— Я припаркуюсь, — Ефим Ильич тормозит у бизнес-центра и оборачивается ко мне, а его пушистые усы уже расползаются по лицу от широкой открытой улыбки.

— Можете пообедать. Я наберу вас, как закончу.

Ветер не щадит прически. Придерживаю капюшон на своей голове, и торопливо семеню к стеклянным дверям, вклиниваясь в ряды торопящихся на работу служащих. Переступаю порог, кивая охраннику, с которым когда-то делилась пончиками, купленными в соседнем кафе, и иду к лифту, рядом с которым уже толпятся замерзшие люди: растирают пальцы, прикладывают покрасневшие ладони к заалевшим щекам и переминаются с ноги на ногу в своих не по погоде тонких сапожках. Когда-то и я так наряжалась…

Здесь мало что изменилось, и от этого мое сердце пропускает удар, поддавшись ностальгии по былым временам, когда я сама решала, что буду делать завтра, оплачивала квитки за съемную студию и радовалась, принимая из рук продавца пакет с платьем, на которое откладывала месяца три.

— У Вячеслава Андреевича совещание, — новенькая. Не ладится у Лисицкого с кадрами. — Присядьте.

Я погорячилась, мой стол совсем не узнать: завален бумагами, ручками, канцелярскими скрепками, одна из которых покоится у лакированной туфли секретарши, да и кофемашину они заменили. Интересно, ей удалось освоить любимый Славкин рецепт?

Неторопливо снимаю платок, несколько раз обмотанный вокруг шеи, и расстегиваю пуховик, совсем не желая с ним расставаться, ведь даже те несколько метров, что я прошагала с парковки, показались мне длиннющей дистанцией на пути к спасительному теплу.

Знаете, о чем я думаю, наблюдая за молоденькой шатенкой, раскладывающей пасьянс, пока ее босс заключает очередную сделку? Я ей завидую. Через пару часов она выключит свой компьютер, погасит свет в кабинете начальника, дождется подружек из отдела кадров или той же бухгалтерии, и шумной компанией двинется домой. А там наверняка нет изменщика-мужа, страха, что в своей кровати ты найдешь чужой бюстгальтер, и тягостных мыслей о том, что даже родные стены способны на предательство: впустили захватчицу, и продолжают стоять, ведь по большому счету, им плевать, кто будет стирать пыль с лакированных полок.

Раньше все было проще.

— Лиза? — знакомый голос и скрип дверей заставляют меня оставить свои рассуждения, и вот я уже встаю, отвечая вялой улыбкой на блеск Славкиных глаз.

С нашей последней встречи он заметно похорошел, ведь ни одного мужчину не красит разбитый нос и порванный рукав пиджака.

— Вот уж не думал тебя увидеть, — отодвигает мне стул, жестом приглашая присесть, и через секунду оказывается напротив, идеально вписываясь в интерьер своего рабочего места.

Идут ему эти папки, покоящиеся на краю стола, ноутбук и вид осенней Москвы, прекрасно просматривающийся в панорамное окно позади него.

Как мне начать?

— Как девочки?

— Хорошо, — отвечаю торопливо и не могу перестать теребить ручки сумки, что удерживаю на коленях.

Терпеть не могу просить чьей-то помощи, тем более после того, как вмешалась в многолетнюю дружбу своего собеседника: разрушила, растоптала, пусть никогда и не желала чего-то подобного.

Глупо молчать. Но язык словно распух, а предательские слезы уже скапливаются в уголках глаз, вынуждая меня отвести взор в сторону.

— Что-то случилось? — явно успев уловить мое настроение, друг подается вперед, теперь внимательно меня разглядывая.

Что он видит? Узнает ли меня, вообще? Ведь мне кажется, что от прежней Лизы Волковой ничего не осталось…

— Что…

— Все нормально, — выдыхаю, усилием воли заставляя себя взглянуть на обеспокоенного человека, что сейчас нервно мнет пальцами уголок какого-то важного документа.

Ему из-за меня нос разбили на глазах у сотни именитых гостей, а он забывает дышать, ожидая, когда я промолвлю хоть слово.

— С девочками все прекрасно, у Насти лезут еще два зуба.

— Тогда, почему ты, — теряется, с трудом собирая мысли в кучу, когда я стираю влагу со своей щеки, опускает голову, а через секунду резко выпрямляется, откидываясь на спинку белого кожаного кресла:

— Игорь?

— Он, — теперь мне хочется снять пуховик.

Жарко, ведь от стыда, как оказалось, можно сгореть в прямом смысле этого слова. Я глупая, беспросветная, безнадежная дура! Наверное, именно такой меня видят окружающие?

— Мне нужна работа, Слава, — нет смысла тянуть, поэтому все же перехожу к делу, отставляя на соседнюю сидушку свою дорогущую сумку.

Боже, на мне замшевые полуботинки, на ценнике которых красовалось шестизначное число, а я умоляю о подработке. Каламбур, да и только.

— Зачем? — одно лишь слово.

Жаль, что ответить на этот вопрос нельзя, не потратив и без того истончившийся запас сил на длиннющий монолог.

— Я хочу заработать.

— Тебе Громов денег не дает?

— Дает. И не только мне, — поясняю, многозначительно взглянув в его хмурое лицо и, наконец, признаюсь. — Ничего не вышло, Славка.

Улыбка выходит сама собой — натянутая, горькая, та, от которой белеют губы, предательски подрагивая от грядущей истерики.

— Весь мой брак — фарс. Не гожусь я на роль его спутницы жизни, — вновь рука скользит по щеке, мгновенно становясь влажной. — Зато Яна годится. Впрочем, кто бы сомневался, да? Куда мне тягаться с такой…

Зачем-то развожу руками, демонстрируя масштабы ее выдающейся личности, и возвожу глаза к потолку, усиленно обмахивая свое раскрасневшееся лицо.

— В общем, я хочу уйти от него.

— Уйти? — удивлению Славы нет предела, оттого и проходится пятерней по своей идеальной прическе. — То есть уйти?

— Сниму жилье, заберу девочек, подам на развод.

— А дом? Разве нельзя все решить спокойно? Уверен, в деньгах ты нуждаться не будешь…

— Не буду, — и сама пододвигаюсь, незаметно для себя вцепившись пальцами в столешницу, которую уборщице придется усиленно тереть тряпкой, чтобы избавиться от моих отпечатков на полированном стекле. — Потому что уйти он не даст. Ты же знаешь, как он дорожит детьми. Ни за что не допустит, чтобы мы жили раздельно.

— На это есть суд…

— Суд? Он миллионер Слава! Да и не доведет развода: вновь будет молить опрощении, обещать, что больше никогда с ней не свяжется, а я… — осекаюсь, давая себе секундную передышку, — а я прощу. Потому что вновь пожалею, вновь дам ему шанс заставить меня поверить в лучшее…

— Лиз, — мужчина встает, растерянно оглядывая мою осунувшуюся фигуру, а я уже близка к сердечному приступу.

— Пожалуйста. Я согласна на любую работу. Мне больше не к кому обратиться…

Черт его знает, на что я надеялась? К чему привели меня мои жалкие попытки противостоять величественному магнату? Деньги, что я успела заработать, давно покоятся на счетах адвоката, который так и не справился с поставленной перед ним задачей, а многомиллионная аудитория по ту сторону экрана теперь считает меня распутницей…

— Планировали? — господи, разве можно назвать это планами?

Я была безумна в своем отчаянье. Ведь даже пойди все по моему сценарию, финал был бы таков — дети у мужа, а я орошаю слезами подушку. И ненавижу. Люто ненавижу всех за то, что нашли в моем лице неплохую грушу для битья: свекровь, что не так давно рыдала на моем плече, спустив все деньги на молодого любовника; Смирнов, предвкушающий зашкаливающее число просмотров своего шоу; Яна, лишний раз польстившая своему эго; муж, избавившийся от супруги, чье недовольное ворчанье засело у него в печенках; и зрители, измотанные за многочасовой рабочий день и теперь наверняка ликующие, что хоть одна избалованная жена олигарха была спущена с небес на землю.

— Да, — а дальше может не спрашивать. И так знаю, что это будет за вопрос.

— Я хотела помочь ему сделать шаг, на который он никогда бы сам не решился: наконец, воссоединиться с той, кого он действительно любил, — приподнимаю бровь, гипнотизируя камеру взглядом, и ядовито ухмыляюсь, запуская пальцы в завитки прически, устраивая локоть на спинке дивана — я само благородство, не правда ли?

ГЛАВА 34

— Тебе не стыдно? — похоже, не только я на грани эмоционального истощения. Свекровь, что за последние три минуты не проронила ни слова, устало растирает запястья, словно только что освободилась от кандалов и теперь мечтает вернуть чувствительность затекшим конечностям. Не улыбается, не кричит, не пылает праведным гневом…

— Совесть у тебя есть?

— Есть, — не совсем понимаю, куда она клонит, поэтому благоразумно замолкаю, давая своей собеседнице полную свободу действий.

— Сама наворотила делов, а теперь хочешь выставить виноватым моего сына? После всего хорошего, что он для тебя сделал? После того как я приняла тебя как родную дочь?

— Правда? Простите, — искренне удивляюсь, только сейчас понимая, что, оказывается, ее нравоучения, издевки над моим внешним видом и приглашение Яны на свой день рождения, не что иное, как проявление материнской любви! Театр абсурда, не иначе, а моя свекровь его действующая прима.

— А разве нет? Я всегда была добра к тебе, всегда желала вам счастья…

— И именно поэтому усадили меня за один стол с его любовницей? — немного утрирую, но от этого сладость победы при виде перекошенной физиономии Громовой — старшей отнюдь не становится меньше.

Нравится мне наблюдать, как она хватает воздух губами, как бегает глазами по залу, примолкшему в ожидании ее ответа, и как впервые на моей памяти нервно заламывает пальцы… Впрочем, о чем это я? Такое мне видеть уже приходилось.

Я привыкла к их перепалкам: иногда шумным, с громкими ругательствами, обвинениями и кучей претензией, а иногда проходящим вполне спокойно. Например, как сейчас.

Эвелина сидит с каменным выражением лица, так и не притронувшись к моим фирменным кексам, а Игорь усердно имитирует работу, бегая глазами по принесенным с офиса документам. Тихо, но каждый из собравшихся в этой гостиной знает, что это временно, ведь маленький вихрь, мечущийся по комнате, лишь набирает свою мощь, грозясь перерасти в гигантский торнадо.