пришел чуть позже, ровно в тот день, когда жизнь моя стала чередой бесконечных выборов. Поставив бутылку обратно, смотрел в упор перед собой, будто превратился в статую, околдованный стеклом и янтарной жидкостью, что хранит сосуд. Раздается звонок в дверь, вырывая меня из клешней состояния, в которое люди впадают, если нет больше мыслей в голове — пустота одолевает весь рассудок. Нехотя иду открывать, но должен знать кому вдруг понадобился. По пути сбрасываю с себя пальто и обувь. Вошел в помещение и даже не успел тут освоиться, а незваные гости прибили мгновенно.