— Быть может, таким образом он пытался искупить свою вину? — делает предположение Смирнов, не прерывая контакта взглядами с народной артисткой.

— Может, но киньте в меня камень, если им двигало только лишь чувство стыда за содеянное.

Рискуешь, мама. Первый прилетит от меня — понять, что на самом деле я испытывал к собственной супруге мне довелось не сразу.

— Ты соображаешь, о чем меня просишь? — Лиза намеренно отходит к окну, предпочитая находиться подальше от меня в минуту моего сумасшествия.

Поправляет пушистый кардиган, в который успела переодеться, пока я, не в силах двинуться с места, покрывался снежными белыми хлопьями на той самой тропинке, где меня настигло известие о скором отцовстве. Стоял, как пригвождённый к земле, лихорадочно обдумывая услышанное, и отмер лишь тогда, когда первая капля растаявшего снега скользнула по моей щеке. Бросился в дом, впервые за эти три недели хоть что-то зная наверняка — о разводе не может идти и речи. Не сейчас, когда руки трясутся от переизбытка эмоций, а сердце, наконец, проснувшееся после спячки, колотится где-то у горла.

Я знаю, о чем больше всего мечтают дети — видеть родителей ежедневно. Слушать сказки по вечерам, озвученные нежным женским голосом, играть в мяч на лужайке, подражая уверенным движениям отца, и каждый праздник проводить за шумным семейным столом. Меня в жизни многого лишили — гнались за баснословными гонорарами, многомиллионными контрактами, свято веруя, что дорогущая игрушк ас лихвой возместит мне отсутствие родителей на школьных утренниках. Ни такой жизни я хочу для своего сына. Или дочери, пол здесь совсем неважен…

— Я понимаю, — делаю шаг по направлению к Лизе, но тут же останавливаюсь, подмечая, как дрожит ее подбородок. Запускаю руку в волосы, умелым движением смахивая с них мелкие капли, и расстегиваю пальто, отбрасывая шарф на диван. — Мы не должны рушить жизнь ребенка, только лишь потому…

Осекаюсь. Господи, я что-то не то говорю…

— Почему? — Лиза же явно намерена докопаться до сути. — Договаривай.

Наступает на меня, но, не пройдя и двух шагов, словно опомнившись, что нужно держать расстояние, замирает, крепче вцепляясь пальцами в крупную вязку своей накидки.

— Потому что я не могу принять твоего вранья? Это ты хочешь сказать?

— Нет. Совсем нет.

— Тогда что? Считаешь, что твоя любовь к другой это не повод для расставания? — в этот раз сорвавшиеся с ее уст слова звучат не как обвинения, а как прямая констатация факта. Реальность, которую стоило лишь облачить в вопрос, и из женских глаз тут же хлынул поток горьких слез. Отворачивается стремительно, поднося ладони к лицу, и еле различимо всхлипывает, с каждым тяжелым вздохом все глубже пронзая мою душу острой иглой.

Боже! Знать я не знаю, что делать: что говорить, как умолять, что обещать и…

— Лиза, — и сам не узнаю свой голос, не осознавая, что нарушаю ее пространство, когда так близко приближаюсь к притихшей в своем горе женщине.

Подавляю ее протест, обнимая трясущиеся плечи, и с удивлением понимаю, насколько сильно скучал по ее запаху, по тому, как ощущается ее кожа, не прикрытая съехавшим с ключицы свитером, по мягкости волос, в которых прячу свое лицо, на секунду позволяя себе забыть, что мои прикосновения ей противны. А она дергается. Дергается, со стоном вырываясь из моих объятий, и вжимается в подоконник, отворачиваясь.

— Прости, — получается слишком тихо, но я знаю, что она расслышала мою просьбу. Надо ли повторять?

— Прости, — теперь громче, почти надрывно, наверно поэтому жена отвлекается от обзора зимнего пейзажа за окном и до красноты прикусывает нижнюю губу, продолжая стоять, словно статуя, опустив глаза, в то время как я уже не могу отвести от нее взора.

— Я… Господи, — медленно скольжу ладонью по своему лицу, немного задерживая пальцы на приоткрытых губах, — я не человек, Лиза, мне нет оправдания… Что я наделал?

Только разве мне кто-то ответит? В голове миллиарды мыслей, так яростно мечущихся в моей черепной коробке, что ухватиться хотя бы за одну не так-то просто.

— Игорь, я не хочу говорить.

— Дай мне минуту, — прошу, но женщина уже уверенно качает головой, стирая влагу с раскрасневшейся кожи.

— Не нужно. Просто уйди…

— Дай один шанс. Один-единственный шанс доказать, что я могу все исправить, — мечусь по комнате, не зная, как достучаться до жены, сквозь броню которой мне вряд ли удастся пробиться.

— Не хочу, ясно! Чего ты от меня ждешь? Пятнадцать минут назад ты готов был уйти, не посчитав нужным сказать на прощанье хоть что-то! — срывается на крик, яростно смахивая со щек соленые бусины. — А теперь просишь меня забыть обо всем что сделал? Только лишь потому, что ребенок должен расти в полной семье, — полоснув по мне полным обиды взглядом, Лиза указывает мне рукой на дверь.

Не этого она ждала. Она всего лишь маленькая, хрупкая женщина, безжалостно преданная своим мужем. Возможно, меня бы спасли всего лишь три слова. Но их я не произношу…

ГЛАВА 28

Игорь

Я потерял сон. Ничто так не отрезвляет человека, как твердое «нет» из уст той, от кого прежде вы не знали отказа. Тем более, если отвергающая вас женщина носит под сердцем вашего ребенка…

Прикрываю глаза, откинувшись в неудобном кресле, и впервые жалею, что избавился от старого отцовского стула, в котором работать было куда комфортнее.

— Игорь Валентинович, — да и новая секретарша, постоянно взвизгивающая на всю приемную, стоит мне внезапно выйти из кабинета, радости не добавляет. Так заунывно тянет мое имя, что мне хочется разнести этот чертов селектор бейсбольной битой.

— К вам тут женщина, — нагоняет тумана, намеренно замолкая на самом интересном месте, и громко сопит, ожидая, когда же я задам закономерный вопрос.

— Кто?

— Кхм, — Виктория откашливается, и с небольшой заминкой все-таки выдает:

— Она не представилась, но уверяет, что в ы всегда ей рады.

Яна. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы с первого раза не угадать, кто с такой самоуверенностью уже стучит в дверь моего кабинета. Не ждет приглашения, толкая деревянное полотно, и тут же предстает передо мной во всей красе: серые полусапожки на высоком каблуке, тесная плотная юбка молочного цвета и блузка — просторная, в тон обуви, и слегка просвечивающая бюстгальтер.

Женщина плавно покачивает бедрами, двигаясь словно лиса, загнавшая в угол зайца и уже предвкушающая вкусный ужин, и поставив свою сумку на столешницу, садится с ней рядом, забрасывая ногу на ногу.

— Соскучился? — слегка подается вперед, хватая карандаш из подставки, и начинает покусывать тупой кончик, не забывая томно на меня поглядывать. — Я вот жутко скучала.

Я не видел ее с той самой ночи, когда, нацепив на себя безразмерный халат, она кричала мне вслед не самые приятные слова. Отстранился от наших с ней отношений и, если быть честным, настолько погрузился в себя и анализ своих поступков, что толком и не вспоминал о жгучей брюнетке, забрасывающей мой мобильный гневными СМС. А сейчас и подавно — думаю о жене, о предстоящем разводе и перспективе стать воскресным папой, о кипе бумаг, скопившейся на моем столе, о друге, с которым так ни разу и не созвонился… о чем угодно, но только не о ней.

Мой мир трещит по швам, а она все так же красива, уверенна и сексуальна, но отчего сейчас, сидя в этой соблазнительной позе с плавным прогибом в пояснице и приоткрытыми губами, терзающими корпус карандаша, я не нахожу ее привлекательной. Так долго томился в ожидании ее прихода в мою жизнь, а, получив желаемое, ужаснулся — тех потерь, что я понес с ее появлением, она никогда не стоила…

— Нравлюсь? — заметив, что я слишком долго молчу, изучая хорошо знакомое мне лицо, призывно улыбается, меняя позу, и теперь едва ли не лежа на жесткой столешнице, взбивает рукой свою прическу.

Нет. Но скажи я об этом вслух, мое четырехмесячное безумие станет достоянием общественности — уж эта женщина не побрезгует известить всех и каждого, что на протяжении долгого времени являлась моей любовницей.

— Ты плохо выглядишь, Игорь. Работа тебя доконает, — произносит, и уже ведет кончиком языка по верхней губе, исследуя помещение задумчивым взглядом. Знаю, что вовсе не переживает за мое состояние, но и не думаю смеяться, когда она не слишком-то умело разыгрывает неодобрение, останавливаясь глазами на толстой папке, принесенной мне Викой в начале трудового дня. Плевать ей на все, но если бы она захотела узнать мое мнение, юлить бы не стал — если я и умру, то явно нет от ежедневной рутины, а от размышлений, которых с каждым днем становится только больше. Напротив, пусть и не всегда удачно, но здесь, среди суеты офисных работников, я хотя бы немного отвлекаюсь.

— Бедный, мне даже кажется, ты постарел! Размять тебе плечи? Или… — замолкает, недвусмысленно сверкнув взором, и принимается медленно расстегивать верхнюю пуговку своей блузки.

Странный она человек — неужели считает, что секс лекарство от всех болезней? Или по-другому и не умеет вовсе?

— Не стоит. И сядь на стул, пока кто-нибудь не зашел, — я не хочу проверять, насколько хватит моей выдержки, и намеренно не слежу за игрой ноготков с перламутровыми пуговицами, еще памятуя о том, как быстро сдался в прошлый ее приход. Кошусь на дверь, проверяя, плотно ли та прикрыта, и благодарю небеса, что Яне хватило ума не сделать секретаршу невольной свидетельницей нашего разговора. Последнего разговора, ведь права на ошибку у меня больше нет.

— Брось, через твою помощницу не так-то просто прорваться. Так что внезапных гостей можешь не ждать, — никак не уймется, продолжая все так же занимать мой стол.

— Но ты ведь здесь. Слезь, — говорю тверже, отбирая и теперь возвращая в органайзер горемычный карандаш, которым женщина принялась игриво водить по моей груди, свято веруя, что и сегодня одержит победу.