Илона то всматривалась в морозную даль в надежде увидеть огоньки фар, то терзала телефон — безуспешно. Глухая безнадёга в обоих случаях. А ещё она изрядно подмёрзла, пальцы ног уже начали терять чувствительность. Обогрев салона не работал, но в багажнике нашлось тёплое одеяло, которое Илона возила с собой на всякий случай. Завернувшись в него, она закрыла глаза…

Тёплый уют сегодняшнего утра окутал её. Наталья с шалью на плечах, с тяжёлым узлом золотых волос и большим животом под домашней сорочкой, в милых меховых тапочках-чунях — средоточие живительной силы, женской теплоты и земной плодовитости. И девчонки — сначала чуть сонные, но постепенно оживающие от бодрящего запаха жарящихся оладий. А к оладьям — сметана и черносмородиновый джем. Конечно же, кофе в турке без сахара, но с каплей сливок — для Илоны, а Наталья предпочитала отвары из душистых лекарственных трав, которые сама собирала. Вот это — её дом, её крепость. Её семья. Место, куда всегда стремится сердце, где оно отдыхает и согревается.

Холод… Зимняя давящая тьма — без конца и края. Снежная бездна.

Илона встрепенулась: мимо кто-то проехал! И не остановился, гад. Выпутавшись из одеяла, она выбралась из машины. Точно: в ледяном мраке таяли, удаляясь, огоньки. Надо было кричать, махать руками… Но если он не обратил внимания на аварийный знак, то и орать ему бесполезно, наверно. Просто есть те, кто всегда проходит мимо.

Из её рта вырывались клубы пара, снежный накат скрипел под шагами. Она приплясывала на месте, согреваясь движением. Если не сидеть в машине, а сигналить — может быть, так больше шансов, что остановится кто-нибудь.

Пешком идти домой — в такую даль, в такую темень, по морозу! — от этой мысли стало ещё холоднее. Нет, глупо. Хоть и заблудиться тут негде: каждый день Илона ездила по этому маршруту и знала его как свои пять пальцев. Просто топай вдоль трассы, и всё. Кстати, ещё примерно через пять километров в сторону посёлка — придорожное кафе «Домашний обед», за час можно бодрым шагом дотопать. Там можно и погреться, и чего-нибудь горяченького выпить.

Нет, так и не ожил телефон. Угораздило же их одновременно сдохнуть — и машину, и эту чёртову звонилку, от которой никакого проку, даже фонарик на ней не работал. Где-то в машине валялся фонарь на светодиодах…

Тоска выла голодным волком, вгрызалась в душу. Сердце рвалось в тепло, к Наталье и дочкам… Попадёт ли она вообще домой, или ей суждено замёрзнуть тут?

— Так, спокойно, не паниковать, — сказала Илона себе.

Прошло ещё слишком мало времени, чтобы беспокоиться. Если Наталья дома, а не в роддоме, то могла и не хватиться пока. «Постараюсь пораньше» — а когда именно? Этого Илона не сказала, да и не могла знать сама, когда ей удастся вырваться с работы. Но чаще всего к девяти вечера она уже обыкновенно бывала дома… Часы показывали восемь пятьдесят.

Илона снова залезла в уже остывшую машину, но засиживаться там не собиралась. Ждать помощи, похоже, не от кого. Снова кто-то проехал, но, как и предыдущий водитель, даже не подумал остановиться. Потом промчалась фура — Илона проводила её погасшим, усталым взглядом. Уже издали было ясно, что не остановится. Так и есть: пролетела, не сбавляя скорости.

Не оставалось ничего другого, как только топать пешком. Авось, час до кафе она как-нибудь протянет, не окоченеет. Если двигаться быстро, то заодно и согреется. А доберётся до кафе — может, оттуда и позвонить удастся. Илона проверила телефон — тот по-прежнему не подавал признаков жизни. А может, повернуть назад, в город, и там кого-нибудь поймать на улице? Что в ту, что в другую сторону — расстояние примерно одинаковое, но мысль о горячем кофе манила сильнее — она и оказалась решающей. Срочно согреться — вот что нужно в первую очередь. Да и перекусить не помешало бы: с обеда прошла уже бездна времени, желудок был гулкий и тоскливо-пустой, до горьковато-кислой слюны. Натощак она ещё сильнее мёрзла. Накинув на плечи одеяло и сжав в руке фонарик, Илона двинулась в путь.

«Раз, два, левой… левой», — командовал кто-то внутри, отсчитывая шаги. Несмотря на бодрый темп, ноги всё-таки мёрзли. Надо будет купить валенки и возить зимой в багажнике… Если она выберется из этой передряги, конечно.

Тело быстро теряло тепло, хоть Илона и молотила ошалело скрипучий снег в ритме строевого шага. Луч фонарика скользил по заснеженным, сахарно мерцающим веткам. Ветер колол коченеющее лицо искорками ледяной пыли. Тишина и мороз.

Да, обязательно выбраться и дожить до Нового года. Наряжать с девчонками ёлку. Купить новых игрушек, а то они, как всегда, раскокают что-нибудь. Не приведи бог, какую-то из старых и любимых — из детства Натальи. Новые — бей сколько хочешь, она и бровью не поведёт, а вот если старенькое пострадает… может пострадать и чья-то попа. Левой-правой, раз-два… Дожить до мандаринов, до огня в камине. И посмотреть наконец в крошечное личико. Дойти, дотопать коченеющими ногами, пусть они хоть замёрзнут до черноты, до гангрены — но добраться, доползти. Пусть хоть отрежут потом.

— Так, отставить драматизм.

Да, валенки в багажнике зимой — «маст хэв», однозначно.

Вдали показались огоньки жилья. В слезящейся пелене они мигали размытыми пятнами… Подсвеченная вывеска кафе «Домашний обед», белые змеи позёмки, снежная пыль, сдуваемая ветром с крыши, рыхлый ковёр под ничего не чувствующими, мертвенно-каменными ногами.

— Кофе с молоком и двойным сахаром, пожалуйста… Большой стаканчик.

Гаденький и дешёвый — чёрт с ним. Главное — горячий и сладкий! Он обжигал губы и нёбо, задубевшие пальцы неуклюже держали пластиковый стаканчик и медленно отогревались. Сахарные калории — пустые, но ей сейчас нужна была любая энергия. Кровь, сгустившаяся до ледяной слякотной кашицы, снова становилась тёплой, жидкой и текучей, а вот телефону пришёл конец: экран зиял мрачной чернотой. Видно, аккумулятор на морозе разрядился.

— Извините, можно от вас позвонить? У меня машина там, на дороге, заглохла. И телефон умер.

— Да, конечно.

А снаружи к окну кафе прильнуло точёное девичье личико с пронзительно-светлыми глазами — Илона даже вздрогнула от их странной яркости. Они пристально смотрели ей в душу, окружённые по-новогоднему мерцающими ледяными узорами на стекле. Незнакомка манила Илону, знаками прося выйти наружу. Выбираться из тепла на холод очень не хотелось, но странные глаза до ужаса буравили сердце, лишали покоя, гулким звоном отдавался их взгляд, светлый, как луна.

Незнакомка была одета явно не по погоде — в лёгком светлом платье и босиком. «Сумасшедшая, что ли, какая-то?» — мелькнула догадка в затуманенной, слегка охмелевшей от тепла голове Илоны. Но девушка улыбалась так разумно-ласково, так грустно и нежно, что мысль сама съёжилась и осыпалась в снег. Нет, сумасшедшие так не смотрят. У них — страшная пустота в глазах, а эти без слов разговаривали, звенели серебряными струнками зрачков.

— Девушка, вам… не холодно так? — пробормотали согретые плохоньким кофе губы.

— Идём, — сказала незнакомка. — Тебе надо возвращаться.

— Куда? — оторопело нахмурилась Илона.

Волосы девушки переливались живым лунным серебром, ресницы тоже мерцали, точно инеем схваченные.

— К Наташе. К дочкам.

Сердце ёкнуло в мистическом испуге.

— Мы знакомы?

— О да, очень давно, — улыбнулись розовые губки девушки, по-весеннему живые среди мертвящего морозного мрака. — Иди за мной.

«Позвонить», — так и не исполненное намерение уже отпало ненужной шелухой, ноги сами шагали за этой улыбкой, за всевидящими глазами, а сердце сжималось от жалости при виде маленьких, младенчески-розовых босых ног, ступающих по снегу. Что-то странное было в них…

«За мной, за мной», — манил девичий пальчик, его обладательница оборачивалась через плечо и звала глазами, ресницами, улыбкой, заботливой нежностью взгляда. Жутковато-сладкое эхо обожгло вдруг: а ведь и правда — знакомы. Но только где брало корни их знакомство? В какой из прошлых жизней? В какой из вселенных?

Левой-правой, левой-правой… Ноги, начавшие уже отогреваться в кафе, опять холодели, но Илоне было плевать. Она бы отмаршировала не пять, а пять тысяч километров на обмороженных культяпках, лишь бы не сбиться с этой пунктирно-тонко наметившейся, единственно верной тропинки, тёплой и живой, как пуповина: домой. Наташа. Дочки. Малышка. Новый год, блестящие шары и мишура, камин. «До-мой… до-мой», — маршировало всё внутри. Деревья качали ветками в такт, целое невидимое войско двигалось вместе с ней, чеканя шаг по снежным облакам.

Озарённая лунным лучом из просвета в тучах (или фонариком?), показалась машина — на водительском сиденье кто-то спал, закутанный в знакомое клетчатое одеяло. Этот кто-то тоже был знаком — до мурашчатого, легкокрылого ужаса. Это лицо, мертвенно-бледное и затихшее, каждый день смотрело на Илону из зеркала. И что Наталья в нём нашла? Разве что ресницы хороши, а в целом — страшненькое, на красоту природа явно поскупилась, а вот на брови — расщедрилась. Маленькое, безжизненно-щуплое тельце тонуло в складках одеяла…

— Проснись, проснись! — зазвенел голос девушки-провожатой.

Странно: она трясла за плечо Илону, а не это тело в машине, хотя из них двоих на спящего больше походило оно.

— ПРОСЫПАЙСЯ!

…

— Илона, Илона! — Кто-то тряс её за плечо, хлопал по щекам. — Мать, ты живая?! Эй! Ну-ка, не спим, не спим!

Свет фонарика ударил в лицо, одеяло держало её в уже остывших объятиях, клетчато-безучастное. А рядом пронзительно зазвенел голос Маришки:

— Мама! Мама!

Этот звук воскресил бы и из мёртвых. Детские ручки тормошили её, над открытой дверцей склонилось озабоченное бородатое лицо Сергея — соседа. Ксюня тоже была тут, замотанная шарфом до самого носа и в надетой задом наперёд шапочке.

— Ты заглохла тут, что ли? Охренеть… Ну-ка, давай-ка, ко мне перебирайся. Тачку твою потом отбуксируем.

Под непрестанное «мама! мама!» Илону пересаживали в прогретый салон. Она скорее догадывалась, что он тёплый, нежели чувствовала это. А ещё она поняла, что было не так с розовыми ножками девушки — а точнее, со снегом, по которому они ступали. На нём не оставалось следов.