* * *

«Ах, как жаль, что Оксана так прохладно относится к рыбе и дарам моря! — сокрушался Том Клертон. — Да и я тоже хорош! В первый же вечер предложил ей дурацких карпов и устрицы!»… Легонько постукивая кончиками пальцев по столу, он с улыбкой смотрел на самую красивую женщину в мире, сидящую напротив. Сегодня она казалась задумчивой и какой-то отстраненной, но это ей шло. Как шла прическа с волосами, высоко подобранными на затылке, как шло светлое кремовое платье на тонюсеньких бретельках, матово поблескивающее и открывающее безупречные плечи. Он смотрел на нее, а она — на расцвеченный перламутровыми бликами изгиб фарфоровой вазы. И эти блики на эмали, и цветы, желтые чайные розы, хранили скучную неподвижность натюрморта. Но Оксана почему-то все равно всматривалась в одной ей ведомую точку и даже, казалось, беззвучно шевелила губами. Впрочем, скорее всего это только казалось. Просто Тому очень нравилось, когда она приоткрывала губы и показывалась влажно поблескивающая полоска зубов.

Как радостно и странно было осознавать, что теперь он имеет право ее целовать, что теперь это его женщина. Вот уже пятнадцать дней, как его… Он до сих пор не мог до конца в это поверить и, наверное, слишком часто подносил к губам ее мягкую руку, тревожно и счастливо всматриваясь в глаза. Скорее всего привыкание должно было бы произойти постепенно, как врастание в ствол дерева привитого черенка. Тому было немножко смешно и удивительно представлять, что из этого получится. Ну начать хотя бы с того, приучится ли Оксана есть рыбу, или ему придется всю жизнь довольствоваться мясным меню?.. Кстати, ресторан, в который она его сегодня привела, совсем неплох. И скатерти на столах не уступают в белизне манжетам его рубашки, и музыка приятная, и официанты вежливы. Да и в общем-то можно было решить проблему, заказав ей телячьи медальоны, которые она, оказывается, так любит, а себе форель или семгу. Но тогда Оксана мгновенно осознала бы его упрямство по части кулинарных пристрастий и, наверное, почувствовала себя неловко из-за того, что категорично отказывалась идти в какое-нибудь заведение с рыбной кухней. Значит, придется довольствоваться медальонами. А впрочем, какая это, в сущности, ерунда!

— Оксана! — позвал Том негромко. Она вздрогнула и наконец-то отвела завороженный взгляд от вазы. И ему вдруг на секунду показалось, что она чувствует себя сейчас, как человек, внезапно проснувшийся в незнакомом месте с вопросом: где я? что со мной? Тень то ли тревоги, то ли отчаяния промелькнула в ее глазах, но тут же пропала.

— Прости, — прошептала она мягко и виновато, — я сегодня какая-то рассеянная…

Он только улыбнулся и своим коленом отыскал под столом ее бедро. И все-таки это было удивительно, прикасаться к ней, ложиться с ней в одну постель, любить ее… Все пять дней после его возвращения из Лондона прошли словно в странном полусне. Оксана приходила и уходила, и только гостиничные подушки еще некоторое время хранили запах ее волос. А ему хотелось, чтобы рядом в ванной висел ее махровый халат, чтобы по утрам она сидела перед зеркалом и наносила на лицо крем, чтобы рядом с его обувью постоянно стояли ее легкие и изящные туфельки… Том не просто хотел этого, он был уверен, что только так и будет. Оксана уже и сейчас, по сути дела, его жена. Почему же каждый вечер она должна уходить куда-то в свою жизнь и возвращаться оттуда с испуганными, ожидающими чего-то глазами? Ему казалось, что она смотрит на него и беззвучно спрашивает: «Ты еще здесь? Ты не пропал? Ничего не сломалось и не нарушилось? Ты любишь меня по-прежнему?»

— Я люблю тебя, — вслух произнес Том и неожиданно встретил слегка озадаченный взгляд официанта. Наверное, это и на самом деле выглядело странно: долгое время молчавший респектабельный господин в очках с металлической оправой вдруг ни с того ни с сего признается в любви своей очаровательной даме. Оксана улыбнулась, и ему вдруг показалось, что вино в бокалах заиграло так, будто в них попали солнечные лучики…

Пока официант расставлял на столе тарелки с закусками, Том нащупал во внутреннем кармане пиджака маленький футляр, в котором на бархатной подушечке лежало обручальное кольцо из белого золота с благородным крупным бриллиантом. Оно наконец должно было все расставить по своим местам. В конце концов дела, связанные с открытием филиала, не позволят ему раньше, чем через два месяца, уехать из Москвы. Так почему же уже сейчас не купить себе приличный дом за городом и не начать жить там нормальной семьей? Почему должен до бесконечности продолжаться этот нелепый гостиничный роман, унижающий и его, и ее? Когда официант наконец удалился, оставив на столе разноцветную мозаику салатов, украшенных свежей, восхитительно пахнущей зеленью, Том эффектно раскрыл ладонь. Но в глазах Оксаны почему-то не вспыхнуло и слабого подобия женского интереса, на который он рассчитывал. Наоборот, они стали совсем тревожными и темными, как грозовая туча.

— Не надо, — произнесла она, опуская голову.

— Что «не надо»? — недоуменно спросил он.

— Кольца не надо. Это ведь кольцо?

— Да, — растерянно согласился Том. — Но почему? Мне казалось, что у нас все уже решено… Или, может быть, мы друг друга неправильно поняли?.. Это кольцо обручальное…

— Я знаю, — тихо отозвалась Оксана и прикрыла ладонью глаза. Он почему-то некстати подумал, что пальцы у нее длинные и очень красивые и кольцо на них, наверное, смотрелось бы прекрасно. Подумал и ужаснулся, поняв вдруг с мгновенной, беспощадной ясностью, что она, по сути дела, отказывается стать его женой. «Я знаю», — сказала Оксана, и эти слова прозвучали как приговор.

Она сидела за столом, наполовину прикрыв рукой лицо. Том видел только ее губы, вздрагивающие, словно от сильной, непрекращающейся боли. А еще он видел неровные красные пятна, выступившие на ее груди, и длинную тень руки. Нет, Оксана не плакала. Он был почти уверен, что не плакала…

— Но почему? — спросил он, поражаясь, как жалобно и вовсе не по-мужски прозвучал его голос. Она отвела ладонь от лица. Глаза ее действительно оказались сухими. Но в них нетрудно было прочитать глубокое отчаяние и полную безнадежность. На ее высоком светлом лбу у самых корней волос выступили крошечные капельки пота, скулы покраснели и как-то заострились, и почему-то казалось, что тени ресниц, лежащие на щеках, стали еще длиннее.

— Потому что я не смогу стать твоей женой, — внятно произнесла она, глядя ему прямо в лицо. — Извини, что привела тебя сегодня сюда. Я просто хотела с тобой проститься.

Том почувствовал, как ладони его быстро и противно вспотели. Его пальцы все еще бессмысленно сжимали футляр с кольцом, и он нечаянно нажал на кнопочку. Футляр тотчас открылся, бриллиант брызнул снопом ярких, праздничных брызг. Оксана непроизвольно сощурилась и растерянно ахнула. Теперь Том окончательно понял, что оказался в дурацком положении, оттого что, пусть нечаянно, но тем не менее клоунским жестом открыл эту коробочку. Более того, он продолжал сидеть сейчас с этим футляром в дрожащей руке, словно герой низкопробной мелодрамы.

— Но почему? — повторил Том с глупым упрямством говорящего попугая.

— А тебе так важно это знать? — Оксана слегка наклонила голову, и ему показалось, что слез пока нет, но они все-таки должны пролиться, раз ей так больно. Наверное, это было жестоко, и по всем неписаным законам благородства следовало сейчас закончить ужин и не мучить ее больше, но Том чувствовал, что невозможно будет вот так запросто встать и уйти отсюда, поддерживая ее под локоть, теперь уже холодный и чужой. Подать ей плащ, словно какой-то малознакомой женщине, и расстаться, обменявшись ничего не значащими и ничего не объясняющими фразами.

— Да, мне это важно, — по-ученически деревянно ответил он и наконец-то отложил в сторону футляр с кольцом. Она сложила ладони перед лицом домиком, немного подавшись вперед, прикоснулась внешней стороной губ к этим самым пальцам, словно пытаясь определить, теплые они или холодные. Все это выглядело странным, как ритуальный жест шамана. Тому не хотелось, чтобы она начала говорить. Он просто сидел и смотрел на ее поблескивающие ногти, на сухие темно-розовые губы, на мягкий, круглый подбородок. Смотрел, понимая, что, может быть, это последние их минуты, проведенные вместе, и отчаянно не желал в это верить.

— Я беременна от другого человека. И ничего уже сделать нельзя. — Оксана сказала это так неожиданно и просто, что сначала это даже не показалось ему страшным. И только потом, через несколько секунд, до мозга и всех нервных окончаний одновременно дошел весь разрушительный смысл ее слов. Том почувствовал, наверное, нечто похожее на то, что ощущает человек, нечаянно коснувшийся оголенного электрического провода. Дыхание перехватило, в каждую клеточку, в каждую пору вонзились раскаленные, вращающиеся иголочки. Он нелепо ухнул и подумал о том, что, когда он целовал ее руки, ее шею, ее колени, в ней уже жил чужой ребенок! И она его чувствовала, твердо знала о нем! Но почему же тогда, почему?.. Том медленно поднял глаза и посмотрел в ее лицо. Оксана, видимо, следившая за направлением его взгляда с самого начала, сидела белее, чем фарфор цветочной вазы, и такая же холодная. Казалось, даже губы ее заледенели в непривычном скорбном изгибе.

— Вот так, — с тоской и вызовом произнесла она и нервно повела плечами.

— Да-да. — Том зачем-то снял очки и положил их стеклами вниз рядом с кольцом в футляре. Теперь все предметы казались ему нечетко очерченными, словно подернутыми туманной дымкой. Но почему-то не хотелось выбираться из этого тумана, чтобы не знать наверняка, улыбается Оксана или усмехается печально и жалко… А почему она сказала, что ничего уже нельзя сделать? Потому что этот ребенок уже есть, и отрезаны пути назад? Или потому, что поздно по медицинским показаниям? Но она ведь такая стройная, такая изящная! Если она хотела избавиться от беременности, то почему не сделала этого раньше? Ведь то чувство, что сейчас связывало их, родилось даже не неделю назад, а три. Почему же она медлила? Чего ждала? Или, может быть, кого?