Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– А что потом? – Виве начинал нравиться их разговор.

– В конце концов, мы купили ей слона из тикового дерева. Тоби сказал, что слон должен всегда стоять головой к двери – это приносит счастье. Впрочем, я уже забыла: может, наоборот – головой от двери. Как только слона завернули, я поняла, что он матери не понравится – ей никогда не нравились мои подарки, по-моему, даже сердили. Но вообще, все это уже не важно. После покупок он повез меня в эту Банганглу. Знаешь, там так забавно, что-то вроде скрытого озера, прямо в центре Бомбея, со ступеньками вокруг. И там так мирно.

Мы зашли там в маленький ресторанчик, а после этого сидели на ступеньках и говорили, говорили, говорили, сначала о его работе – он биолог, что-то там по птицам, но для заработка преподает в школе-пансионате для мальчиков где-то на севере. А потом абсолютно обо всем: о нашем детстве, о родителях – всякие простые вещи, о которых я не говорила с такими мужчинами, как Фрэнк или Олли, потому что они слишком красивые. И еще в глубине моего сознания у меня всегда сидят такие мымры, как Си или моя мать, и бубнят: «возьми себя в руки», если я говорю чересчур искренне или робею. Вива, у тебя есть что-нибудь от головы? Извини, я знаю, что слишком долго рассказываю, но скоро дойду до сути…

Порошок растворили в воде. Тори с минуту полежала с мокрой фланелью на висках, но тут же села опять.

– И вот самый хороший момент, – сказала она. – Все время, пока мы говорили, я рассматривала его и заметила, что у него красивые губы и что, если его прилично подстричь, он станет почти красавцем. Потом он стал читать стихи, а я сказала: «Слушай! Должна тебя предупредить – я очень дремучая, знаю только одно стихотворение под названием «Итака» и считаю, что это бред собачий».

Вива засмеялась.

– А что он ответил?

– Он спросил: «Почему?», а я сказала: «Потому что это вранье. Там все про алмазы и жемчуг, которые ты находишь во время путешествия и возвращаешься богатым. Но вообще-то, приехав в Индию, я почувствовала себя гораздо беднее, ведь если бы я не приехала, то и не знала бы, какой замечательной может быть твоя жизнь».

Он ничего не отвечал, и мы сидели молча. Потом к озеру спустилась маленькая погребальная процессия, мы смотрели, как мужчина разделся до дхоти, омыл себя и высыпал пепел его отца на поверхность озера. Это было печально, и Тоби объяснил, что мужчина прощался с отцом. Это было интересно, и тогда я рассказала ему всю историю про Пандита, и он тоже возмутился.

Когда мы возвращались домой, он сказал, что не согласен со мной насчет «Итаки», что в ней говорится только о радости путешествия в непознанное. Сам он считал, что это стихи об обретении самого себя, что-то типа того. Потом он остановил машину возле пляжа Чоупатти. Солнце садилось, и он поцеловал меня – ох, Вива, неужели я все-таки сошла с ума? – Прекрасные, васильковые глаза Тори светились счастьем.

– Ну а дальше? Что было дальше? – Вива подалась вперед и сидела на краешке стула. Тори была словно в трансе.

– Он сказал: «Знаешь, мне в голову пришла нелепая мысль. Ты не хочешь ехать домой, а я хочу жениться. Так что давай поженимся. Это будет неплохое приключение. Впрочем, я уже догадываюсь, что ты меня высмеешь».

– Ох, нет-нет! – Вива накрыла уши ладонями. – Не может быть!

– Оказывается, может. – Тори сложила руки на коленях и смотрела на них.

– Тори, ты виделась с этим парнем всего один день. Тебе нельзя так поступать, просто нельзя.

– Но это не так. – Тори снова положила на лоб фланель. – Это забавная вещь. Ты ведь знаешь, как иногда бывает, – что ты просто знаешь, что это правильно.

– Нет, не знаю, – сказала Вива. – Не так вот с бухты-барахты.

– Тоби говорит, что это скорее индийская свадьба, разве что мы сами ее устраиваем.

– Ничего похожего, Тори, – заспорила Вива. – Ты ничего не знаешь ни о нем, ни о его родителях, а они ничего не знают о тебе.

– Я знаю, что его мать живет в Хэмпстеде с его отцом, архитектором, и что она пишет стихи, и что она каждое утро плавает в пруду в Хэмпстед-Хит с чайником в руке.

– А-а, – сказала Вива, – теперь все понятно.

– Чтобы подогреть воду, – подсказала Тори.

– Замечательно.

– Ах, Вива! – Тори по-детски сжала руки. – Постарайся меня понять! Я не хочу возвращаться в Миддл-Уоллоп. А тут у меня будет свой дом. Он говорит, что наша с ним жизнь будет как научная экспедиция – мы будем как буддистские монахи, которые идут в лес, чтобы найти своего антмана… ну, кого-то там… забыла.

– Атмана, – поправила ее Вива. – Значит, духовную сущность. Но ваши планы даже отдаленно не похожи на монашескую жизнь.

– Ой, Вива, – внезапно сказала Тори. – Эта головная боль просто невыносима. У тебя есть еще порошок?

Вива растворила в стакане воды еще одну дозу эпсомской соли.

– Тори, сколько ему лет? – осторожно спросила она, с удивлением обнаружив, что у нее даже участилось дыхание от беспокойства.

– Двадцать семь с половиной, и он зарабатывает полторы тысячи фунтов в год и учит индийских мальчишек в Амритсаре. В школе Святого Варфоломея вроде. Там у нас будет свой дом.

– Кажется, ты говорила, что он намного старше тебя.

– Я ведь тебе уже сказала, что на нем был отцовский смокинг – вот он и казался в нем огромным. На самом деле он стройный.

– Он действительно сделал тебе предложение?

Тори загадочно посмотрела на нее.

– Ну-у…

– Давай, Тори, выкладывай.

После нервного молчания Тори сказала:

– Я уже помолвлена. – Она подняла выше рукав платья и показала Виве серебряный браслет на своем запястье. – Он дал мне вот это – у индусов это означает «возлюбленная».

– Тори, но ты не индуска.

– Знаю, я не могла на это наплевать. Вчера мы пошли в Бомбейское бюро записей гражданского состояния, и вот что у меня есть. – Она показала Виве золотое кольцо, которое повесила на цепочке под платье. – Сегодня вечером мы убежим. Си Си я оставлю записку. Матери я уже отправила телеграмму. И самое лучшее, Вива, – в ее глазах блеснул восторг, – что уже поздно что-то с этим делать.

Тори умчалась с такой же стремительностью, с какой появилась, а Вива села на кровать, убитая этой новостью. Сумасшедшая скорость, с какой Тори связала свою жизнь с этим самым Тоби, граничила с безумием, а мысль о том, что та будет несколько часов ехать с ним на север в его развалюхе, наполняла ее ужасом. Ее подруга словно плыла на быстрину в бумажной лодочке. Единственное, что порадовало Виву, – то, что Тори была настолько переполнена собственными новостями, что ничего не спросила про Фрэнка.

Вива не хотела говорить о нем. Все. Точка.

Неделю назад она послала Фрэнку письмо и сообщила, что Гай все-таки жив и что его «смерть» была каким-то трюком, которым он их одурачил, а в результате ей пришлось съехать от мистера Джамшеда.

«Любезно с твоей стороны, что ты стал нашим светлым рыцарем, – написала она, а затем, подумав, что в этом звучит сарказм, добавила: – чтобы проводить нас домой, но, по-моему, нам лучше не видеться. – В первом наброске она написала: «по крайней мере, долгое время», а потом вычеркнула эти слова, решив, что быстрая ампутация лучше, чем смерть от медленного лечения.

«Мистер Джамшед и Дейзи, – продолжала она, – ясно мне объяснили, как важно в данный момент не делать ничего, что повредило бы репутации нашего приюта». – Тут ее перо повисло над бумагой – если бы они не провели вместе ту ночь, она, возможно, написала бы ему о разгроме в ее комнате и об обидных обвинениях мистера Джамшеда, но теперь он казался ей частью этого стыда.

«Сейчас я хочу дописать свою книгу, а когда это сделаю, поеду в Шимлу и заберу родительский сундук, – написала она в конце письма. – Желаю тебе удачи в твоих будущих делах. С наилучшими пожеланиями, Вива».

В ее словах о сундуке была некоторая бравада и, возможно (тогда она не думала об этом), желание себя успокоить, потому что за тот час, пока она писала это письмо, ее тело стало мокрым от пота, а в голове творилась такая сумятица, что она, запечатав конверт, поскорее достала свой блокнот, решив успокоить себя работой. Но увидев, что это невозможно, стала выписывать круги по комнате, обняв себя за плечи и тяжело дыша от огорчения.

Потом, лежа без сна в постели, она вспоминала ту дождливую ночь в маленьком гостевом домике в Ути, и ее боль превратилась в злость на себя. Она получила по заслугам, и теперь воспоминания о своих слезах, стонах, о том, как она прижималась к нему, вызывали в ней отвращение, и она всем сердцем жалела, что не удержала дистанцию. Такое сохранение дистанции было для нее не просто фигурой речи. После смерти родителей и Джози она научилась – и отчасти успешно, вплоть до фиаско с Уильямом – не доверять никому, ни на кого не надеяться и, самое главное, ничего не рассказывать. Так проще жить.

Через два дня Фрэнк прислал ответ.

Дорогая Вива!

Спасибо за то, что ты сообщила про Гая. Я с большим облегчением узнал, что он не умер. Теперь ты, несомненно, справишься с ситуацией так, как считаешь нужным, и больше не нуждаешься в моих предостережениях. Теперь я твердо решил дать согласие на работу в Лахоре. Я уеду на следующей неделе. Сомневаюсь, что ты станешь это делать, но не пытайся связаться со мной в эти дни.

Искренне твой,

Фрэнк

Она сидела на кровати и читала его письмо. Потом скомкала его и выбросила в корзину, после чего, в приступе лихорадочной энергии, схватила веник и подмела пол. Убрав пыль, она выскоблила просторный гардероб карболовым мылом, выстлала его изнутри бумагой и аккуратно повесила туда свои немногочисленные наряды. Разложила на столе рядом с пишущей машинкой стопку бумаги, ручки и карандаши, убрала на полку свои блокноты, разместив их в хронологическом порядке, прикрепила кнопками к стене календарь. Вот, теперь хорошо. Теперь в ее жизнь снова вернулся порядок. Пора за работу.