Анна Гавальда - Просто вместе

— Почему ты уезжаешь?

— Ну я же сказал… Это суперпредложение, и потом… Ты скажешь, что я могу продать дом Полетты, но в том-то и дело, что не могу…

— Понимаю…

— Да нет, дело не в этом… Конечно, там столько воспоминаний… Понимаешь… На самом деле не моя эта хибарка.

— Дом принадлежит твоей матери?

— Нет. Тебе.

— …

— Последняя воля Полетты… — пояснил он, доставая из бумажника письмо. — Держи… Можешь прочесть…

Маленький мой Франк.

Не обращай внимания на почерк, я почти ослепла.

Но я прекрасно вижу, что эта девочка, Камилла, очень полюбила мой сад, потому-то и хочу оставить его ей — конечно, если ты не возражаешь…

Позаботься о себе и о ней.

Крепко тебя обнимаю, твоя бабуля.

— Когда ты его получил?

— За несколько дней до… до ее… ухода… В тот день, когда Филу сообщил о продаже квартиры… Она… Она поняла, что… Что мы в полной заднице, чего уж там…

Уфф… Так и задохнуться недолго…

Положение спас официант:

— Мсье?

— «Перье» с лимоном, пожалуйста…

— А для мадемуазель?

— Коньяк… Двойной…

— Она пишет о саде — не о доме…

— Ну… Не станем же мы торговаться из-за таких мелочей…

— Ты все-таки уедешь?

— Уеду. Я уже взял билет…

— Когда?

— Завтра вечером…

— Ты что-то сказала?

— Я думала, тебе надоело ишачить на других…

— Конечно, надоело, но что еще я могу?

Камилла порылась в сумке и достала блокнот.

— Нет, нет, хватит… — он закрыл лицо ладонями. — Меня здесь уже нет…

Она переворачивала страницы.

— Смотри… — она повернула блокнот к нему.

— Что еще за список?

— Это места, которые нашли мы с Полеттой, когда гуляли…

— Места для чего?

— Пустующие помещения, где ты мог бы открыть свое дело… Мы все обдумали… Спорили каждый раз до хрипоты, прежде чем внести адрес в список! Лучшие подчеркнуты… Особенно вот этот… Маленькая площадь за Пантеоном… Очень старое и очень классное кафе, я уверена, тебе понравится…

Она допила коньяк.

— Ты бредишь… Знаешь, сколько стоит открыть ресторан?

— Нет.

— Ну я же говорю — совсем у тебя чердак отъехал! Ладно… Я должен закончить сборы… Вечером ужинаю у Филу и Сюзи, ты придешь?

Она схватила его за руку и не дала подняться.

— У меня есть деньги…

— У тебя? Да ты же всегда жила как побирушка!

— Да, потому что не хотела к ним прикасаться… Не люблю эти бабки, но тебе хочу их дать…

— …

— Помнишь, я рассказывала, что мой отец был страховщиком и погиб… от несчастного случая на работе?

— Да.

— Ну вот, он все очень хорошо организовал… Он знал, что покинет меня, вот и решил защитить…

— Не врубаюсь.

— Страховка… На мое имя…

— А почему ты… Почему ни разу даже пары туфель приличных себе не купила?

— Потому что… Не хочу я этих денег. От них воняет мертвечиной. Мне был нужен мой папа — живой. А не это.

— Сколько?

— Достаточно, чтобы банкиры широко тебе улыбались, предлагая роскошные условия предоставления кредита…

Она снова взялась за блокнот.

— Подожди, по-моему, я его где-то нарисовала…

Он вырвал у нее блокнот.

— Прекрати, Камилла… Хватит уже. Перестань прятаться за этим чертовым блокнотом. Кончай… Хоть раз, умоляю тебя…

Она разглядывала барную стойку.

— Эй, я к тебе обращаюсь!

Она перевела взгляд на его майку.

— На меня. Посмотри на меня. Она подняла глаза.

— Почему ты просто не скажешь: «Не хочу, чтобы ты уезжал»? Я ведь такой же, как ты. Плевать я хотел на деньги, если придется тратить их в одиночку… Я… Я не знаю, черт… «Не хочу, чтобы ты уезжал» — не так уж трудно это выговорить, по-моему?

— Ятебеэтоужесказала.

— Что?

— Я тебе это уже сказала…

— Когда?

— Вечером, 31 декабря…

— Ну-у, это не считается… Это из-за Филу…

Она молчала.

— Камилла…

Он произнес — почти по слогам:

— Я… не… хочу… чтобы… ты… уезжал…

— Я…

— Хорошо, продолжай… Не…

— Я боюсь.

— Чего боишься?

— Тебя, себя, всего.

Он вздохнул.

И снова вздохнул.

— Смотри сюда. Повторяй за мной.

И он начал изображать выступление бодибилдера на конкурсе «Мисс Вселенная».

— Сожми кулаки, округли спину, согни руки, скрести их и заведи под подбородок… Вот так…

— Зачем? — изумилась она.

— А затем… Затем, чтобы треснула наконец эта проклятая кожа — она тебе мала… Ты же в ней задыхаешься… Немедленно вылезай… Вперед… Хочу услышать, как треснет шов на спине…

Она улыбалась.

— Черт, нет, не так… Завязывай с этой дурацкой улыбочкой… Мне совсем другое от тебя нужно! Пусть улыбаются метеодамочки… Так, я пошел, иначе совсем заведусь… Пока, до вечера…

21

Камилла устроила себе норку среди миллиона пестрых подушечек Сюзи, не прикоснулась к еде и выпила достаточно, чтобы смеяться в нужных местах.

Даже без диапроектора им был устроен сеанс «Знакомства с миром»…

— Арагон или Кастилия, — говорил Филибер…

— … — это сосцы судьбы! — повторяла она в качестве комментария к каждой фотографии.

Она была веселенькая.

Грустная, но веселенькая.

Франк рано их покинул — ему предстояла «отходная» с коллегами, прощание с родиной…

Когда Камилле удалось наконец подняться, Филибер проводил ее на улицу.

— Все будет в порядке?

— Да.

— Вызвать тебе такси?

— Спасибо, не стоит. Я хочу пройтись.

— Ладно… Тогда приятной прогулки…

— Камилла…

— Да?

Она обернулась.

— Завтра… 17.15, Северный вокзал…

— Ты придешь?

Он покачал головой.

— Увы, нет… Я работаю…

— Камилла…

Она снова обернулась.

— Ты… Сходи туда вместо меня… Пожалуйста…

22

— Пришла помахать платком?

— Да.

— Мило с твоей стороны…

— Сколько нас?

— Кого?

— Девушек, явившихся помахать платочками и перепачкать тебя с головы до ног помадой?

— Смотри сама…

— Неужто я одна?

— Что поделаешь… — Он скорчил ей рожу. — Тяжелые времена… Хорошо еще, что англичанки такие пылкие… Во всяком случае, так мне сказали!

— Собираешься обучать их французскому поцелую?

— В том числе… Проводишь меня?

— Да.

Он взглянул на часы.

— Ну вот. У тебя всего пять минут, чтобы попытаться выговорить фразу из шести слов, сумеешь? Ладно, если шесть слишком много, я удовлетворюсь тремя… — пошутил он. — Но правильными, заветными, договорились? Черт! Я забыл прокомпостировать билет… Итак?

Тишина.

— Тем хуже… Останусь одиноким волком…

Он повесил свою огромную сумку на плечо и повернулся к ней спиной.

Кинулся на поиски контролера.

Она видела, как он убрал билет в бумажник и помахал ей рукой…

И «Евростар» побежал от нее прочь.

И она заплакала, глупая гусыня.

А он маячил вдали крошечной серой точкой…

У нее зазвонил мобильник.

— Это я.

— Знаю, номер высветился…

— Уверен, ты там сейчас изображаешь романтическую героиню, разнюнилась, захлебываешься слезами и соплями… Уверен, стоишь одна в конце платформы, как в кино, и оплакиваешь любовь, исчезнувшую с облачком белого дыма…

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Вовсе… Вовсе нет, — наконец выговорила она, — я… Я как раз выхожу с вокзала…

— Врушка, — произнес голос у нее за спиной.

Она упала в его объятия и прижалась к нему крепко-крепко-крепко-крепко.

До хруста в костях.

Она плакала.

Говорила не умолкая, сморкалась в его рубашку, снова лила слезы, выплакивая двадцать семь лет одиночества, тоски, подлых ударов по башке, она рыдала о недоданных ласках, горевала о безумии матери, о рассеянности отца, пустых хлопотах и своей вековой усталости, признавалась, как часто ей бывало холодно и голодно, и как много ошибок она сделала, и как предавала и ее предавали, и как у нее вечно кружилась голова, словно она стояла на краю пропасти. Она поведала ему о своих сомнениях насчет собственного тела, и о привкусе эфира во рту, и о постоянном страхе оказаться не на высоте. И о Полетте. О доброте и нежности Полетты, за пять с половиной секунд обратившейся в серый тлен…

Он прикрыл ее полами своей куртки и уперся подбородком ей в макушку.

— Ну ладно… Ладно… — тихонько шептал он, сам не зная, что хочет этим сказать: «Ладно, поплачь еще, выплачь все слезы» или «Ладно, все в порядке, довольно лить слезы».

Пусть сама решает.

Ее волосы щекотали ему лицо, он чувствовал себя очень молодым и счастливым.

Очень счастливым.

Он улыбался. Впервые в жизни он оказался в нужном месте в нужное время.

Он потерся подбородком о ее темечко.

— Успокойся, малышка… Не бери в голову, у нас все получится… Может, не лучше, чем у других, но и не хуже… Все получится, обещаю тебе… Получится… Мы ничего не потеряли — ведь у нас ничего нет… Ну же… Пошли.

— Черт, поверить не могу… Не могу поверить… — бурчал Франк, пытаясь скрыть, как он счастлив. — Этот придурок пишет только о Филу! Обслуживание то, обслуживание сё… Конечно! Ему ведь это ничего не стоит! У него-то хорошие манеры в крови! И прием, и обстановка, и рисунки Фок, и ля-ля-ля, и жу-жу-жу… А моя кухня? Что, на мою кухню всем плевать?