— Что ж, раз я попала в единственную известную мне цивилизацию, приходится с ней мириться.

— Нам вообще сильно повезло, что мы живем в таком матриархальном обществе. Можно сказать, незаслуженно повезло.

Синтия потягивала вино, не зная, что ответить на эту горькую реплику.

— За везенье! — чересчур громко сказала Мэрион и, подняв бокал с виски, откинула голову и рассмеялась. Эта манера была у нее от Клэя.

— Вы действительно считаете, что у нас матриархальное общество? — спросила Синтия серьезно. Смысл шутки, которая так развеселила Мэрион, до нее еще не вполне дошел.

— Дорогая, я несколько раз объездила весь земной шар, и всюду только и речи, что о нашем ужасном матриархате. О нас идет слава как о женщинах строптивых и мужеподобных. Одна китаянка, с которой я познакомилась в Сингапуре, собирает статистику об огромном богатстве американских женщин. Я пыталась ей объяснить, что даже если на бумаге получается, будто американские женщины богаче мужчин, то это только потому, что мужчины оставляют свое состояние вдовам, а те фактически передоверяют право распоряжаться этими деньгами опять-таки мужчинам — своим управляющим или банкирам. Но моя сингапурская знакомая твердила как попугай: у ваших женщин в руках такое богатство! Может, в Сингапуре полагается все завещать старшему сыну, а вдову переселяют в комнату прислуги. Кто знает? Во всяком случае, там все убеждены: у нас больше власти, чем у мужчин.

— Но матриархата все-таки у нас нет. И власти у нас не больше. Так не все ли равно, что говорят?

Мэрион натянуто, вежливо улыбнулась.

— Вы правы. У вас, в отличие от меня, хватает ума не отягощать себя всеми этими размышлениями.

— Или не хватает ума?

— Нет, мне кажется, мы и тут на равных.

Синтия улыбнулась. Уже давно никто не хвалил ее за ум, пусть даже и не впрямую. Ей хотелось бы задержаться на той теме подольше, но Мэрион уже перескочила на другую мысль — или готовилась к новой атаке.

— Клэй говорит, что вы в своих фантазиях видите, как вас наказывают. Не стану спрашивать, правда ли это. Я и так знаю. Мы все через это прошли. Каждой женщине в какой-то момент представлялось, что мужчина ее наказывает. Знаете почему?

— Нет, но вы наверняка знаете.

— Потому что мы заслуживаем наказания. Потому что мы виноваты и сознаем это.

— В чем виноваты? — Но Синтия догадывалась и сама.

— Кое-кто — в ненависти. Но большинство — в хитрости и нечестности. Во всех грехах, в которых нас обвиняют женоненавистники. Но наш самый ужасный грех — мстительность. Как все порабощенные, — она подняла брови и бросила взгляд на золотые цепочки Синтии, — мы жаждем отомстить за наше унижение. Как все негры, крепостные, рабы. Но только вместо того, чтобы бунтовать, грабить или резать всех хозяев подряд, мы мстим более утонченно, сосредоточиваясь всякий раз на одном мужчине. Мы его мучаем, обманываем, транжирим его деньги…

— Вас очень интересно слушать, Мэрион, но я, право, не пойму, куда вы клоните. — Синтия посмотрела на часы и отодвинулась от стола.

Мэрион накрыла ладонью руку Синтии; ее лицо приняло искренне огорченное выражение.

— Извините. Я не хотела вас обидеть. Поверьте, я не хочу вас судить. Я такая же, как вы. У меня те же грехи, те же фантазии. Потерпите немного, я соберусь с мыслями.

Она подняла с пола сумку, пошарила в ней и вытащила помаду. Мазнула по губам — узким, бледным, как у Джеральда, — и бросила помаду обратно в сумку. Положив руки на стол, она начала было говорить, остановилась, отвела взгляд в сторону, снова опустила глаза.

— Посмотрите на мои руки. Я стала грызть ногти на другой день после смерти Хэнка. Забытая юношеская привычка — и вот она ко мне вернулась. Конечно, не случайно. Грызть ногти — это своего рода каннибализм. Вариант того же обычая, который до сих пор в ходу в Индии. Когда вдова сама бросается в погребальный костер. «Раз умер мой муж, мой бог, я тоже должна умереть». Но поскольку мне повезло и я живу в нашем замечательном матриархальном обществе, я только грызу ногти.

— Мало ли кто грызет ногти. Что же, по-вашему, это всё потенциальные самоубийцы? — возразила Синтия и вдруг поняла, что совсем не хочет, чтобы эта женщина покончила с собой.

— Когда я грызу ногти, это значит, что я не хочу больше жить. Я не в состоянии выйти из дома. Не могу ни писать, ни работать. Я могу только пить. И лучше умереть, чем превратиться в праздную, ни к чему не годную алкоголичку.

Синтия мысленно удивилась, что Клэй, рассказывая про свою бывшую жену всякие гадости, забыл упомянуть о ее склонности к мелодраме.

— Это пройдет, — сказала она успокаивающе. — Вы еще переживаете смерть мужа.

— Вы думаете? — Мэрион подняла голову и впервые за все время посмотрела Синтии в лицо. Глаза у нее размазались, краска растеклась по мелким морщинкам в углах глаз. — Я вам позвонила, потому что у меня такое ощущение, будто мы почти сестры. У нас общий муж — и, возможно, общие мысли. Я надеялась — наверно, зря, — что вы сможете мне помочь.

— С удовольствием, если это в моих силах, — ответила Синтия, смутно подозревая какой-то подвох. Но ей тоже приходило в голову, что они с Мэрион как бы сестры; именно поэтому она не отменила встречу даже после ужасной сцены с Бет. Тогда ей показалось — и продолжало казаться, — что Мэрион найдет ответ на все вопросы.

— Когда вы вошли в ресторан, я поразилась — не ожидала, что вы такая красивая, здоровая, полная жизни. Может быть, поэтому я сначала держалась так настороженно. Зная Клэя, я думала, что увижу измученную невропатку. Такую, какой была я сама, когда жила с ним. Кстати, я знаю все про этот пресловутый брачный контракт. И понимаю, почему он вас так возмутил. Если вы теперь ненавидите Клэя, я не удивляюсь. На вашем месте я испытывала бы те же чувства.

— Я стараюсь поменьше об этом думать, — не совсем честно ответила Синтия.

— Вот поэтому вы так прекрасно выглядите. Вы не мучаетесь разными мыслями, как я, и не разрушаете себя как личность. Вас спасает здоровый инстинкт самосохранения — вы разрушаете не себя, а мужа.

Синтии уже надоело слушать мрачные истины, которые изрекала Мэрион. Весь разговор — тупик, если не ловушка. И по-настоящему Синтия сейчас должна была бы не прохлаждаться в обществе этой мелодраматической дамочки, а сидеть за рулем автомобиля и ехать в Велфорд, обдумывая по дороге, как ей лучше воздействовать на Бет.

— Мэрион, мы еще увидимся и поговорим в другой раз, когда вы будете в лучшей форме. — Она снова отодвинула стул и на этот раз почти встала из-за стола.

И опять Мэрион схватила ее за руку, опять взмолилась:

— Пожалуйста, не уходите. Обещаю вас больше не расстраивать. Я, наверно, схожу с ума от горя. Или просто от одиночества. Понимаете? Мне не с кем поговорить! — Она исподлобья взглянула на Синтию. — У меня к вам есть деловое предложение. Вы должны меня выслушать.

Синтия села.

— Только сперва ответьте еще на один вопрос. — Мэрион нашарила на столе почти пустую пачку сигарет, нетерпеливо надорвала ее и сунула в рот сигарету. — Вы счастливы?

— Вы считаете, что женщина, которая, как вы выражаетесь, разрушает мужчину, может быть счастлива?

Мэрион зажгла сигарету и глубоко затянулась.

— Не знаю. Но очень хочу узнать. Итак, счастливы вы или нет?

Синтия помедлила в нерешительности. Сказать правду? Почему бы и нет? Мэрион все равно не обманешь.

— Нет, я не счастлива.

— Вы абсолютно уверены?

— Уверена. Абсолютно.

Мэрион перегнулась через стол, опять придав своему лицу заговорщическое выражение.

— А что могло бы сделать вас счастливой? По-настоящему?

— Я хотела бы начать все сначала.

— В каком смысле?

— В буквальном. Чтобы мне было столько лет, сколько сейчас моей дочке. Чтобы не забеременеть по-глупому через год после колледжа. Сделать карьеру, стать чем-то стоящим. Ни от кого не зависеть. В общем, все, чего я желаю Бет.

— Это ее выгнали из школы за наркотики?

— Ерунда. Обычный бунт подростка. Вы ее не знаете. Она невероятно талантлива. Как мало кто.

— Как мой Джеральд?

Синтия улыбнулась этому сравнению: Мэрион угадала точно.

— Способностей у нее даже больше, но человечности недостает — как и вашему Джеральду.

Мэрион мечтательно глядела куда-то поверх Синтии, в пространство.

— Повернуть время вспять, стать снова юной, как твоя собственная дочь… О Господи, как хорошо я вас понимаю! Ваши чувства мне очень близки. Я сама часто любуюсь этими удивительными современными девушками. Смотрю, как они идут по Пятой авеню — спокойные, уверенные, деловые, помахивают своими дипломатами… будущие менеджеры или что-нибудь в этом роде… и испытываю… Что же я испытываю, Боже мой? Зависть? Восхищение? — Углы ее губ опустились. С лица окон-' чательно исчезло вызывающее выражение, в голосе прозвучала искренняя тоска. — Я вижу по телевизору деву-шек-спортсменок, у которых берут интервью журналисты, и думаю: сложись моя жизнь иначе, может быть, я была бы похожа на них — такая же волевая, сильная, с такими же светлыми прямыми волосами. Да была ли я вообще когда-нибудь так молода, так независима? И кто виноват в моем состоянии — Клэй? Или это что-то биологическое?

На такой вопрос Синтия ответить не могла. Да Мэрион и не ожидала ответа. И Синтия вернулась к Бет.

— У Бет хорошие шансы добиться успеха. Она могла бы стать такой, как эти нынешние деловые девушки. Или балериной. Я стараюсь на нее повлиять. Стараюсь убедить ее, что в жизни есть более достойные цели, чем просто выскочить замуж. — Она могла бы говорить и говорить бесконечно, продолжая мечтать вслух, если бы Мэрион не прервала ее:

— А что другая ваша дочь?

— Другая не от мира сего. К ней никто не будет относиться всерьез. Она уже успела по очереди влюбиться в обоих ваших младших сыновей — как вы, конечно, слышали.