Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Я думаю, что это замечательная мысль, – сказала она.

Едва забрезжил рассвет, они поехали в Лахор. Тори – за рулем старенького «Толбета», Роза – возле нее с картой на коленях, Вива – на заднем сиденье.

В машине было слишком шумно, и Вива не могла участвовать в разговоре, чему тихонько радовалась: идея нагрянуть к Фрэнку начинала казаться ей нелепой, и она уже досадовала на подруг, уговоривших ее на такую авантюру. При одной лишь мысли о том, что он находится совсем неподалеку от нее – бреется или одевается, принимает пациентов, пьет чай, – у нее от волнения пересыхало во рту.

Чтобы как-то отвлечься, она думала о Тоби и его птицах. Накануне вечером, за ужином, он рассказывал про них. Поначалу Тоби показался ей удивительно милым и добрым, но слишком говорливым, но теперь, когда он привык к ней и не суетился, она обнаружила, что у него суховатый юмор, а его речь изобилует бриллиантами метких словечек и умных суждений. В последние пару недель он изучал перелетных птиц – чирков и полярных крачек, которые, подобно английским невестам из рыболовецкой «флотилии», прибывали в Индию на зимние месяцы. Тоби рассказал, как осиротевшие молодые птенцы иногда находили самую невероятную замену матери – пуловер, бутылочку с горячей водой, подмышку или даже бумажный самолетик – хоть что-то, особенно если это «что-то» движется.

Откинув голову на спинку сиденья, она размышляла, что Уильям был для нее скорее бумажным самолетиком, чем бутылочкой с горячей водой. Он появился в ее жизни в первые, ошалелые лондонские недели, когда она была совершенно одна и отчаянно тосковала хоть по какому-то общению. Он назвался близким другом ее родителей и пригласил на постановку «Турандот» в театр «Ковент-Гарден». В ресторанах, где они часто бывали, Вива с жадностью ждала рассказов о ее родителях, о Джози, но постепенно в ней росло ощущение, что на их имена как бы наложено табу.

Да и Уильям по своей природе не был рассказчиком: он любил конкретику, факты. Он давал ей горы советов – как распоряжаться деньгами, где жить, от каких людей держаться подальше. И когда наконец он положил ее к себе в постель, это показалось ей фокусом иллюзиониста; они оба старались делать вид, что ничего между ними не было, и это оставило в ее душе ощущение пустоты и смятения. Его никогда всерьез не интересовали ее потребности, желания, характер; для него она была каким-то проектом, нехитрой задачкой, шарадой.

Фрэнк был совсем другим. Теперь она это понимала. В ту ночь в Ути он овладел ею как мужчина, без смущенных улыбочек и оправданий, без ощущения, что это нечто недозволенное. Но что ее действительно тогда потрясло, так это открытие, что она ему очень нужна; такого она не чувствовала у других мужчин, с которыми встречалась. Ей показалось, что Фрэнк хотел понять ее как человеческую личность, индивида. И это ее пугало – фактически она много лет бежала от этого, – но одновременно и восхищало.

Вива взглянула на свое отражение в дверце автомобиля. Вот теперь ей предстоит испытать унижение – ведь он красивый мужчина, избалованный женским вниманием, а она вела себя с ним нехорошо, даже пренебрежительно. Скорее всего, за это время он успел найти себе другие варианты.

Ее волной захлестнула тоска. «Ты слишком много думаешь», – упрекнула она себя и выглянула в окно.

День понемногу занимался. Бледное утреннее солнце светило над местностью, похожей на пережаренный омлет. Две хищные птицы парили над равниной, взмывали в небо и ныряли вниз, а потом уселись на нечто, похожее на обглоданный козий скелет. Какая суровая тут жизнь!

Они обогнали старика и женщину, тащившихся по пыльной дороге. Каменные фигурки из доисторических времен. Оба босые; он вел осла, она несла на голове вязанку хвороста. «Толбет» протарахтел мимо; женщина положила вязанку возле сараюшки величиной с угольную яму и посмотрела им вслед.

На переднем сиденье Тори и Роза спорили насчет переключения передач.

– Нет, Роза, не так, – сказала Тори. Мотор взревел, и машина рванулась вперед. – Вот как это делается. Ногу вниз, ногу вверх, ногу вниз, вперед.

– Это автомобиль, Тори, а не ходули с пружиной, – возразила Роза, возмущенно поднимая брови, – впрочем, как хочешь.

– Вива, – сказала Тори через плечо, – послушай-ка. Когда мы приедем в Лахор, ты как предпочитаешь, чтобы мы остались с тобой, ну там, для моральной поддержки и все такое, или выметались поскорее?

– Нет, – поспешно ответила Вива. – Не надо оставаться. – Ей невыносимо было думать, как кто-то будет свидетелем ее фиаско. – Лучше будет, если вы приедете за мной часа в четыре; времени будет достаточно. Если я не застану его, тогда просто погуляю по городу, – добавила она, словно целью этой поездки был осмотр местных достопримечательностей. – Мне это интересно. Конечно, у него наверняка много приглашений на Рождество, – добавила она. – Но мы хотя бы пригласим его лично.

Тори переглянулась с Розой и качнула головой. Роза тихонько вздохнула.

Начались окраины Лахора, равнинного города, где доминировал высокий холм. Тори вылезла из машины и сверилась с подробной картой, которую набросал для них Тоби. Теперь она увидела очертания Шиш-Махала, Дворца Зеркал, и это означало, что теперь, по ее расчетам, они находились в нескольких милях от больницы.

Но Тори еще полчаса колесила по узким улочкам, яростно сигналя, прежде чем они внезапно выскочили на базарную площадь и поехали к величественному, но обветшавшему эксцентричному зданию с могольскими арками и широкими окнами. К его ступенькам вели два ряда пыльных кактусов.

– Вот и приехали. – Тори нажала на тормоз. – Вот и больница Святого Патрика, где сейчас живет Фрэнк. Вива, ты точно не хочешь, чтобы мы остались?

Подруги с беспокойством смотрели на нее.

– Абсолютно точно, – ответила она, хотя ее сердце готово было выскочить из грудной клетки. – Все в порядке, не волнуйтесь.

– Конечно, – пробормотала Роза. – Кто б сомневался.

Тори повернулась и поцеловала Виву в макушку.

– Удачи тебе.

Пока Тори и Роза разглядывали больницу, Вива украдкой вынула из сумочки зеркало и увидела в нем свое бледное напряженное лицо. Она поднесла зеркальце ближе к глазу: места, где были стежки, побледнели, но следы гематомы еще можно было различить. Впрочем, при неярком освещении их почти не заметишь.

Она подняла глаза и увидела улыбку на лице Тори.

– Ничего, сойдет по сельской местности, – Вива тряхнула головой.

Она открыла дверцу и встала одной ногой на мостовую.

– Ну, я пошла, – сказала она со вздохом. – Возьму себя в руки. Буду закалять характер.

– Да, – с готовностью отозвалась Роза. – Это ужасно хороший способ.

«Не важно, – хотелось добавить Виве, – у меня все замечательно, я радуюсь жизни. Я могу прекрасно прожить и без этого…» Но подруги уже скрылись в облаке пыли, оставив ее одну.

Внутри больницы за столом, отгороженном веревочкой, сидел мужчина с нафабренными усами и в униформе и что-то записывал в большой журнал. Вива направилась к нему, стуча каблуками по мраморному полу. Когда она остановилась у стола, он перестал писать и взглянул на нее.

– Чем могу служить, мадам? – спросил он. – Я здесь комендант.

– Я ищу доктора Фрэнка Стедмана, – сказала она, но он покачал головой, прежде чем она успела договорить.

Утомленный грузом возложенной на него ответственности, он стал листать свой журнал.

– Никого с таким именем нет, – сообщил он через некоторое время и для убедительности проштемпелевал пустую страницу. – Вам надо поискать где-нибудь еще – возможно, в госпитале Святого Эдварда: там много британцев.

Ей надо было выделить на это больше времени – в Индии всегда все занимает больше времени, чем ты ожидаешь.

– Я точно знаю, что он работает здесь, – заявила она. – Он изучает гемоглобинурийную лихорадку.

– Подождите здесь, пожалуйста, – сказал он. – Я посмотрю. – Он отвел ее в сумрачную затхлую комнату, набитую пациентами; когда она вошла, все замолкли и уставились на нее.

Когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела напротив себя старика. Он тяжело дышал, с его лица не сходило выражение мучительной агонии. По обе стороны от него терпеливо сидели, должно быть, его домашние – жена, два сына и дочь. Они принесли с собой кастрюли и свернутый матрас.

Теперь их глаза неотрывно смотрели на нее. Она была взвинчена, нервничала, и ей даже хотелось крикнуть им: «Пожалуйста, не смотрите!»

Через несколько минут вернулся комендант. Он снял очки, направил на нее усталый взгляд и тяжело вздохнул. Ему явно хотелось, чтобы все были свидетелями, как он страдает от ее назойливости.

– Тут нет никакого доктора Фрэнка Стедмана, он работает где-то в другом месте. – И он махнул рукой куда-то за плечо.

– Послушайте. – Вива встала и посмотрела ему прямо в глаза. – я пришла сюда не ради лечения. – Она перешла на хинди. – Доктор Фрэнк мой друг.

– О! О! – Его лицо внезапно превратилось в одну сплошную улыбку. – Глупое недоразумение, простите за ошибку, мэмсахиб. Пожалуйста, распишитесь здесь.

Он достал бланк с несколькими печатями, крикнул что-то мальчишке, который тут же вынырнул из темноты.

– Отведи мадам мэмсахиб в кабинет доктора Стедмана. Быстро!

Она шла за мальчишкой по полутемному коридору и, внезапно уловив запах жареной еды и жидкости Джейса, фенола, почувствовала, что у нее готов взбунтоваться желудок. С обеих сторон она видела зарешеченные, словно в тюрьме, окна, силуэты пациентов на железных койках. Вокруг больных и умирающих суетились родственники и, казалось, чувствовали себя здесь как дома. Кто-то лежал на узкой койке рядом с пациентом, другие, сидя на корточках, варили еду на маленьких примусах; одна женщина переодевала мужа в свежую рубаху.

Мальчишка остановился поболтать с худым, как скелет, мужчиной, лежавшим на полу. Смуглая женщина, вероятно жена, сидела на полу, скрестив ноги, и варила ему в горшке дхал. Когда женщина подняла голову, Виву поразила ее сияющая, почти сердечная улыбка, которая как бы говорила: «Мы все едины в болезни».