— Значит, твоя семья меня не касается? Разве это нормально, что я не могу высказать свое мнение по поводу этой ситуации?

— Моя семья — это ты! А твоими мнениями я сыт по горло. Только и слышу: «Не обижай мать! Мать — это святое!», — передразнивает, желая задеть, но добивается противоположного эффекта. Мои губы сами растягиваются в улыбке, а из груди уже рвутся характерные звуки.

— Ты смеешься? — застывает, так и не коснувшись дверной ручки, и щелкает выключателем, удивленно уставившись на мое спокойное лицо.

— Немного. Пародии не твой конек.

Теперь и сама ступаю босыми ногами на пол и быстро подхожу к нему, крепко обнимая за талию.

— Ну что тебе стоит? У тебя денег куры не клюют, а она сон потеряла, не в силах купить очередную побрякушку, — целую, ощущая, как он расслабляется, и уже чувствую вкус победы. Победа моя с привкусом мятной зубной пасты…

Когда-то я даже прониклась к этой даме. Уговорила Громова перестать наказывать ее за ошибки молодости, а в ответ получила это — приехав в студию на новеньком автомобиле, она выставляет меня никчемной женой, напрочь позабыв о работе, которую я проделала, желая хоть немного растопить лед между их странной парочкой.

Эвелина и бровью не ведет, в то время как я пылаю праведным гневом, с трудом удерживая язык за зубами. Мама не погладит меня по голове, если в эфире федерального канала я выскажу Громовой все, что думаю о ней и ее сыночке…

— Помниться, за измену ты его простила. Разве нет? — бьет наотмашь, обманывая всех кроме меня — это не улыбка, это оскал. — И прожила вполне счастливо почти полтора года.

— Спорное утверждение. Счастьем это можно назвать с натяжкой, — все-таки нахожу в себе силы ответить, подмечая, каким азартом загорается взгляд Филиппа. Встает, окончательно позабыв обо всем, что хотел разузнать у народной артистки, и уже идет ко мне, почуяв сенсацию.

— Как долго длилась интрижка вашего мужа?

Вопрос не по адресу, но деваться мне некуда:

— Четыре месяца, — сглатываю, и отвожу глаза в сторону. Увидеть Громову своих слез я не позволю.

ГЛАВА 22

Порой одна случайная встреча способна повлиять на жизнь целой семьи. Моя встреча с Яной сделала именно это — вновь заставила меня сомневаться, толкнула к краю обрыва и обрекла на страдания Лизу, для которой мое предательство стало ударом. Отправной чертой, перейдя которую механизм разрушения нашего брака был безвозвратно запущен — обратного пути нет.

Я встретил ее случайно: в том самом баре, в котором по выходным выступает диджей, заставляющий толпу двигаться в такт быстрой музыке, за той же барной стойкой, выполненной из лакированного дерева, в той же униформе, разве что темно-синюю рубашку предусмотрительно заменили на серую, отлично подходящую под обивку диванчиков и обшивку стен. Замер напротив, забыв о заказе, о Славе, стоящем за моей спиной, и… о жене, которой обещал вернуться к десяти.

— Здравствуй, — сорвалось с ее губ прежде, чем она успела подумать, а сердце мое уже билось где-то у горла, мешая поступлению кислорода.

За полтора года брака я почти справился с чертовой одержимостью этой жгучей брюнеткой. Перестал грезить о жадных руках, добровольно сдаваясь на волю другим — нежным, чаще отдающим, чем требующим взамен. Научился торопиться домой не потому, что того требуют клятвы, данные Лизе за стойкой регистрации, а лишь по той простой причине, что того желала моя душа. Она жаждала поскорее оказаться дома, поскорее вдохнуть цветочный парфюм женщины, которой я дал свою фамилию. Вовсе не дикая вишня была в моих фаворитах…

Помню, как тяжелым взглядом бродил по знакомому мне лицу, пока в шумном зале звенели пивные бокалы, пока Лисицкий, оттеснивший меня плечом, сухо чеканил название выбранного нами напитка, и как нехотя отходил к столику, даже не думая спорить, когда Славка намеренно занял диван, с которого открывался прекрасный вид на барменшу. Мне просто было не нужно на нее смотреть. Теперь, когда мое безумие оказалось заперто рядом, в этом переполненном баре, с густым табачным воздухом, я остро ощущал Янино присутствие. Память сама дорисовывала детали: волосы стали длиннее, сменив каре на неаккуратно заплетенную косу, доходящую до середины лопаток, глаза все такие же сияющие, разве что туши на них почти нет…

— Не нравится мне твой взгляд, — произнес тогда Слава, приблизившись ко мне настолько, насколько позволял деревянный стол, стоящий между нами, когда-то покрытый лаком, а сейчас утративший свой блеск. Смотрел исподлобья, и постукивал костяшками пальцев по столешнице, незаметно косясь мне за спину.

— Давай уйдем. Здесь куча баров.

— Брось, ладно? Все в порядке, — все, что успел сказать, прежде, чем Яна, лично вызвавшаяся отнести поднос, поставила передо мной рюмку и тарелку с горячим. Улыбнулась лишь краешком губ, и словно не замечая присутствия моего друга, коснулась руки. Правой руки, будто специально проводя указательным пальцем по ободку моего обручального кольца.

— Поздравляю, — бросила, словно выплюнула, ничуть не скрывая разочарования, а во мне вскипел гнев, довольно уместный, если учесть, что когда-то она дала мне понять, что не видит будущего со мной рядом… — Значит, ты все же решил последовать моему совету.

Это был не вопрос. Сухая констатация факта, заставившая меня иначе взглянуть на жизнь, которую я прожил вдали от ягодного дурмана, уже бьющего мне в ноздри. Действительно ли я сдался, следуя рекомендациям Яны, когда окольцовывал Лизу — удобную во всех смыслах? Прекрасная супруга, понимающий друг, нежная, податливая любовница?

Виски обожгло горло, руки сами сжались в кулаки, а в том самом месте, где еще секунду назад меня касались чужие пальцы, кожа пылала, знакомо покалывая от позабытых ощущений. Поднял голову, встречая ее уверенный взгляд, но так и не ответил, совершенно не понимая, что стоит сейчас сказать. Убедить, что ее чары давно надо мной не властны?

— Мне запрещено надолго задерживаться у столиков, но если вы не торопитесь, через тридцать минут моя смена подходит к концу… Посидим, как в былые времена, — улыбалась, гуляя взором по нашим лицам, умело скрывая, что недовольство Лисицкого не осталось ей не замеченным. Прикусила нижнюю губу, косясь на дверь, скрывающую администратора, и терпеливо ждала, когда же кто-то из нас проронит хоть слово.

В детстве, я часто воображал, что все мы лишь маленькие фигурки, которые кто-то переставляет, разыгрывая очередную партию. Боги, восседающие на своем Олимпе, посылают нам испытания и, предусмотрительно запасаясь попкорном, коротают вечера, наблюдая за тем, как их подопечные преодолевают трудности. Так вот, мой кукловод был далек от небесной выси, райских садов и благородных целей. Он вылез прямиком из ада, из самых темных уголков преисподней, и, взирая на меня сверху вниз, наверняка решал, за какую ниточку дернуть первой. Хотя, была ли разница? За какую ни потяни, начало свое они брали в душе. Врезались ржавыми крючками в мою плоть и лишили воли.

— Давай.

Вот так я собственноручно подписал себе смертный приговор. Как наркоман, положивший не один год на свою борьбу за освобождение от зависимости, жадно вдохнул первую дорожку белого порошка… Все до тошноты предсказуемо — лишь пара минут рядом с ней, и все мои труды полетели насмарку.

Мне достаточно было одной мимолетной встречи, чтобы все, что томилось во мне, вырвалось наружу. Один ее взгляд вскрыл гнойник, и неприглядная рана в моей груди со стремительной скоростью начала разрастаться.

— Как ему удавалось так долго скрывать от прессы свою связь с другой женщиной? — удивляется известная журналистка, примелькавшаяся на одном из развлекательных каналов. — Обычно, подобное мгновенно становится достоянием общественности.

— Игорь был аккуратен, — Лиза довольно быстро берет себя в руки, и теперь смотрит прямо на меня — в камеру, с нескрываемым укором, который обдает холодом, заставляя липкие капли проступать на позвоночнике.

— А вы не заподозрили неладное? — теперь очередь Филиппа включаться в допрос. Он забирает микрофон у гостьи, и, оставив его на стойке, берет бразды правления в свои руки: сам решает, когда и что должно быть озвучено. — Отдалился ли он от вас, стал ли чаще задерживаться на работе?..

— Напротив, — прочищает горло, блеснув глазами в сторону моей матери, которая со скучающим видом рассматривает собравшихся, — он стал внимательней… А если и переживал о чем-то, то всегда списывал это на проблемы в работе.

Не хочу, чтобы вы считали меня безнадежным. Если я и способен на предательство, то осознание собственной подлости вовсе не дремлет во мне… Оно пожирает, заставляя корчиться мою душу от невыносимых мук, и чем больше нежности и любви я читаю в глазах супруги, тем больше ненависти испытываю к самому себе. В конечном итоге это меня уничтожит.

— Чего ты так поздно? — включая прикроватную лампу, Лиза морщится от света и прикрывает глаза ладонью. Щурясь, отыскивает мою фигуру в полумраке спальни, и, взбив подушку, подкладывает ее под спину, натягивая одеяло до подбородка.

Я знаю, она недовольна. Я пьян и от меня наверняка разит женскими духами… Даже двадцать минут горячего душа в гостиничном номере, где я оставил Яну на смятых простынях, не помогли мне избавиться от аромата ее парфюма.

Стягиваю пиджак, бросая его стул, и встав спиной к супруге, неспешно расстегиваю пуговицы на груди. Чувствую себя последним мерзавцем, оскверняющим эту комнату своим присутствием.

— Ты опять пил, Игорь? — наверняка хмурит брови или закатывает газа к потолку. — Третий раз этот месяц.

— Знаю, — выдаю устало, ощущая себя еще хуже, оттого, что в очередной раз собираюсь солгать. — Проблемы на работе.

— Эй, — слышу, ее шаги, и застываю, когда теплые ладошки касаются моего оголенного торса. Обнимает, даже не подозревая, что еще пару часов назад точно так же меня касалась другая. — Это не повод напиваться. Мы ведь договорились.