Есения принялась раскачиваться вперёд-назад, словно это могло движение могло её успокоить. Это ещё ни разу не срабатывало, но Еся продолжала двигаться, пока в замке входной двери не повернулся ключ. Тогда она медленно поднялась и обхватила себя руками, задерживая дыхание. Встречать Глеба не пошла – ноги словно приросли к полу, и пошевелиться Еся не смогла бы, даже если бы захотела. Он появился в гостиной через минуту, которая показалась Есении вечностью. Глеб не спрашивал, дома ли она, как делал это всегда, когда возвращался в их квартиру. Просто молча стаскивал обувь и вешал куртку – Еся жадно вслушивалась в каждый звук, исходящий из прихожей.

– Я знаю, что ты была с Сергеем, – с порога произнёс он, и сердце Еси пропустило несколько ударов. В его глазах разливалась ставшая привычной безуминка, от которой Есения никуда не могла спрятаться. И с которой ничего не могла поделать. Глеб остановился возле дверного проёма, небрежно облокотился на стену, всем своим видом говоря, что речь идёт о чём-то совершенно обыденном. В то время, как Еся задыхалась.

– Это не то, что ты подумал.

– Очень по-сериальному. Прибереги это для других.

– Глеб, не делай этого со мной.

– Чего? Сейчас я тебя хочу оттрахать. Как-нибудь по-особенному. Поэтому просто заткнись и делай, что я тебе скажу.

– Глеб, ну подожди, пожалуйста…

– Встань коленями на диван, расставь ноги. Прогнись в пояснице и держись за спинку. Очень крепко держись.

– Глеб, подожди…

– Я сказал: встала и расставила ноги. Ты больше меня не хочешь?

– Очень хочу, но я должна…

– Встань. На колени. На диван. Задницей ко мне. Раздвинь ноги.

Изо рта Еси вырвалось рыдание, она смотрела на то, как Глеб берётся за ремень джинсов, затем, будто передумав, опускает руки. И в его глазах снова было это адское пламя, которое заслоняло собой все разумные мысли. Его разумные мысли, хотя, Есении казалось, что и она больше не может мыслить адекватно. Но ведь всё было так просто и понятно. Глеб в каком-то своём безумном состоянии, который видел её и Сергея, хочет снова её отыметь. Как делал это и раньше, только поводы у него были другие.

На вопросы «как он оказался возле дома Сергея?» и «что он там делал?» сил у Еси не осталось. У неё вообще никаких чувств не осталось, кроме всепоглощающего страха. Она встала на диван, расставила ноги и крепко взялась за спинку.

– Задери юбку.

– Глеб, ты можешь меня послушать?

– Потом. Задирай шмотьё и стой так.

Ткань юбки оказалась на талии, Еся снова с силой ухватилась за спинку дивана. Она ненавидела себя в данную минуту. Они действительно превратили её в шлюху. Оба. Каждый из них теперь видел в ней только шлюху. И каждый пользовался ею. Только Глебу она готова была простить всё. Даже то, что он собирался с ней сейчас сотворить. Потому что она была виновата перед ним, она его обманула. Хотела защитить, думала, что сможет…

Глеб пальцами провёл между её ног, скользнув по клитору. Еся знала, что там влажно, поморщилась, когда почувствовала саднящую боль от того, что с ней сделал Сергей.

– Ты же вся в его сперме, Еся. Он тебя трахал?

– Я не хотела.

– Мда? Сильно не хотела?

– Вообще не хотела.

– Заметно. А теперь просто замолчи, пока я не свихнулся окончательно.

Глеб разорвал трусики, причинив ей боль, когда потянул ткань в сторону. Еся охнула, облизнула губы, все солёные от безостановочно катящихся по лицу слёз. Он растёр влагу у неё между ног, нежно поласкал клитор, нажал на поясницу, заставляя прогнуться сильнее, но когда пальцы Глеба оказались на туго сжатом колечке мышц, Есения втянула в себя воздух через крепко сжатые зубы.

– Расслабься. Я больно не сделаю.

– Глеб, я так не хочу, пожалуйста!

– А как хочешь? С мужем?

– Нет. Я не хотела, я же сказала.

– Поэтому так самоотверженно у него отсасывала?

– С чего ты взял?

– Я всё видел. Секс возле окна – это так романтично. Дождь, много влаги. Очень-очень много влаги.

Глеб вставил в неё палец, и Еся тонко вскрикнула. Она хотела просить прощения, всё объяснить, рассказать, почему всё так случилось… Но вместо этого лишь крепче схватилась за спинку дивана, когда Глеб начал трахать её. Туда, куда ещё ни разу не входил.

– Тебе с ним ведь всегда нравилось.

– Нет.

– Ты всегда стремилась лечь ещё и под него.

– Нет!

– Да, Еся, да. Сколько мы вместе? Всего ничего. А ты за это время дважды с ним трахнулась. Или не дважды?

– Нет, Глеб, пожалуйста…

Он расстегнул джинсы, приставил член к узкому входу и попытался вставить, и Есении оставалось только убрать руку с дивана и начать ласкать себя, чтобы хоть как-то облегчить боль.

– Руку убери. – Он оказался в ней целиком, убирая её пальцы от клитора и отбрасывая её ладонь обратно на спинку дивана. – А теперь держись крепче.

Второй раз за день ею пользовались, как вещью, а у неё не было сил ни на что. Глеб брал её намеренно жёстко и быстро, причиняя боль. Наказывая. Подчиняя. Специально выбрал этот способ, потому что когда вбивался в неё, она лишь чувствовала себя самкой какого-то зверя. Ничего человеческого. Животное ощущение, что её трахают, чтобы показать место, которое она занимает. И Еся вынужденно подчинялась, сдерживая стоны боли, которые едва не срывались с её губ. Глеб двигался быстро, но намеренно растягивал время, чтобы она ощутила всё. Её пальцы впивались в спинку дивана, костяшки побелели, и вскоре Есения уже не могла чувствовать их – они онемели от того, как крепко она вцеплялась в обивку, будто та была спасательным кругом.

Наконец, Глеб молча кончил в неё и быстро вышел, будто всё это время только и делал, что мечтал её дотрахать. Она так и стояла, опустошённая, униженная, ощущая боль каждой клеточкой своего тела, пока не послышалось его короткое:

– А теперь уходи.

Еся слышала надсадное дыхание Глеба, то, как он застёгивает «молнию» на джинсах, и не ощущала ничего. Пустота. Везде пустота. Сил не было даже на то, чтобы оправить платье, она так и продолжала стоять, чувствуя ненависть и отвращение к самой себе.

– Куда? – хрипло выдохнула полушёпотом.

– К мужу, конечно.

– Глеб, пожалуйста…

– Еся, убирайся. Я не собираюсь тебя больше видеть.

– Да я не виновата! Я не виновата!

Она развернулась, почти упав на диван. Отёрла слёзы и снова почувствовала мерзкое ощущение, разлившееся в груди. Изо рта Есении вырвалось рыдание.

– Наверное, я виноват. Раньше не понял, чего ты на самом деле хочешь. Уходи.

– Я хочу только тебя.

– Еся, б*ядь, убирайся к чёрту!

Он подлетел к ней, схватил за руку, понуждая испуганно вскрикнуть, и поволок к входной двери. А Есе осталось лишь с силой впиться пальцами в его руку. Она знала, что не справится с ним, что он вышвырнет её, как собачонку, что она ничего не сможет объяснить, докричаться. Вообще ничего. Но Еся судорожно вцеплялась в его руки, царапая их до крови, причиняя боль, какую и он причинял ей.

Оказавшись у выхода из квартиры, Глеб повернул ключ в замке, выволок и выкинул в коридор Есю, и с силой захлопнул дверь, так, что задрожали стены. Она даже не успела взглянуть на него в последний раз. Да и нужно ли это было? Ему – точно нет.

– Господи, за что? – прошептала она, опускаясь коленями прямо на бетонный пол. – За что?

Рыданий не было. Слёз – тоже. Была лишь огромная дыра там, где раньше находилось сердце. Есению Стрельцову уничтожили, убили, растоптали. Выбросили как мусор. Она медленно поднялась и побрела куда-то, глядя перед собой невидящими глазами. Туда, под дождь… Куда угодно, лишь бы не было так больно. Так смертельно больно, что хочется взвыть.

Оказавшись на улице, Еся сделала несколько шагов по тротуару, не разбирая дороги. Она не знала, куда идёт. И не хотела знать. Ей было необходимо двигаться, чтобы понять, что она всё ещё жива. Движение вперёд, в никуда – единственное, что у неё осталось, чтобы чувствовать себя выжившей.

Всего остального её лишили навсегда.

**

Контроль. Во всём и всегда. Над собой – в первую очередь. Вот, что составляло основу нормального существования Глеба за последние девять лет. Если он мог управлять событиями, или – что немаловажно – женщинами в своей постели, имея над ними власть или отдавая им возможность контролировать себя – только тогда он мог существовать спокойно. Только тогда он в принципе мог существовать.

Шлюхи, шлюхи и ещё раз шлюхи. У Глеба всегда был огромный выбор тех, кто готов был прыгнуть в его постель, покричать там от удовольствия, подарить ему несколько приятных минут и исчезнуть. Это тоже было частью контроля – не давать ни одной из них задерживаться в его жизни дольше, чем занимали собой пару встреч, почти мгновенно переходящие в горизонтальную плоскость.

Так было до начала этого лета. Так было до Еси.

Глеб и сам не мог с точностью сказать, что стало причиной его помешательства на ней. Где была та точка невозврата, после которой вернуть прежнего Кузнецова стало уже нельзя. И ведь знал же, что от Еси мозги набекрень, но даже не предпринял попыток вернуть их на место. Потому что это было невозможно. Он потерял всю основу своего существования – способность управлять собственной жизнью. Сначала думал, что всё это полная херь – его похоть, какая-то безумная, которая родилась сразу, стоило Есении сказать ему пару слов. Но даже тогда это стало игрой. Игрой с огнём, в которую он вступил поначалу осторожно, даже не усвоив толком правила. Идиот. Просто идиот! Уже тогда нужно было понять, что он теряет контроль над всем. И не пробовать делать шаги дальше по игровому полю, а остановиться и объявить «Game over». А он этого не сделал. Просто не смог.

А потом – «щёлк» – этот сукин сын, её муж, которого он впервые увидел в ресторане рядом с Есей. Именно в тот момент привычное безумие, которое за последние девять лет отступило, вернулось с новой силой. Он же когда трахал Есю в туалете, жаждал, чтобы кто-нибудь из этого общества, от которого самого Глеба воротило, увидел их вместе. Ему это было нужно. Чтобы все эти лощёные богачи от одного понимания, что именно и как они вытворяют с Есенией, пришли в ужас. Его тошнило от отца с его новой женой, от Вишнецких, от Стрельцова. Сама Еся была в их обществе совершенно чужеродной. Другой.