Таня Винк - Прости за любовь

– Ой, уже поздно! – с тревогой воскликнула Настя.

Дима вгляделся в стрелки часов:

– Без десяти десять.

– Вот-вот! – Она вскочила.

Немного испуганные обрушившимся на них счастьем, взявшись за руки, они бежали по ярко освещенной аллее, и люди давали им дорогу. Кто-то вслед улыбался, кто-то печально кивал, но они этого не замечали – для них все исчезло, и только они остались во Вселенной. Они смутно осознавали, что любовь впустила их на первую ступеньку бесконечной лестницы…

Влюбленные добежали до корпуса и остановились у дверей.

– До завтра, – прошептала она.

– До завтра, – ответил он, не выпуская ее руки.

Она мягко высвободила руку и шагнула к двери. Остановилась, не оборачиваясь. Ее плечи напряглись, она повернула голову и бросилась ему в объятия… Они прильнули друг к другу губами в жарком поцелуе…

Дверь за Настей уже захлопнулась, а он все еще стоял. Мысль о том, что он не увидит ее до утра, была нестерпимой.

* * *

Светы и Ани в комнате не было. Настя тихонько прикрыла за собой дверь, быстро разделась и нырнула под одеяло. Если мама придет во сне, она ей все расскажет. Поведает, что рядом с Димой перестает чувствовать под ногами землю и у нее вырастают крылья.

Настя открыла глаза. Мама сидела на краю постели.

– Мамочка!

– Знаю, это любовь. – Мама улыбнулась.

– Что же мне делать? Я так люблю его и… боюсь!

– Чего ты боишься?

– Признаться ему в этом.

– Ты помнишь мальчика, которому подарила карандаши?

– Да.

– Он тоже помнит тебя и любит, а ведь это были всего лишь карандаши. Он тебя очень часто вспоминает и жалеет, что не сказал тебе самого главного.

– А что он хотел сказать мне?

– Что любит тебя. Он до сих пор тебя любит.

– Вот дурак!

– Да, он дурак. Он дергал тебя за косички потому, что боялся, вдруг ты все поймешь. Многие боятся любви и бегут от нее. Это естественно, она столько требует от человека! Не у всех есть силы любить, не все умеют. Да-да, любить надо уметь. А уж всю жизнь… Ох, доченька, это очень трудно.

– А если Дима посмеется надо мной? – Настя была готова расплакаться. – Он такой… он самый лучший, а я… я другая, я недостойна его!

– Глупенькая! Ты достойна самой большой любви на свете. Ты удивительное существо, – сказала мама и улыбнулась такой доброй улыбкой, что Насте стало стыдно за свои слова. – Иди за своим сердцем, оно не обманет тебя, как не обманывало до сих пор. И помни, моя девочка: нет ничего прекраснее любви. Тот, кто не любил, не жил. А тот, кто любил, будет жить вечно.

– Но люди не живут вечно!

– Живут, доченька, если любят. Я люблю тебя…

Настя открыла глаза – мамы рядом не было. Сквозь шторы пробивался лунный свет. Он освещал лицо Светы, спящей на кровати у окна. На средней кровати спала Аня.

При вселении в комнату получилось нехорошо – Настя уже расположилась у стены, когда приехали Аня и Света. Аня вошла первой, поставила сумку на кровать у окна и побежала в туалет. А Света в это время переложила ее сумку на среднюю кровать. Аня должна была настоять на своем, но промолчала. Аня – тихая, добрая душа, но легко поддается влиянию. Светка везде таскает ее за собой, и Аня не возражает. Она и Настю пыталась включить в свою свиту, но Настя сказала ей, что в детдоме таких королев быстро лишают королевства и, попадись она ей там, ей было бы несдобровать. Они так и не нашли общий язык. Трудно находить его, когда к тебе относятся с подозрением.

Настя помнила, как однажды воспитательница старшей группы сказала, что, будь она на месте секретаря райкома, не подпустила бы сироту к такому детскому саду на пушечный выстрел. И еще был неприятный случай: на вечеринке Настя познакомилась с парнем, они так веселились! И вдруг он подошел к ней и сказал: «Правда, что ты детдомовская?» – «Да, правда». Он окинул ее презрительным взглядом и процедил сквозь зубы: «Предупреждать надо!»

Она свернулась клубочком и тихо заплакала. Так плачут те, кому неоткуда ждать утешения. Они никогда не жалуются, не капризничают – некому жаловаться. Они любят жизнь, потому что это единственное, что у них есть. Они верят в себя, потому что больше не в кого верить. Они любят дождь, потому что он прибивает пыль, и любят пыль, потому что после дождя она пахнет солнцем. Но если вдруг они влюбляются, то навсегда, если доверяют, то во всем. Они тонко чувствуют мир, потому что им с пеленок пришлось выживать. Из них получаются отличные друзья, но дружить с ними трудно, потому что дружба для них – не вежливость, а самоотдача.

Их трудно любить, потому что они считают себя недостойными любви.

Февраль 2016

Катя позвонила в начале третьего и сообщила, что уже лежит в палате, оснащенной разными приборами. Прямо космический корабль! И пригласила в гости.

– Вечером я улетаю в Харьков, вернусь пятнадцатого числа, в понедельник, или во вторник, – ответил Дима.

– Тогда мягкой посадки. А я могу вам звонить?

– Если что, пиши эсэмэску. Я не хочу объяснять Лене, кто ты.

– Лена – это ваша жена?

– Да.

– Ну конечно, я не буду звонить, я не хочу огорчать вашу жену. А на каком она месяце?

– На двадцать второй неделе.

– Ой, надо же! Не каждый мужчина знает, какой месяц, а вы даже неделю знаете.

– Катерина, ты любишь сказку «Маленький принц»?

– Люблю. А вы что, собираетесь сделать крюк и провести ночь в Сахаре? Не советую, по ночам там очень холодно, – хихикнула она.

– Нет, не собираюсь. Я просто хотел спросить, у тебя есть игрушечный лисенок?

– Был. Я его тогда не нашла.

– А я нашел под машиной. Я не знал, твой он или нет, и в сумку положил, его вымыть надо.

– Ой, там все мыть надо! Спасибо, я думала, что он пропал. Он – все, что у меня осталось от детства.

– И у меня…

Дима хотел сказать, что у него тоже есть лисенок, но прикусил язык.

– Что у вас? – поинтересовалась Катя.

– У меня хорошее настроение, потому что ты идешь на поправку.

Лисенок… Дима купил его в Сумах много лет назад. Дул теплый осенний ветер, Дима брел по улице, глядя на листья, кружащие по асфальту, и вдруг его внимание привлек трилистник каштана – он вращался, подпрыгивал, но наотрез отказывался взлететь, а его собратья взлетали! Да еще как высоко! «Вот так и я уже не могу взлететь, какие бы мечты меня ни гнали, – подумал Дима, бредя за трилистником, – и с каждым годом я буду все меньше вращаться и подпрыгивать, пока не пожелтею и не рассыплюсь». Он уже хотел свернуть за угол, но тут лист, будто возражая Диме, приподнялся над землей, качнулся и взлетел. Высоко-высоко! Это был вызов. Ныряя между прохожими, Дима бросился за ним. Лист обогнул угол дома, пролетел чуть выше первого этажа и, раскачиваясь, лег на карниз книжного магазина.

Дима остановился.

– Ну, и что дальше? – спросил он довольно громко, так, что прохожие с опаской оглянулись на человека, разговаривающего с карнизом.

Лист шевельнулся, приподнялся и медленно лег к ногам Димы. Но этого Дима уже не видел. Он не мог оторвать глаз от книги в витрине и игрушки рядом с ней, мимо которых пролетел лист…

– Дайте Экзюпери и лисенка! – крикнул он, влетая в магазин и тыча пальцем в витрину.

– Это выставочный вариант! – Продавщица выпучила глаза. – Игрушка шестидесятых годов! Раритет!

Дима сделал жалостливое лицо и протянул к продавщице руки:

– Дайте, умоляю! От этого зависит моя жизнь!

Жизнь Димы заведующая магазином оценила не очень дорого – в то время однокомнатная квартира в центре Харькова стоила три тысячи долларов, а заведующая попросила эквивалент пятидесяти. В гривне, конечно.

С того дня маленький резиновый лисенок, близнец Настиного, всегда был с ним: в портфеле, в машине, в чемодане. Лисенок и красный джемпер, пусть изрезанный, – вот и все, что связывало его с Настей. А джинсы и рубашку, которые Настя надевала, Лена куда-то дела. Он спрашивал, куда – джинсы стоили двести сорок рублей! Ветром сорвало с веревки, с балкона…

Потом, уже в киевской квартире, Лена увидела лисенка на письменном столе и удивилась – в детство впадаешь?

Он родился, когда папе было сорок два, а маме – двадцать шесть. В их квартире на улице Пушкинской всегда было светло и тепло от любви и хороших людей, а сейчас она закрыта, в комнатах холодно и неуютно, а мебель и портьеры все еще пахнут дымом папиных сигарет. Дима не хочет продавать квартиру: с ней связана память о его детстве и юности, в ней живут добрые призраки. Он любит ее той беззаветной любовью, какой мы любим детство – время, в котором мир прекрасен и жизнь вечна. Стоило перешагнуть порог, увидеть длинный коридор, втянуть носом запах родного дома – и «сегодня» исчезало. Он шел в ванную мыть руки – так всегда требовала мама, потом – в кухню, ставить на плиту старенький чайник, отяжелевший от накипи (вода в городе настолько жесткая, что из камней в почках харьковчан можно сложить вторую Говерлу – так мама шутила). Потом направлялся в гостиную, где долго сидел на диване, накрытом шерстяным клетчатым пледом, и смотрел на горку с чашками, из которых когда-то вся семья пила чай. Вставал и шел к балкону, трогал темно-зеленые бархатные портьеры, колоннами-складками упиравшиеся в паркетный пол, а потом выходил на балкон, где до сих пор стояла пустая жестяная банка из-под растворимого кофе, в которую отец когда-то бросал окурки. Дима стоял там долго и наблюдал за глухонемой дворничихой тетей Ниной. Тетя Нина была потомственным дворником и жила в квартире на первом этаже слева от въезда во двор. Эту квартиру получил еще ее прадед, первый дворник дома, или, как раньше говорили, хозяин двора. Дима до сих пор помнил, как, проснувшись ранним утром, слышал мерное шуршание метлы. В кармане тети Нины всегда лежали блокнот и карандаш – это для «разговора» с теми, кто не знал языка немых. Но Дима с друзьями постепенно узнали его – кто больше, кто меньше – и перекидывались с тетей Ниной нехитрыми фразами. Дворничиха была абсолютно глухой, но немного говорила – она связно произносила имена и простые слова. Откровенно говоря, жильцы были довольны тем, что она глухонемая, – только в их дворе по утрам нельзя было услышать рассерженных криков дворника.