— Ты не против, если я помогу тебе лечь так, как мне бы хотелось?

Я сглотнула:

— Да нет…

Мои руки были словно приклеены к грудной клетке, а плечи подняты чуть ли не до ушей. «Как, разве это не та поза, которая тебе нужна?» — подумала я, с трудом сдерживая истерический смешок.

Лукас осторожно взял меня за запястье и положил мою слегка согнутую руку так, будто я закинула ее за голову во время сна. Другую руку с чуть разведенными пальцами он сначала оставил лежать на животе, но, отстранившись и оглядев меня, поднял вверх и ее тоже. Мои запястья скрещивались, как если бы их связали. Я постаралась дышать спокойно, но в такой нелепой позе это было невозможно.

— Я немного поправлю тебе ногу? — вопросительно произнес Лукас и воззрился на меня в ожидании кивка. Он слегка согнул мое колено, а потом взял свой блокнот и перевернул листок. — Теперь поверни голову ко мне. Чуть-чуть. Подбородок вниз. Хорошо. И закрой глаза.

Я попыталась расслабиться: ведь хотя бы пока он черкает своим карандашиком, я могу быть спокойна, что он меня не тронет. Я лежала не двигаясь и с закрытыми глазами слушала, как бумага резковато скрежещет под грифелем и мягко шуршит под пальцем Лукаса, когда тот растушевывает контур или тень.

Вдруг мои глаза открылись: лежащий на столе ноутбук просигнализировал о том, что получено новое письмо. Я инстинктивно приподнялась на локтях: может, это Лэндон мне ответил? Но вскакивать и бежать смотреть было неудобно.

Лукас внимательно посмотрел на меня:

— Нужно проверить почту?

В этот раз Лэндон долго мне не отвечал. А раньше реагировал на мои письма молниеносно, так что я избаловалась. Сейчас Лукас сидел у меня в комнате. На моей кровати. Я снова легла, закинув руки, и покачала головой. Теперь я не стала закрывать глаза. Он не возразил.

Мы возобновили сеанс. Лукас сначала долго работал над моими руками, потом занялся лицом, то пристально рассматривая мои глаза, то опуская взгляд на рисунок. Наконец он сосредоточился на губах (опять смотрит — рисует, смотрит — рисует), и тут мне вдруг захотелось подняться, схватить его за футболку и притянуть к себе.

Мои руки невольно сжались, и Лукас это заметил. Поглядев на меня своими блестящими глазами, он сказал:

— Жаклин?

— Да? — моргнула я.

— Когда мы с тобой в первый раз встретились… В общем, я хочу, чтобы ты знала: я не такой, как тот парень. — Лукас стиснул зубы.

— Я зна…

Он дотронулся пальцем до моих губ, и лицо его потеплело.

— Я бы ни за что не стал на тебя давить. И все-таки сейчас мне ужасно хочется тебя поцеловать.

Проведя пальцем сначала по моему подбородку, а потом по шее, он положил руку к себе на колено. Я уставилась на него, — похоже, он действительно ждал ответа.

— Поцелуй.

Не сводя с меня глаз, Лукас бросил карандаш и блокнот на пол и наклонился ко мне. Каждое его прикосновение отзывалось внутри меня особенным ощущением.

Я почувствовала, как край его бедра задел мое бедро, а грудь скользнула по моей груди. Он провел пальцами по моим рукам от запястий до плеч и взял мое лицо в свои ладони, как будто поместив его в раму. Наконец Лукас приблизился губами к моему уху, и, когда я нервными окончаниями ушной раковины почувствовала поцелуй, дыхание у меня сбилось с ритма.

— Какая ты красивая! — пробормотал он.

Лукас прижался своими теплыми твердыми губами к моим и вкрадчивым прикосновением языка заставил меня раскрыть рот. Одной рукой он прижимал к матрасу мои по-прежнему скрещенные запястья, а другой подбирался к талии. Он целовал меня все настойчивее, и мне приходилось ему отвечать. В голове у меня все поплыло. Каждые несколько секунд я урывками глотала воздух, как будто собиралась нырять на глубину. Именно в тот момент, когда я почувствовала, что более сильного натиска уже не выдержу, Лукас дал мне возможность перевести дух, слегка прихватив мою губу и лизнув ее, перед тем как повторить все сначала. Я заерзала от приятного щекочущего ощущения на языке, зубах и нёбе.

Если бы кто-нибудь меня спросил: «С кем лучше целоваться: с этим парнем или с Кеннеди?» — я бы ответила: «Кеннеди? А кто это?»

Лукас взял меня за руки и положил их к себе на шею. Я сделала то, что мне несколько раз снилось: запустила пальцы ему в волосы, ероша его и без того всклокоченную шевелюру. Он приподнял меня, взял к себе на колени и плюхнулся на горку подушек в изголовье моей узкой кровати. Одна его нога стояла на полу, а другая, согнутая, оказалась подо мной. Мы перевернулись: поддерживая рукой мой затылок, он бережно уложил меня на спину и, целуя, стал спускаться по шее к V-образному вырезу свитера. Я запрокинула голову и часто задышала, пытаясь собраться с мыслями.

Лукас запустил руку под мягкую вязаную ткань, добрался, проведя по ребрам, до атласных чашечек и кончиками пальцев потрогал кожу над ними, как будто изучая рельеф моего тела — более резкий, чем обычно, из-за того что я была в полусогнутом положении. Потом он поднял край свитера и, губами повторив путь, который перед этим нащупал, лизнул верхнюю кромку лифчика.

Его пальцы тронули застежку (она была спереди, между чашечками), а мои крепче ухватились за его волосы. Неужели я надела бюстгальтер, который легко расстегивается, именно для этого? Телом я была только за, но разум мне подсказывал, что пора остановиться.

Я вспомнила слова Эрин: «Получи от него все то, чего ты так долго была лишена!» — и запоздало усмехнулась. Лукас поднял голову и повел бровью.

— Щекотно? — спросил он недоверчиво.

Я немного струхнула. Приходилось выбирать: или ответить, будто мне действительно щекотно (щекотка — это, бесспорно, трагическое препятствие в любовных занятиях), или продемонстрировать очень специфическое чувство юмора. «Боже мой!» — подумала я и, прикусив верхнюю губу, чтобы еще раз не рассмеяться, мотнула головой.

Лукас взглянул на мой рот и переспросил:

— Точно? Просто если ты не боишься щекотки, значит моя техника соблазнения кажется тебе… забавной.

Не в силах больше сдерживать смех, я опять прыснула, а Лукас покачал головой. Чувствуя себя страшно неловко, я села у него на коленях, вся растрепанная, и, отведя руку от его головы, прикрыла губы, как бы извиняясь за их глупое поведение.

Он улыбнулся. Я ответила ему тем же, не отнимая пальцев ото рта. Мысленно я просила Лукаса больше не заставлять меня смеяться. Боялась, что смех может в любой момент перерасти в истерику.

— Может, мне все-таки пощекотать тебя напоследок? — Видно, эта мысль не давала ему покоя.

— Ой, пожалуйста, не надо! — забеспокоилась я.

Как и большинство людей, умирая от щекотки, я выглядела не особенно привлекательно. Это я знала точно: моя тетя засняла на камеру, как в мой одиннадцатый день рождения придурковатая старшая кузина безжалостно меня щекочет, а я извиваюсь как уж и умоляю ее прекратить. Вся физиономия у меня в красных пятнах, из уголка рта сочится слюна, а протестующие звуки, которые я издаю, похожи на вопли затравленного зверя.

— Нет?

— Не надо. Пожалуйста.

Лукас вздохнул, взял мою руку (я все еще заслоняла ею губы) и прижал к своей груди, а потом быстро наклонился и поцеловал меня. Он заботливо поправил на мне свитер, но тут же опять запустил под него пальцы, трогая мой живот и чашки лифчика. Когда Лукас через ткань бюстгальтера дотронулся до соска, у меня закружилась голова. Мы снова поцеловались. Ладонью я чувствовала стук его сердца: оно билось в том же ритме, что и мое.

Больше я не смеялась.

* * *

У моих чувствительных губ прекрасная память, и, едва к ним прикоснувшись, я все ощутила заново: тот концерт для рук и рта, который Лукас исполнил на моем теле, наши безбашенные поцелуи и те немногочисленные слова, что он говорил. «Какая ты красивая…» — отзывалось у меня в ушах.

Я захотела взглянуть на рисунки, и Лукас мне их показал. Они были хороши. Удивительно хороши. Я сказала ему об этом, заслужив очередную слабую улыбку.

— Что ты будешь с ними делать? — запоздало спросила я.

— Может, повторю их углем.

Я не унималась:

— А потом?

Он пожал плечами и посмотрел на меня:

— Почему бы мне не повесить их на стенку у себя в спальне?

Я приоткрыла рот, не зная, что на это сказать. На стену в спальне — ничего себе!

Лукас взглянул в блокнот и перевернул лист:

— Ну кто не захочет, просыпаясь, видеть перед собой вот это!

Я была на девяносто девять процентов уверена, что его слова действительно несли в себе тот смысл, которого мне хотелось. И все-таки я не знала, отвечать ли на них как на комплимент или нет. Поэтому промолчала. Лукас закрыл блокнот и положил его на полку книжного шкафа, который стоял у двери, а потом взял меня за подбородок и осторожно потер пальцем мою нижнюю губу.

— Вот дерьмо! — Он отнял руку от моего лица и посмотрел на нее. — Я забыл, что всегда пачкаюсь, когда рисую! Теперь у тебя, наверное, маленькие серые пятнышки… везде, — пояснил он, оглядев меня.

Представив себя с перепачканной губой и серыми следами на животе и груди, я ничего не смогла сказать, кроме «ой».

Сжав кулаки, Лукас опять приподнял мне подбородок и еще крепче притиснул меня к себе:

— Видишь, больше никаких грязных пальцев!

Он поцеловал меня, прислонившись спиной к двери. Сейчас было совершенно ясно, что его тело не хочет останавливаться на поцелуях. Я прижалась к Лукасу, но он, хрипло выдохнув, отстранился:

— Я лучше пойду. А то потом не смогу…

В этот момент я могла сказать: «Оставайся», но промолчала. У меня перед глазами вдруг возник Кеннеди: совсем недавно я слышала от него слова, очень похожие на те, что теперь говорил мне Лукас. Еще более странной была мысль о Лэндоне, чье непрочитанное письмо лежит, наверное, в моем почтовом ящике. Все это не должно было иметь для меня никакого значения, во всяком случае сейчас.