Автомобиль затормозил и остановился.

– А здесь мы будем жить, – сказал Эллиот, наблюдая за тем, как Эбби разглядывает белый фасад внушительного здания в стиле барокко.

– Вау, – шепнула она и даже присвистнула от восхищения.

Внутри отеля царило безмолвное великолепие очень дорогого заведения. Атриум представлял собой высокое сводчатое помещение с висевшей под потолком грандиозной люстрой размером с небольшой автомобиль, которая заливала ресепшен мерцающим золотистым светом. Зарегистрировавшись, Эбби сразу же успокоилась, поскольку убедилась, что жить они с Эллиотом будут в разных номерах, – а мысли об этом все время мучили ее во время полета, – после чего они на лифте поднялись на пятый этаж.

Сунув магнитную карточку-ключ в замочную щель номера 406, она толкнула дверь и в восхищении застыла.

«Да это люкс, точно люкс», – подумала она, заглядывая в небольшую отдельную гостиную. Потом она прошла в спальню с большой кроватью под балдахином и двойными дверьми, выходящими на балкон, откуда открывался прекрасный вид на город. Оживленная серебристая магистраль, забитая машинами, уходила на север. По обе стороны улицы стояли величественные старинные дома, в колоннах которых и резьбе по камню угадывались арабские мотивы.

Она услышала, как у нее за спиной захлопнулась дверь ее номера, и краем глаза заметила Эллиота, который стоял в дверях спальни.

– Это потрясающе! – Она рассмеялась, чтобы избавиться от некоторой неловкости. – Настоящий дворец. Меня поражает то, что «Кроникл» позволяет вам включать в статью командировочных расходов проживание в таких отелях. Определенно, дела у вас идут гораздо лучше, чем у ККИ.

– Были времена, когда я действительно мог бы позволить себе остановиться в подобном отеле за счет газеты, – сказал Эллиот. – Однако теперь за наши командировочные дай бог, чтобы мы могли остановиться в каком-нибудь местном мотеле типа нашего «Травелодж». Поэтому я решил субсидировать нашу поездку, чтобы не отбить у вас тягу к журналистике.

Сбросив туфли, она едва не застонала от удовольствия, когда ступни ее погрузились в ворс толстого ковра; потом она подхватила пушистый халат и прижала его к лицу: он был мягким, как кашемир.

– Можем мы пожить здесь? – спросила она. – Мне тут ужасно нравится.

Он улыбался, как будто получал удовольствие, наблюдая за ней.

– Я не уверен, что даже представительские расходы моего отца выдержали бы такое. Ну а вы еще не забыли, что мы приехали сюда поработать?

Она почувствовала некоторое разочарование, и приподнятое настроение, атмосфера интимности улетучились.

Они прошли в гостиную, где на столе стояла бутылка воды и два высоких стакана с толстым дном. Эллиот налил воды им обоим, после чего сел и откинулся на спинку стула. Она отметила, что он расслабленный и уверенный в себе, а вот для нее находиться здесь было полным безумием. Она знакома с ним всего две недели, и вот они уже в чужом городе, бог знает где, и обстановка имеет совершенно недвусмысленный романтический подтекст.

– С кем вы уже успели поговорить?

– Вчера за ланчем я беседовала с Джонатоном Сомсом, – сказала она как можно более небрежным тоном, хотя до сих пор не могла поверить, что справилась с этой задачей, даже учитывая то, что Эллиот сам все организовал, попросив отца устроить их встречу, используя свои связи в палате лордов.

– Как все прошло?

– Я чертовски нервничала. Я прежде никогда ни у кого не брала интервью, но заставила себя относиться к этому так, как будто мы просто встретились, чтобы поболтать.

– Это хорошо, – довольно улыбнулся Эллиот.

Эбби почувствовала, что заливается краской. Глотнув воды, она рассказала ему о событиях предыдущего дня: часть ее не хотела вдаваться в подробности той встречи, опасаясь, что может проболтаться о какой-нибудь своей грубой оплошности. Другую же ее часть переполняла гордость за себя, и ей не терпелось похвастаться своими успехами.

Подъехав к ресторану «Уилтонс» на Джермин-стрит, она едва не расхохоталась: ее немало повеселила мысль, что ей пришлось прожить тридцать один год, чтобы представился случай познакомиться с лордом, а теперь получалось, что на этой неделе таких знакомств у нее уже два.

Все время помня о том, что за ланчем она встречается не с кем-нибудь, а с лордом Сомсом, первые двадцать минут она называла его «сэр Джонатон», чего, видимо, делать не следовало, потому что в конце концов он очень деликатно настоял на том, чтобы она называла его просто Джонни.

Он сразу же понравился ей. В отличие от самодовольных мировых лидеров и высокопоставленных военных, чьими портретами были увешаны стены ресторана, Джонатон Сомс оказался человеком добродушным и приятным, и он мгновенно расположил ее к себе с искусством чиновника с долгой карьерой в высших эшелонах власти.

Они поговорили об истории этого ресторана, о теме последней документальной книги Джонатона – биографии великого исследователя Фердинанда Магеллана, о работе Эбби в ККИ. Он подтвердил, что был близким другом Доминика Блейка, а особый интерес у него вызвало недавнее знакомство Эбби с Розамундой Бейли – и он был заинтригован и засыпал ее вопросами о том, где та сейчас живет, как у нее дела и т. д. Эбби смогла ответить далеко не на все из них.

Когда разговор вновь зашел о Доминике, лорд помрачнел, но все же отзывался о нем очень тепло и с печалью в голосе.

С первой минуты встречи она готовилась задать своему собеседнику самый главный вопрос и так разволновалась, что сердце ее начало стучать удивительно громко и часто; она уже стала опасаться, что метрдотель, услышав этот грохот, просто выведет ее из зала и не позволит вернуться, пока она не успокоится. В конце концов она решила, что окольных путей затронуть эту тему не существует, поэтому просто выложила все напрямую.

Джонатон не отрицал того, что организовал запрет публикаций в СМИ материалов шпионской истории из «Советской».

– И не столько ради Доминика, сколько во благо страны, – с чувством заключил он.

Не отрицал он и существования слухов о том, что Доминик мог работать на русских. Она запомнила все, что он сказал, почти слово в слово, как запомнила и печальное выражение, появившееся на его лице, когда он говорил об этом.

– И по сей день никому не известно, кто на самом деле шпионил на русских, а кто нет, – сказал он. – Но все знают, что шестидесятые годы были временами очень переменчивыми. Все были в той или иной степени идеалистами, а в КГБ работали настоящие виртуозы вербовки. Вспомнить хотя бы «кембриджских шпионов»: Ким Филби, несомненно, был самым успешным шпионом в истории. Он возглавлял отдел контрразведки в МИ-6, имел доступ к секретным материалам Секретной службы США, ЦРУ и ФБР, и все время передавал информацию в Москву. Вы же не думаете, что он был такой один?

– А что Сомс сказал по поводу голословных обвинений Доминика? – спросил Эллиот, когда в рассказе Эбби возникла небольшая пауза.

– Он сказал, что это возможно, но крайне маловероятно. Сказал, что знал Доминика с первого дня учебы в университете, что они с ним были близки, как братья. Он не только никогда не замечал ничего, указывающего на то, что Доминик работал на русских, но и убежден, что тот просто был человеком не того сорта.

– Кто знает, что заставляет человека стать предателем, – цинично заметил Эллиот.

– Мне кажется, он имел в виду, что Доминик Блейк был политическим идеалистом иного сорта.

– Но «Капитал» был журналом политическим.

– Джонатон сказал, что политика интересовала Доминика лишь постольку, поскольку понуждала людей говорить о его журнале. Но у него никогда не было политических амбиций, в отличие от Розамунды, как и ее непримиримости. Очевидно, что он был просто ужасным болтуном и не мог бы сохранить тайну, даже если бы от этого зависела его жизнь. Людям очень нравилось с ним общаться: у него всегда была припасена очередная история – обычно грязная – не о том, так о другом.

Она подняла глаза на Эллиота, который задумчиво смотрел в окно.

– Лорд Сомс сообщил нечто такое, что подрывает вашу гипотезу насчет Доминика и наркотиков: он сказал, что деньги на раскрутку «Капитала» ему дал его отец. В смысле отец Сомса.

– Но мы же с вами и не ожидали, что Сомс, даже если он знал наверняка, что Доминик был шпионом, признает это, – произнес Эллиот, как будто рассуждая вслух. – Речь идет не о Джеймсе Бонде. Шпионаж имеет этакий романтический ореол, но это самое настоящее предательство своей страны, своих друзей, коллег. Взять того же Филби: он несет ответственность за гибель десятков секретных агентов Запада.

Потом она рассказала ему о телефонном разговоре с Робертом Уэббом, бывшим редактором журнала «Капитал», и переписке по электронной почте с еще одним коллегой Доминика, журналистом. Эллиот сказал, что из них обоих надо постараться выжать что-нибудь еще, несмотря на то, что первое общение оказалось совершенно бесполезным.

– А что у вас? – спросила Эбби, отпив воды из своего стакана.

– Большинство тех, кто тогда работал в редакции «Советской», уже умерли. Но нужно знать, где искать, – оказалось, что материал со списком шпионов был по всем правилам заархивирован: один человек, который в те времена был начинающим репортером отдела новостей, сделал для меня копии.

– Но все это как-то не очень убедительно, – заметила Эбби.

– Согласен. Кого мне действительно хотелось бы вычислить, так это куратора Доминика.

– Куратора?

– Если ты агент, твоим непосредственным начальником является куратор, это он выдает тебе задания, и он твое контактное лицо. Вы что, не смотрели «Шпион, выйди вон»?

Она покачала головой, а потом вспомнила, что Ник покупал DVD с этим фильмом, но смотрел его сам, пока она наверху принимала ванну.

– Учитывая то, что Доминику сейчас было бы за восемьдесят, любой куратор из того поколения шпионов уже давно умер, что неудивительно. Но на завтра у нас намечена встреча с Алексеем Горшковым, бывшим полковником КГБ, который, как я думаю, сможет пролить свет на эту сторону деятельности Доминика.