— Найди себе другое место, — бросаю, влезая в пиджак, в то время как Яна уже хватает сумочку, свалившуюся на пол. Вешает ее на плечо, разворачиваясь на каблуках, и, не забывая покачивать бедрами, минует разделяющий нас стол.

— Без проблем. Хотя, ты не понимаешь, отчего отказываешься, — делает шаг ко мне и касается губ поцелуем, напоследок стирая большим пальцем следы своей помады с моего лица.

Не имею понятия, какие мысли скрываются от меня под этой прической, но умело отмахиваюсь от неприятного предчувствия, только что кольнувшего грудь.

— Даже спорить не станешь? — удивляюсь, что она так легко сдается и, следуя ее примеру, приглаживаю пятерней свои волосы. Еще не хватало сплетен, что после визита длинноногой брюнетки, босс щеголял по офису в непотребном виде…

— Нет, — странная улыбка касается ее уст, а глаза загадочно блестят. — Возможно, ты прав — секретарь из меня выйдет неважный. Тем более мое чутье подсказывает, что впереди меня ждет куда более перспективная должность… Заедешь сегодня? — перебросив шубу через руку, оборачивается уже в дверях, и кокетливо хлопает ресницами, прикусывая нижнюю губу.

И это не может не заводить, даже несмотря на то, что я недавно держал ее в своих объятиях. Такими женщинами невозможно насытиться, сколько бы часов вы не провели в их постели.

Собираюсь ответить, что вряд ли сумею вырваться, но прежде, чем слова слетают с моего языка, слышу, как тяжелое полотно двери ударяется о стену, сопровождая глухой хлопок встревоженным женским вскриком.

Слава. На лице играют желваки, грудь тяжело вздымается, а глаза налились кровью…

— Пожалуй, пойду, — быстро вернув над собой контроль, Яна протискивается в приемную, в то время как друг неприязненно морщится, дергаясь, когда темная норка, задевает его черные брюки.

Смотрит на меня исподлобья, стягивая шарф со своей шеи, и отбросив его в сторону, расстегивает пальто, избавляться от которого не торопиться. Молчит, словно тщательно раздумывает над тем, каким должен быть его следующий шаг, и прежде, чем я успеваю спросить, с чего он решил навестить меня в разгар рабочего дня, в мою челюсть прилетает удар.

Кулак у него стальной. Легко достигает цели, вызывая боль и первые капельки крови, скользнувшие по подбородку из разбитой губы.

Раньше с ним драться мне не приходилось. Пихаться, валяться по полу, имитируя серьезную борьбу не на жизнь, а насмерть, когда нам было лет по двенадцать — да, а вот уклоняться от вознамерившегося съездить мне по лицу кулака — навряд ли.

— Убью! — рычит и явно намерен воплотить в жизнь свое обещанье.

Налетает, и припечатывая к книжному шкафу, из которого тут же сыплются папки с бумагами, давит мне на горло предплечьем, как заведенный раз за разом повторяя свою угрозу.

Слишком бурная реакция на встреченную в дверях Яну. Даже несмотря на то, что все эти годы он считает своим долгом присматривать за моей женой — вскользь напоминает мне о приближающейся годовщине, словно между делом интересуется, успел ли я приготовить подарок к ее дню рожденья, и не слишком умело скрывает волнение, когда Лиза подхватывает простуду. Словно, не стань его, я не смогу должным образом заботиться о жене, забуду о важных датах и однажды найду ее безжизненное тело в спальне, где оставил ее дожидаться купленных в аптеке лекарств.

— Да что с тобой? — смотрю, не мигая, в его пылающие яростью глаза, и с силой толкаю на стол, ничуть не переживая о слетевшем на пол ноутбуке. — С ума сошел?

— А ты? Развлекся? Получил удовольствие? — освобождается из моего захвата и встает на ноги, вновь грозно на меня надвигаясь. Вряд ли собирается с силами для очередного раунда, но вот быть как можно ближе, когда обвинения слетят с его губ, явно не прочь. Чтобы каждое слово ощущалось мной физически — запах никотина, парфюма, и мятной жвачки; волны гнева, негодования и презрения.

— Вечер тебя ждет тяжелый. Твоя жена на парковке.

Последовавшего за его словами удара я даже не чувствую, ведь смысл сказанного довольно быстро достигает цели. И как оказалось, цель эта где-то ниже, вовсе не в голове, совершенно пустой и мгновенно отяжелевшей от встречи с чужой рукой. Она где-то в груди, в том самом месте, где мы прячем свои души…

Я помню тот день. И свои ощущения, когда наш с Лизой дом встретил меня тишиной. Абсолютной тишиной, не нарушаемой даже писком духового шкафа, с настройками которого она так и не разобралась. Даже сейчас, спустя стольких лет жизни в этих стенах, звуковой сигнал нет-нет да разносится по кухне.

Помню, как бесцельно бродил по комнатам, прекрасно зная, что ни в одной из них я ее не встречу, как застывал у снимков, почти физически ощущая, что атмосфера тепла и уюта постепенно покидает этот дом, так и не справившегося со своей задачей — семьей мы так и не стали.

Ведь родные и по-настоящему близкие люди друг друга не предают, а я сотворил именно это. Понимал, что у меня больше нет времени на раздумья, и заждавшаяся моих действий вселенная, решила вмешаться, послав Лизу к моему кабинету именно в тот момент, когда я в очередной раз пошел на поводу у своих желаний, но почему-то должной благодарности к судьбе я не испытывал.

Наверное, именно тогда я отчетливо осознал всю соль житейской мудрости, передающейся от поколения к поколению: лишь потеряв жену, я, наконец, осознал, как много она для меня значила. Разве что плакать не стал, предпочитая заглушить собственные переживания водкой.

— Игорь Валентинович, — няня крадучись пробирается в кабинет, пуская узкую полоску света из коридора в темноту комнаты, разбавленную лишь свечением телевизора.

Машет рукой, словно это поможет очистить воздух, пропитавшийся табачными парами и запахом крепкого алкоголя, мокрые лужи от которого до сих пор покрывают журнальный столик.

— Девчонки уснули. Может быть, сделать вам чаю? С ромашкой, как вы любите? — с какой-то материнской теплотой глядит на меня из-под бровей и неодобрительно хмурится, подмечая, что за эти полчаса я успел выпить немало.

— Не стоит. Сегодня я предпочитаю что-нибудь покрепче, — киваю на стакан в своих рукой, краем глаза следя за эфирной заставкой, извещающей зрителей, что реклама подошла к концу.

Неудобно. Ерзаю на сиденье, и сам поражаясь эффекту, производимому на меня этой живой старушкой в строгой драповой юбке, и даже подумываю переключить, пока лицо моей жены не всплыло на экране. Хотя, не могу не понимать, что она наверняка смотрела вчерашний выпуск. Да и знает всю ситуацию изнутри.

— Елизавета Борисовна хороша, — Нина Алексеевна на секунду отвлекается от меня, с легкой улыбкой рассматривая свою хозяйку. — Ей идет бордовый.

— Не знаю, — стараюсь ничем не выдавать эмоций, но алкоголь в крови не повышает моих актерских способностей. Что-то неуловимое, лишь на секунду мелькнувшее в моих глазах, все-таки не остается ей незамеченным. Склоняет голову набок, и прежде, чем оставить меня одного, задает вполне уместный вопрос:

— Что ж вы наделали, Игорь Валентинович?

И сам не знаю. Над этим стоило задуматься раньше, когда в погоне за страстью, я упустил нечто важное, что-то куда более ценное, чем обладание женщиной, способной подарить твоей плоти незабываемые ощущения.

ГЛАВА 25

— Чем ваш муж объяснил свой поступок? — когда все вновь занимают свои места — кто на удобных креслах, кто, подобно нам, на мягких диванах, а кто у камер, то и дело поворачивая массивную конструкцию в нужном направлении — Филипп вновь приступает к допросу. Пожалуй, это все же именно он — разговор следователя с потерпевшей. Даже прожектор, пусть и не слепящий мне глаза, после того, как осветители поколдовали над аппаратурой, придает атмосфере жуткую схожесть с дешевыми детективами: я, мой дознаватель, и старая лампа, помогающая Смирнову разглядеть каждую эмоцию, мелькнувшую на моем лице.

— Что это было: любовь, страсть, скука?

— Все вместе, — подвожу итог, игнорируя недовольное кряхтенье свекрови.

Чувствую, что ее подмывает вклиниться в наш диалог, но слишком хорошо ее знаю — минут на пять ее терпенья точно хватит. Не напрасно же она столько лет варилась в этом котле. Уж без сомненья успела усвоить, что нецензурная брань рейтинги ей не поднимет. Потерпит, немного придержит коней, но в конечном итоге все-таки вспыхнет как спичка, угрожая подпалить каждого, кто отважится ей перечить. Это лишь дело времени.

— И тем немее, брак он решил сохранить. Или это было вашим желанием?

— Нет, — я качаю головой, в мельчайших деталях вспоминая тот вечер, когда моя жизнь пошла под откос… Я, может быть, и была раздавлена, но терять самоуважение не планировала: меня унизили. Ведь чем еще можно считать измену, если не унижением? Демонстрацией, яркой, публичной демонстрацией, что твои чувства и переживания в этом мире совсем ничего не стоят. Что тебя можно заменить другой, можно забыть, можно сделать все что угодно, кроме, пожалуй, самой важной вещи для любой женщины — полюбить тебя невозможно…

— Я хотела развода. Считала, что бороться там больше не за что.

Ведь то, чему не дано устоять, обязательно рассыпется в мелкую крошку, погребая под кучей мусора и строительной пыли не только привычные для вас вещи, но и воспоминания, планы, эмоции, и что самое страшное, вас самих. Мой мир тогда рухнул окончательно. Без права на надежду, что мы еще сможем с ним все исправить, без самого главного — без желания, вообще, что-либо возвращать.

— Что будем делать? — Таня, не успевшая сменить свой сценический костюм на что-то более пристойное, складывает руки на груди, приподнимая и без того с трудом сдерживаемый латексным топом бюст.

Морщится, замечая, что от полной наготы ее отделяет не так-то много, и хватает покрывало, небрежно свисающее с кресла, желая крыть под ним свой вызывающий наряд