Да, любит она меня просто без памяти. Хм, каламбурчик получился. Я ведь действительно как бы без памяти. Только от такой горячей любви и вправду загнуться недолго. Мне бы сейчас в санаторий какой, а не сельским хозяйством заниматься. Впрочем, рациональное зерно в этом все-таки есть. Хоть посмотрю, куда меня судьба забросила. Может быть, даже с соседями пообщаюсь. Они, если повезет, много чего интересного должны про меня и про мою лже-бабку рассказать.

Поэтому я не стала капризничать, быстро заглотила уже привычную овсяную гадость, кое-как привела себя в порядок и вышла во двор.

Прасковья уже поджидала меня с тяпкой в руках.

— Так, я покамест картошкой займусь, а ты давай морковку в порядок приведи. Мне это уже сложно, я ее ботву с сорняками путаю. А у тебя глаза молодые, зоркие, в два счета разберешься.

Ага, значит, у Прасковьи нелады со зрением. Не знаю, пригодится ли мне эта информация, но на всякий случай запомним. С такой бабулей, как она, нужно держать ухо востро.

Когда Прасковья привела меня на огород, я не смогла удержать вздох разочарования. Вокруг не было видно не единого дома. Моя надежда пообщаться с соседями таяла, как дым.

— А что это за деревня-то? — попыталась я выведать у Прасковьи перед тем, как она окончательно покинула меня.

— Какая деревня? Совсем ослепла?! Хутор это. Мой хутор.

Вот это номер. М-да, пошел за пиццей неласковым вечерком. Выходит, рассчитывать придется только на себя. Так, где тут наша морковка?

Хм, кажется, я все-таки не деревенский житель. По крайней мере, прополка никаких радостных эмоций во мне не вызвала. Скорей уж наоборот. Пальцы мигом позеленели, а потом и вовсе покоричневели. Ногти отломались один за другим, а под то, что осталось, набилась грязь. Кстати, опять же нескладушечка: если я прополкой занималась всю свою сознательную жизнь, как некоторые пытаются тут представить, то как же мне при таком раскладе удалось отрастить вполне приличные ногти? Я имею в виду те, с которыми только что распрощалась. Если не ошибаюсь, там один маникюр под штуку рублей тянул.

Вот это номер! Ничего себе подарочки моя память подбрасывает! Мало того, что я знаю, что такое маникюр, я еще и в курсе его рыночной стоимости в столичных парикмахерских! Столичных?! Ура!!! Теперь я точно знаю, что я из Москвы! Я городской житель со всеми вытекающими отсюда факторами!

А теперь успокоимся и постараемся взглянуть на вещи трезво. Что делает на неизвестном хуторе девушка из столицы, частично потерявшая память в результате, хм, полета с сеновала? На трудовой лагерь это не похоже. То, что Прасковья мне никакая не родственница — тоже понятно. Самостоятельно приволочь меня из столицы она вряд ли бы смогла. Значит, ей помогли. Вопрос: кто и зачем? Эх, как мало я все-таки еще о себе знаю! Ну, хоть бы имя вспомнить! Про фамилию я уж вообще молчу. А то — Ольга, Ольга. Ну, не мое это, нутром чую. А что мое — тоже непонятно. Я вчера почти до рассвета все известные мне женские имена перебирала. Даже до Эсмеральды и Элоизы дошла. Все без толку. Ничего сердце не тронуло.

Опять же: бабка неоднократно давала мне понять, что если ей придется не по нутру мое поведение, она запросто применит силу. Означает ли это, что она дойдет до крайностей в случае необходимости? Ну, например, опять мне по голове заедет, да с летальным исходом?

Бр-р, что-то не хочется об этом думать. И что это за «необходимость» такая, когда бедной бабке ничего не останется, кроме как применять ко мне грубое физическое воздействие?

Хм, а я, кажется, знаю. И необходимость эта называется просто: побег. Рано или поздно я сделаю отсюда ноги, к бабке не ходи. Вот ведь: опять каламбурчик получился!

Но суть дела это не меняет. Главное — выяснить, далеко ли отсюда до Москвы, и как туда добраться. Думаю, увидев знакомые улицы, я быстро вспомню недостающие детали мозаики, которую сейчас представляет из себя моя память. Понятное дело, Прасковья мне расписанье автобусов и электричек по первому требованию вряд ли предоставит. По неизвестным мне пока причинам ей выгодно держать меня подле себя. Хотя и разорительно. Иначе с чего бы пошли разговоры про «иждивение»? Похоже, вопрос моего довольствия она с теми, кто меня сюда привез, не решила. Или просто забыла о нем? Но как такая жадная женщина, как Прасковья, могла бы про это запамятовать? Выходит, на кону стояло нечто большее, нежели то, чем кормить потерявшую память девушку с серьезной травмой головы. И деньги она получила не полностью. Иначе с чего бы так вредничала? Сама-то, небось, овсянкой не питается, всю мне оставляет от щедрот своих.

Так, это меня куда-то уже не туда несет. О чем это я? Ах, да: деньги. Значит, ей заплатили, но пообещали, что в будущем дадут еще больше. Интересно: после какого такого события? Или меня планируют тут держать до скончания века?

Тут я поняла, что рискую окончательно свихнуться, даже теми немногочисленными остатками разума, которые у меня еще остались. Ладно, говорят, трудотерапия лечит. Вот и давай, Ольга, или как тебя там, дергай сорняки, помогай морковке. Глядишь, еще что-нибудь светлое в твою многострадальную голову придет…

* * *

— Ну, бывай, Семен! Спасибо за помощь!

— Да я завсегда готов. Если б только знал, что так обернется, лично бы этому подлецу Борьке харю начистил. Прямо простить себе не могу, что адресок ему дал.

— Ну, будем надеяться, что мы не сильно опоздали. Что ж, пойду, а то такси уже дожидается. Мне еще билеты назад покупать. Чем скорее я в Москве окажусь, тем лучше.

— Да я все понимаю. Ну что ж, счастливо вам добраться, Матвей Яковлевич!

Мужчины пожали друг другу руки, и гость скрылся за изгородью. Взревела машина и, оставив после себя облачко пыли, исчезла с улицы, словно и не бывала.

Подошла Наталья, обняла мужа со спины:

— Ну что, уехал старый хрыч?

Семен в раздражении сбросил с себя ее руки:

— Да что ты понимаешь? У людей горе стряслось. И мы, между прочим, в том виноваты.

— А мы-то тут при чем? Ну, подумаешь, адресок их соседям дали. Или уже нельзя?

— Этим — нельзя! И о чем ты вообще думала, когда перед ними про мою родню распиналась? Ах, сеструха в Америке, ах, у племянницы целая квартира в одно лицо! Или забыла, кто такой Борька? Ему ж краше нет, чем чужое! Наводчица ты, вот кто!

— Ты чего это на меня все валишь?

— А ты помолчи, помолчи! Из-за твоей жадности и глупости девчонке молоденькой теперь смертельная опасность грозит. Ты понимаешь, дура, — смертельная! Если у Борьки планка упала, все! Почитай, пропала племяшка моя ни за грош! Ты готова такой грех на себе нести?

— Ой, а что же теперь делать? — запричитала Наталья. — Кто ж знал, что все так обернется?

— Молиться! — рявкнул Семен и скрылся в доме.

Видеть сейчас жену ему не хотелось вплоть до омерзения. Он не стал рассказывать Матвею про свой день рождения, про то, как начались после того осторожные расспросы да подъезды со стороны четы Балобановых. Про то, как охотно выкладывала им все немногочисленные известные ей подробности о его родне Наталья. Но легче ему от этого не было. Он впервые задумался, а правильно ли поступил, выбрав себе в жены эту недалекую и завистливую женщину. И чем он тогда лучше того же Бориса? Только тем, что молча выслушивал бабские бредни, а Борька решил претворить их в жизнь?

Нет, если с племяшкой, не дай Бог, что случится, разведется он с Натальей на хрен! И даже если ничего не случится, все равно разведется!…

* * *

Ну вот, прошел день. Боже мой, какая же я чумазая! Никогда бы не подумала, что от земли можно так запачкаться. А уж пахнет от меня просто кошмарно. Я вроде как принюхалась, но и то шибает в нос запахом грязного тела. Хотелось бы знать, здесь есть, где умыться? А то рискую задохнуться во сне своими миазмами. И в чистое переодеться тоже было бы неплохо. Интересно, сколько дней я в одном и том же белье хожу? Да без прокладок и прочих гигиенических прибамбасов! Нет-нет, лучше об этом не думать, а то точно стошнит. А мне с едой расставаться не следует. Ее и так мало дают, а мне чем быстрее я на ноги встану, тем лучше. А с учетом того, что Прасковья сегодня напрочь забыла покормить меня обедом, только воды один раз притащила, и все, — желудок мой скоро громко и некультурно взвоет.

Ага, вспомнила про меня, карга старая! Вон, идет вперевалочку, глазенками по сторонам сверкает. Так, изображаем каторжника после трех дней исправительных работ. Я ж почти инвалид, какая мне еще прополка!

— Ну, что ты здесь накропала? Всего одну грядку! Дармоедка!

— Мне плохо, — простонала я, закатывая очи долу. — Кажется, я схватила солнечный удар! Бабушка, помоги мне!

Хм, с последней фразой я явно перестаралась. А вдруг и вправду кинется помогать? Но нет, вроде пронесло.

— А раз плохо, так нечего на солнцепеке валяться! Вставай и дуй в избу!

Перекатившись сначала на четвереньки, после чего кое-как приняв вертикальное положение, я потащилась в сторону хаты. Прасковья последовала за мной, но перед самым порогом внезапно перегородила мне дорогу.

— Ты чего это? Решила, что я тебя в таком виде пущу? У меня дом не хлев, чтоб в нем скотиной воняло. Вон, во дворе бочка с водой, иди, умойся!

Отлично! Сама об этом заговорила! А то я уж предположила, что у нее обоняние напрочь отшибло. Оказалось, нет. Вот бы еще вопросик с бельем прояснить…

— Бабушка, а во что мне переодеться? Боюсь, руки и лицо отмою, а от одежды так и будет пахнуть.

— Сейчас принесу, — тотчас ответила старуха. — Но смотри: то, что на тебе, сама стирать будешь. Мыло я тебе, так и быть, выделю.

Прасковья скрылась в доме, а я отправилась прямиком к бочке с теплой, настоявшей за день дождевой водой. То, что водопроводом здесь и не пахнет, я уяснила еще вчера. А таскать воду из колодца мне сейчас явно не силам. Поэтому обойдемся тем, что есть. Вода в бочке еще не успела зацвести, а раз так, можно считать ее вполне пригодной для мытья.