— Пристрелить тебя мало, старая ведьма! — а это Вадик — запойный работник ЖЭКа.

По образованию он сантехник, но починить кран в общем душе у него не доходят руки. Задевает меня полотенцем, которое неловко забрасывает на плечо, проходя мимо комнаты нарушительницы покоя, и заставляет подпрыгнуть на месте, от хриплого голоса и удручающего вида его помятого лица. Вчера он в очередной раз перебрал. Впрочем, как и его супруга.

— Когда ты уже сгинешь к чертям собачьим? — Люся выглядывает из кухни, тряся ржавым половником, зажатым в руке, и раздается отборной бранью, тут же ныряя обратно. Кажется, у нее убежало молоко.

Привычные будни людей, оказавшихся на дне. Старушка пала жертвой черных риелторов и, распрощавшись с четырехкомнатной квартирой в сталинке, была отправлена на окраину, где теперь скрашивает будни обитателей коммуналки шумным просмотром третьесортных мелодрам. Витя и Люда — такие озлобленные от природы. Комната досталась женщине от родителей, и с момента их смерти так ни разу и не ремонтировалась. Довольствуются тем, что есть и заливают горе и собственную несостоятельность паленой водкой. Только не думайте, что они совсем уж пропащие: по воскресеньям у Люси ген уборка, а на завтрак непременно овсяная каша.

— Полезна для почек, — пояснила мне как-то, накладывая в тарелку мужа щедрую порцию слизкой массы. А их почки явно нуждаются в помощи извне.

— Чего ты хотела, детонька? — заставляет меня очнуться Арина Семеновна, заметившая, что я слишком долго гляжу туда, где только что скрылась Людмила, и уже собирается спрятаться в своем убежище, но Витька, закончивший водные процедуры, подставляет ногу, не давая соседке с шумом захлопнуть обшарпанную дверь.

— Сожгу я твой ящик, Семеновна. Ей-богу сожгу!

— Только попробуй! Вмиг участкового натравлю. Пусть гонит вас взашей, чтоб не устраивали тут гадюшник, — поразительно, но то ли старушка неплохо читает по губам, то ли глухота ее избирательна.

— Какой гадюшник?! — Люська всегда на подхвате, когда разгораются жилищные споры.

Угрожающе надвигается на нас, махая половником, и, нагло окинув мой наряд — хлопковые пижамные брюки с безразмерным лонгсливом — переводит свой взгляд на пенсионерку. — За своей хатой следи! Устроила склад, скоро тараканы нас на своих спинах носить будут!

— А то ты тараканов испугалась? Всю ванную загадила, вон мокрицы по стенам кишат! Белье месяцами в тазах тухнет!

— Будьте любезны, потише, — наш скромный студент консерватории, попавший туда не иначе как по блату, высовывает свою голову, указательным пальцем возвращая на нос очки. Круглые нелепые окуляры…

— А ну, сгинь интеллигент! — хриплый сантехник демонстрирует кулак, и дверь тут же захлопывается… Дважды просить Алешу исчезнуть не нужно — его тонкая душевная организация и любовь к фортепиано вынуждает беречь свои длинные пальцы и избегать открытых конфронтаций.

Я в дурдоме. В самом забытом богом месте, где безобиден лишь кот Василий, умудрившийся прожить в коридоре, заваленном старой мебелью и ненужными мелочами, два долгих по кошачьим меркам года. Кормим его без какого-либо графика, по собственной инициативе меняя его таз.

И Слава прав. Детям здесь точно не место: я и сама из последних сил держусь, чтобы не сигануть в окно от этой какофонии раздражающих звуков.

Разворачиваюсь на пятках, чуть не потеряв правый тапок, и, протяжно выдохнув, бреду к себе, оставляя их разбираться с проблемами самостоятельно. Минут через пятнадцать они успокоятся: выскажут друг другу претензии, вспомнят матерную брань, убавят телевизор, и разбредутся по своим норам. Кто-то примется очищать почки овсом, а кто-то оплакивать прошлую жизнь в комфортабельном столичном жилье.

— Славка, — знаю, что он не спит, ведь через час он уже займет свое место за столом в обновленном кабинете на семнадцатом этаже. Попросит Катю — его секретаря без амбиций и стремления к карьерному росту — сварить кофе, и примется читать газету. — Я согласна. И на работу и на…

Смущаюсь, усевшись на проваленном диване, от которого у меня ломит спину, и разглядываю себя в зеркало на дверке старого лакированного шифоньера. Знаю, что сейчас не время для гордости, но какая-то часть меня, часть прежней Лизы, не терпящей поражений, упрямо отказывается принимать милостыню.

— Успеешь собраться минут за тридцать? Я как раз выхожу из подъезда.

Вот что на самом деле ценно. Не красивые фразы, а крепкое плечо, жаль, что понимаем мы это так поздно… Когда внутри уже все давно выжжено дотла. Ни запаса нежности, ни простого желания почувствовать себя женщиной.

Я прохожусь рукой по волосам, только сейчас замечая какими блеклыми и безжизненными они стали, касаюсь щеки, поражаясь, насколько себя запустила, и приподнимаю кофту, вздрагивая от вида торчащих ребер под светлой кожи.

Страдания не пошли мне на пользу: с места я так и не сдвинулась, даже на шаг не приблизившись к воссоединению с детьми, зато довела себя до истощения, умело заглушив инстинкт самосохранения. Еще месяц такой жизни и меня похоронят рядом с отцом — сломленную и что самое страшное, сдавшуюся…

Встаю, хлопая себя по бедрам, и заставляю улыбку расцвести на моем лице. Пусть выходит не очень естественно, зато неплохо ободряет, заставляя меня резво двигаться по комнате.

Нашла я ее случайно. На третий день после скандала с Громовым, бесцельно гуляя по городу после неудачной попытки пробиться в дом и забрать дочерей, наткнулась на объявление, нацарапанное от руки, и без раздумий набрала номер. Прекрасно понимала, что за те копейки, что просит хозяин, на комфортное жилье можно не рассчитывать, но в тот момент не очень-то заботилась об удобствах.

Тому, что успела подкопить, деля постель с предателем мужем, я нашла куда лучшее применение — наняла средненького адвоката и стала молиться всем богам, чтоб ему удалось ускорить бракоразводный процесс. И пусть диван, на котором до меня спали десятки неизвестных мне людей, вызывал во мне чувство брезгливости одним лишь видом пятен на гобелене, пусть шкаф подкосился, а старенький непригодный для работы письменный стол скорее служил элементом декора, уверения юриста, что скоро девочки будут со мной, заставляли меня мириться с необходимостью ночевать в этой каморке.

— Черт, как здесь, вообще, можно жить? — Славка хмуро разглядывает мою спальню, и, отряхивая табурет, устраивается у окна.

— Он чистый. Я что похожа на неряху? — задетая его нескрываемым отвращением к месту, где прожила три долгих месяца, недовольно приподнимаю подбородок, стараясь запихнуть свое стеснение поглубже. Плевать, что мне самой некомфортно, но сомневаться в чистоте этой комнаты я не позволю.

— Ты не неряха. Но что-то подсказывает мне, что до тебя здесь их перебывало немало. А это что, холодильник? — в неверии уставившись на жужжащего монстра с покрытой застаревшим жиром надписью «Саратов», Лисицкий встает и, засунув руки в карманы брюк, делает шаг ко мне.

— Имей я право, я бы тебя отлупил. Не удивительно, что ты никогда не приглашала меня зайти.

— Ну, извините. Не пентхаус, зато соседи коммуникабельные. Постоянно норовят поговорить, — язвлю, закрывая сумку, и в последний раз сканирую помещение, проверяя, не забыла ли чего в суматохе.

— Что за звуки? — прислушивается к фальшивой игре Алексея, указывая пальцем себе за спину.

— Мелодия дождя, Бетховен. В не самом лучшем исполнении. И если ты закончил свое погружение в суровую реальность жизни простого народа, то можешь брать мой чемодан, — протягиваю свою поклажу, только сейчас осознавая, что с того дня, когда шестнадцатилетняя Лиза Волкова ступила на перрон столичного вокзала, в моей жизни мало что изменилось. Вновь один чемодан с несколькими комплектами одежды, и пять увесистых талмудов по семейному праву.

Улыбаюсь этой горькой мысли и, небрежно тряхнув головой, первой делаю шаг навстречу изменениям. Распахиваю дверь, пропуская Лисицкого, и с шумом ее захлопнув, проворачиваю ключ в замке. Вряд ли когда-то я стану тосковать поэтому месту. Разве что по коту, который трется сейчас об мои ноги, оставляя клочки шерсти на черных джинсах.

— Вы посмотрите на нашу цацу! — с кашей покончено, и в ход пошло светлое пенное. Люся прислоняется к стене, наблюдая за Славой, идущим к выходу, и насмешливо бросает:

— Телезвезда! Один раз в телевизоре мелькнула и тут же во дворец собралась! Что, негоже светским дамам по коммуналкам слоняться? Побежала к мужу в ножки кланяться?

Лучше промолчать. Некоторые уроки я все же усвоила: порой не начать скандал куда мудрее, чем с пеной у рта доказывать всем и каждому свою правоту.

Наклоняюсь, желая на прощание почесать шею животного, и так и замираю, не коснувшись Васьки, впервые услышав его протяжное мяуканье. Молчаливый он. Даже в марте не досаждал своими криками, в то время как под окнами уже вовсю распевали арии его четвероногие братья.

— Лизок, на груди распишись, — Витька рвет тельняшку на теле, выпячивая вперед свое пузо, и под звонкий смех жены надвигается на меня, наступая на хвост бедного кота. — Когда еще к нам знаменитость заглянет?

Сейчас я его не боюсь. Впрочем, солгу, если скажу, что, вообще, когда-то боялась. Как бы он не духарился, Виктор вполне безобиден. Тем более, когда его верная спутница рядом, готовая в любую секунду огреть его чем-то тяжелым, если он, не дай бог, решится до меня дотронуться.

— Давай лучше я, — Слава же явно переоценивает возможности захмелевшего соседа.

Останавливает забулдыгу, схватив за ворот алкоголички, и взгляд его не предвещает ничего хорошего.

— Так распишу, что мать родная не узнает. В машину иди, — даже не смотрит в мою сторону, все еще удерживая перепуганного сантехника, — быстро.

Именно это я и делаю. Машу на прощание любопытной Арине Семеновне, застывшей в коридоре, киваю Люсе и быстро семеню на лестничную площадку, в самый последний момент решительно разворачиваясь. Если и есть среди постояльцев этой квартиры тот, кто действительно жаждет спасения, так это кот, тоскливо глядящий мне вслед.