— Я? — сын рассмеялся. — О! Если б только я был пьян, мама, — вздыхает. — Но, нет. Я просто устал сегодня. И, да, Диана дорога мне. — Он замолкает. — Была дорога. Но эти игры, — загадочно останавливается, давая моему мозгу додумать свою логическую цепочку.

— Марк, что все это значит? — от усталости сама валюсь с ног, но сын должен прекратить играть на моих нервах. — Объяснись сейчас же! — вновь сокрушаюсь, отдавая приказ.

— Ты ничем не лучше него, мама, — констатирует. — Я должен занять его место, понимаешь. Я его тень, а в итоге младший братец вновь оказывается в нужном месте, в нужное время.

— Ты бредишь, — фыркаю, собираясь бросить трубку. Марк всегда был вспыльчивым, и с ним в таком состоянии разговаривать было бесполезно.

— Не смей! — зарычал. — Я расскажу тебе все, как было, но ты мне поможешь в другом.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутилась. Его тон и манера общения вывела меня из себя.

— Ты и моя мать, но почему-то часто забываешь об этом, — твердо отчеканивает слова, которые ножом проходятся по моему сердцу. Он не справедлив, но им движет обида и чувство мести. Два качества, которые за коренились у Марка с девства, потому что Владимир взращивал их лично в ребенке.

— Ни тебя, ни твоего брата я не делила, — обретая уверенность, заявляю. — Ты должен объяснится со мной, и постараться сделать так, чтобы я навсегда забыла твой тон, который ты позволил обрушить в мой адрес. — Мои слова возымели эффект, все-таки в Марке есть еще доля уважения к матери.

— Мам, прости, — сухо отвечает. — Подумай и спроси у Леонида, почему отец так скоро меняет решение не в мою пользу. Думаю, даже ты будешь удивлена. — Марк отключился, заставляя меня нервничать еще более. Что мой старший сын затеял, и, главное, почему. Семья трещит по швам, и, кажется, уже никогда не будет целостной.

Глава 16

С замиранием сердца ожидал свою мать. Не мог никак поверить в то, что она могла знать о моей пушинке что-либо и все время умалчивать. Смотреть в мои глаза, когда я вернулся домой и молчать. До боли сжимаю виски, представив трудный разговор, который ждет нас. Как принять? Как заставить себя слушать сердце и довериться матери, если та действовала только из благих намерений. На улице уже светало. Первые лучи солнца коснулись пола, постепенно перебираясь с потолка на пол и озаряя все пространство вокруг, словно дарили тепло всей квартире, в которой отчего-то стало так прохладно. Моя пушинка спит крепким сном. Наконец-то, она сможет не переживать, что, проснувшись, я исчезну. Ведь это уже далеко не сон, который уносит темной ночью желанные ощущения. Я пересматриваю документы, перелистывая один за другим файл. А потом вдруг задерживаю свой взгляд на мужчине, отчего-то его лицо стало мне знакомым. Как будто я уже видел его раньше, только понять где. Долго всматривался в черты, в выражение лица. Мужчина средних лет, худощавого телосложения, и не смотрит на камеру, когда делают снимок. Но его профиль, я специально кручу фотографию, внимательно всматриваясь в разнообразные позиции. И, кажется, начинаю припоминать — это тот самый камердинер, который не впустил меня на последнее выступление Оли в «Гранд-Опере». Соскочил, словно оказался пораженный током. Волна волнения захлестнула так, что я в буквальном смысле почувствовал жалящие покалывания по поверхности тела, покрываясь мурашками.

— Сука, — рычу про себя, а сам сжимаю руку в кулак, в которой все еще держу фотографию этого ублюдка. Нервно провожу по бороде, а потом взлохмачиваю волосы на голове. Я снова сел, облокотившись лбом о ладони. Закрыв глаза, представил, что все мои догадки — это бред. Но прояснить всю кашу может только моя мать, которая с минуты на минуту должна подъехать. Для моей жены это станет очередным ударом, от которого я не сумею уберечь ее. Черт возьми, а может моя пушинка знала о своей свекрови, но тогда, думаю она бы мне сразу сказала об этом. Что за игра ведется в нашей гребанной жизни, и кем мы выступаем на этом поле? Вздыхаю. Как я устал от этой неразберихи. И вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, разделив ее с пушинкой, нам приходится разгребать этот стог сена, чтобы, наконец, найти иголку, которая портит всё.

— Лёня, — слышу сонный голос Оли, и двигаюсь в комнату. Моя жена потягивается, выгибая спинку, нежится, соблазняя меня. Тело мгновенно реагирует на нее сладкую и такую желанную. Я улыбаюсь, когда присаживаюсь рядом с ней. Оля обвивает руки вокруг моей шеи и смотрит в упор, практически не моргая. Ее взгляд, наконец, отдохнувший, и уже видны проблески искорок, которые были в дни нашего знакомства. — Ты чего такой хмурый? — задает вопрос, касаясь губами моей щеки, плавно обрушиваясь на край моих собственных. Заигрывает. Я прижимаю пушинку к себе; частично мой разум до сих пор не свыкся с мыслью, что жена рядом.

— Сейчас моя мать приедет к нам, — обрушиваю на Олю новость, а сам слежу за ее реакцией. Она замирает в моих руках, начиная чуть дрожать. Обеспокоенная, она соскочила с кровати. Нагая, разгоряченная, подхватывает махровый халат и надевает его, завязывая пояс. Каждое ее движение со стороны выглядело легким, но ураган бушующих чувств по-прежнему сбивал пушинку с курса. Я встал и протянул руку, безмолвно прося жену подойти ко мне. Оля разволновалась. Лихорадочно сжимала руки, а потом проводила ладонями по талии. Видимо нервное напряжение вылилось в потливость и раздраженность. Сам ступаю на пару шагов и беру в объятия любимую. Покачиваю, совсем легонько, будто мы очутились в море и волны теперь убаюкивают нас двоих.

— Мне страшно, — признается, приподнимая голову, чтобы взглянуть мне в глаза. Да, пушинка запаниковала, но она не боится встречи, напротив, это волнение связано с тем, что она возвращается к нормальной жизни. Только вот нормальной эту жизнь пока тяжело назвать.

— Не волнуйся. Я теперь рядом. — Целую жену, передавая свое спокойствие, которого на самом деле вовсе нет.

— Она знает, что ты меня нашел? — обеспокоенно задает вопрос, прижимая к себе еще крепче.

— Да, знает, — не узнаю свой голос, который отчего стал таким холодным. Оля это чувствует, потому отстраняется.

— Что такое? — хмурит брови. Я выдерживаю паузу, подбирая подходящие слова. Что мне сказать жене? Почему моя мать вдруг велит держать пушинку вдали ото всех, и не говорить никому, что она жива и невредима.

— Кто тебя привез в клинику к Власову, ты помнишь? — использую момент и попытку хоть что-нибудь узнать. Как будто так я буду подготовленным ко встрече с матерью. Оля отрицательно качает головой, убирая локон за ухо.

— Не помню. Все было, как в тумане, — шумно сглатывает, пряча от меня свои глаза. Но я касаюсь ее лица и направляю его так, чтобы она подняла на меня свои глаза. Оля едва сдерживает слезы, но ей удается не расплакаться. Моя девочка сильная духом, и я преклоняюсь перед ней, потому что сам слаб. Я не смог устоять перед женским телом, и соблазнившись легкостью, отдался Диане. Теперь я ненавижу себя больше, чем прежде. И если раньше отголоски моего разума пытались сопоставить все возможные факты, почему я поддался на провокации, то теперь ясно одно: я просто перестал надеяться вновь увидеть Олю. Я проиграл битву самому себе. Конечно, не без помощи напарницы, иначе кто знает, что было бы, если бы Диана не воспользовалась моментом.

— Не вспоминай те дни, — умоляюще прошу ее, понимая, как тяжело ей вновь переигрывать в голове все те жуткие воспоминания. Она улыбается, нежно прикасаясь к моей груди.

— С бородой так не привычно тебя видеть, — гладит по щеке ладонью. Я тоже улыбаюсь, наслаждаясь ее касаниями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сам никогда не предполагал, что стану с ней ходить, — отшучиваюсь. — Если тебе не комфортно, я могу сбрить ее, — но Оля мотает головой.

— Мне ты нравишься таким даже больше, — обрушивается на губы, и время будто снова останавливается вокруг нас. Затем отстраняется, облизывая губки. — Но, если ты ее сбреешь, я буду рада. — Подмигивает. Начинаю узнавать мою пушинку, которая умело могла манипулировать мной.

— Хорошо, — широко улыбаюсь, затем подхватываю Олю на руки, и укладываю в постель. Пушинка со смехом вновь завладевает мной; мое сердце пропускает эхо ее голоса, отдаваясь глубокими ударами в груди. Мы снова предаемся любви, наверстывая упущенное.

Все хорошее, что человек пытается сохранить, легко перечеркнуть одним лишь словом. Мама стояла, будто вкопанная в землю, когда Оля метнулась в ее объятия. Обе женщины расплакались, не уступая друг другу. Впервые, я увидел, как Зоя Степановна долго не могла прийти в себя.

— Девочка моя, — она гладит Олю, ощупывает, словно не верит, что девушка стоит перед ней наяву. Голос мамы срывается, и я боюсь прервать то мгновение, которое витает вокруг них двоих. — Прости, дорогая, что я не приходила к тебе в клинику по возвращении, — мама испускает нервный всхлип, затем промачивает салфеткой глаза. — Я не могла, иначе все пошло бы не по плану. Каролина бы догадалась… — Оля кивает головой, будто поняла, о чем идет речь.

— Что за план? — все-таки вклиниваюсь в разговор, скрестив руки на груди от переизбытка напряжения.

— Давайте пройдем в зал, Лёнь, — неловко улыбается, прося о кратковременной отсрочке перед излитием души.

— Конечно, — Оля по-хозяйски провожает свою свекровь. Моя доверчивая пушинка не подозревает, как жесток этот мир, хотя на собственной шкуре ощутила предательство матери. Каролина, судя по всему, в бегах. Раз даже Авраам не знает, где его жена.

Мама присела на диван, сжимая руки в кулаки. Я видел ее внутреннюю борьбу, с которой ей так тяжело соревноваться. Моя пушинка тем временем ушла на кухню готовить завтрак, который мы пропустили, нежась в объятиях друг друга. Зоя Степановна избегала моего взгляда. Смотрела куда угодно, только не на меня.