Ксюня с Маришкой прижались с обеих сторон, дышали ей на заледеневшие руки и растирали их своими маленькими ладошками.

— Девчонки к нам прибегают — мол, маму Наташу скорая увезла, они одни дома, а у тебя телефон не отвечает, — рассказывал Сергей. — Мы с Ленкой давай их за стол сажать, чаем поить, а они заладили: поехали да поехали! Ну, в смысле, тебя искать. Ленка их успокаивает — ну, паника детская, что тут сделаешь. А мне вдруг в голову стукнуло — может, и правда стоит прокатиться? Хотел девчат с Ленкой оставить, но они так рвались, что пришлось взять… И вот оно как вышло. Мда…

Через полчаса она уже лежала в постели, укутанная одеялом, а Маришка осторожно, с ложечки поила её горячим чаем с засахаренной малиной. Соседка Елена, приземистая и кругленькая, как колобок, квохтала и хлопотала — налила грелку и сунула Илоне под одеяло, к правому боку.

— Согревать надо грудь и область печени, — приговаривала она со знанием дела. — А уже оттуда тёплая кровь расходится по телу.

— Может, врача всё-таки? — с сомнением проговорил Сергей.

— Ничего, сами справимся, — сказала Елена. — Переохлаждение не сильное. Сейчас мы её мигом отогреем.

А девочки забрались под одеяло — две живые грелки. К одному плечу Илоны прижималась белобрысая головка Ксюни, на другом устроились две каштановые косички Маришки. Их тёплое дыхание щекотало ей шею.

На следующий день Илона хрипела и сипела, а сердобольная Елена с девочками отпаивали её домашними средствами, в коих соседка была великим знатоком. Температура поднялась, слава богу, не слишком высоко — тридцать семь и пять, и Елена приговаривала, подбадривая болящую: «Ничё, ничё, прорвёмся!» И добавляла:

— Зато у тебя радость вон какая!

Для радости действительно был повод. В час дня позвонила Наталья и совершенно спокойным, как ни в чём не бывало, голосом сообщила:

— Ну что, девка у нас, три кило девятьсот. — И спросила: — Ты куда вчера запропастилась-то? Обещала побыстрее…

В этом была вся Наталья — вся её мощная, флегматично-сдержанная, стойкая к физической боли природа. Илона не сомневалась, что и родила она, не моргнув глазом — может, только пару раз рявкнула, как медведица, да пару раз сквозь зубы ругнулась матом.

— Наташ, прости, что так получилось… Я тебе попозже расскажу, — прохрипела Илона. — Когда говорить более-менее смогу.

— А что у тебя с голосом? Ты что, простыла?

— Есть немножко. Всё нормально, родная, ты там это… не кипишуй. Скоро приеду за вами. — Повторив словечко Натальи из вчерашнего сообщения, Илона подавила кашель в кулак и откинулась на подушку, улыбаясь.

День был, что называется, «мороз и солнце»: лучи искристо пробивались сквозь перистые завитки ледяных узоров на стёклах, и те горели колдовским холодным кружевом. Девчонки были рады поводу пропустить школу и окружали маму всевозможной заботой.

А в морозных узорах на окне Илоне мерещились серебряные пряди волос её ночной спасительницы, чьи босые ноги с младенческими пяточками не оставляли на снегу следов.