Их короткое счастье подошло к концу: отпуск кончился, и Тина снова отправлялась воевать, а Зейна оставалась здесь, на своей войне у холста. Но её сердце рвалось следом за любимыми синими глазами в небо, чтобы уберечь, спасти...

— Твоя любовь будет меня хранить, — сказала Тина, целуя её.

О, как Зейне хотелось верить в спасительную силу своей любви! Если бы она могла, она бы невидимым щитом окружила Тину и её крылатую машину, но она уже не успевала нарисовать для неё крылья. Крыльев ждала новая, уже утверждённая высшим командованием будущая эскадрилья, а Зейна не могла себе позволить проволочки, задержки и отставания от уже заданного ею самой темпа работы. Груз ответственности лежал на плечах. Она нарисовала для Тины лишь маленький талисман — золотое сердечко.

— Через него ты услышишь меня всегда. Он будет оберегать тебя в небе.

Уже десять пар крыльев для второй эскадрильи были готовы, когда Зейну вдруг окружил звенящий многоголосый гул. Её обступили живые говорящие облака, и ей стало тесно и трудно дышать в их плотном кольце...

Она пришла в себя на полу в мастерской. Кто-то брызгал ей в лицо водой:

— Детка! Родная моя... Я так и знала, что этим кончится.

Руки Зиры перенесли её на кушетку. Человек в белом халате с озабоченным видом изрёк:

— Истощение сил на фоне слишком интенсивной работы.

Доктор выглядел слегка испуганным, как будто за неугодное заключение его могли стереть в порошок. Но, скрепя сердце, он сказал правду: его испепеляли ледяные молнии глаз Зиры.

— Лучший отдых — смена деятельности, — пробормотала Зейна, охваченная обморочным холодком. — Буду признательна господам генералам, если они разрешат мне в качестве такой смены вернуться в небо.

Но вторая эскадрилья «пташек» была ещё не полностью снабжена крыльями — оставались ещё две пары. Их Зейне всё равно нужно было закончить, после чего начальство пообещало рассмотреть вопрос о её возвращении к боевым действиям. Зира, хмуря мрачные брови, проговорила:

— Скажу тебе откровенно, моя девочка: я бы предпочла, чтобы ты работала здесь — конечно, не в столь изматывающем графике. Но, увы, не от одной меня зависит решение по твоему вопросу. Я выскажу своё мнение, но решать будет Генеральный штаб. Так уж вышло, что это стало делом государственной важности.

Беседа эта была неофициальная, субординация осталась за стенами мастерской, и Зейна с дочерней нежностью прильнула к плечу Зиры.

— Я знаю, что вы хотите уберечь меня. Я тоже очень, очень вас люблю! Душа мамы в чертоге осени не даст мне соврать: дороже вас — и ещё Тинки, — добавила она с розовым румянцем на скулах, — у меня нет никого. Но... Я не могу так больше. Мне нужно небо. Я хочу сражаться.

Она позволила себе отдохнуть шесть часов после этого обморока, а потом снова взяла в руки кисти. «Мама... Дай мне сил, — молилась она. — Помоги нам всем. Помоги Тинке. Мы должны победить. Но пусть Тинка и Зира останутся живы! Храни их, прошу тебя, мамочка...» Блестящие дорожки слёз ползли по щекам, но рука с кистью, поднявшись, решительно и твёрдо, ласково положила первый мазок одиннадцатой пары крыльев.

И вот — двенадцать бойцов стояли перед ней, готовые к вылету. Они ждали инструкций. В её глазах всё плыло от слёз, тёплая солоноватая дымка окутывала и её сердце.

— Ребята, никакого особого секрета нет, — сказала она с чуть усталой улыбкой. — Просто открывайте своё сердце небу и летите. Летите, пташки. Пусть свет осени вас хранит.

Она подняла руку в подобии благословения, и с её пальцев упали искорки золотого света — сродни тому, что сиял в осеннем чертоге, который разрушить не могли никакие бомбы. Он был вечно жив — в её сердце. Его силой были написаны крылья этих десяти парней и двух девушек, готовых отправиться в бой.

Отряд, состоявший пока из двух эскадрилий, уже окрестили «пташками».

Вопрос о «смене деятельности» решился для Зейны положительно. Её поставили командовать звеном — тройкой. В эскадрилью входили четыре таких тройки.

— Возможно, вы снова понадобитесь у холста для создания новых крылатых бойцов, — предупредил генерал. — Так что это ваше назначение — скорее всего, временное.

Но об этом Зейна не думала. Небо снова открывало ей объятия — это главное. Она опять чувствовала себя в реальном деле.

И дел было много, они кипели и бурлили, хотя с земли это мало кто замечал. Зейна уничтожала врага: на счету её звена было больше всего сбитых крылатых машин противника. Однажды в пылу боя самолёт с нарисованным жёлтым листом качнул крыльями, и сердце Зейны при виде этого листа вспорхнуло, взвилось ласточкой: Тинка! Это она приветствовала её. Крик «Тинка-а-а-а!» растаял в холодном высоком небе, и Зейна выписала в воздухе фигуру — золотое сердце. В точности как когда-то до войны, машина Тины пролетела сквозь него, окончательно подтверждая, что за штурвалом была именно она. Враг, судя по всему, недоумевал, что это за загадочные манёвры, и Зейна расхохоталась в голос. Впрочем, кто-то из вражеских пилотов догадался, что в небе присутствует влюблённая парочка, и два самолёта противника, дурачась, тоже пролетели сквозь ещё не рассеявшееся сердце, после чего дали троекратную пулемётную очередь — просто так, в воздух. Это определённо был салют в честь влюблённых. Странное, неоднозначное чувство занозой засело в груди Зейны: как их после этой шутки убивать? Вроде бы враги, и вроде бы — тоже люди, которым ничто человеческое не чуждо.

Но это была лишь краткая минутка юмора в разгар боя, разрядка нервов, и разводить дальнейшие сантименты было некогда: вокруг с гудением пролетали крылатые машины, свистели очереди пуль.

Снова была осень, но уже не тёплая и золотая. Бабье лето кончилось, воздух стал пронзительно-холодным в предчувствии зимы, летела снежная крупа. Крылатые бойцы редко летали в одиночку, как минимум — тройками; этого же правила старалась придерживаться и Зейна. Ей тем более следовало быть осторожной: враг, мечтая заполучить такие же крылья, открыл охоту на художницу-летунью. Невидимый щит предохранял от пуль, но не спасал от сетей. Именно такой сетью, выбрасываемой с борта самолёта, её пытались поймать, взять живьём в плен. На что враг рассчитывал? Что пленённая Зейна станет рисовать крылья для бойцов противника? Как бы то ни было, ей уже несколько раз пришлось уворачиваться от коварных сеток, которыми её пытались изловить, как зверя. Или, скорее, как птицу.

Погнавшись за вражеской машиной, она оторвалась от своего звена, а коварный враг того и ждал. Несколько самолётов атаковали её ребят, отрезая её от них. Они пытались прорваться к ней, уже чуя, чем дело пахнет, но сквозь заслон противника не удавалось пробиться. Одного из парней нейтрализовали, накинув сетку. Изготовленная из чрезвычайно прочного материала, ножом она не резалась. Зейна хотела кинуться своему бойцу на помощь, но...

Тихое жужжание и свист — и её по рукам и ногам опутала прочная сеть.

«Внимание всем, кто слышит! Мы атакованы, у врага численный перевес. Зейна захвачена сетью. Наши координаты...»

.

Тина в это время была в воздухе — возвращалась с задания. Золотое сердечко под комбинезоном ёкнуло тревожно и сильно: с Зейной — беда!

Зира тоже получила сообщение крылатого бойца. Она уже давно сама не участвовала в боях, только командовала, но сейчас, на ходу сбросив генеральский китель, поверх формы натянула лётный костюм. Счёт шёл на минуты. Встав во главе эскадрильи машин, она поднялась в воздух в сопровождении отряда «пташек». Они вылетели к месту захвата Зейны. Время уходило, враг уже мог далеко оттащить художницу в сетке, как пойманную жар-птицу...

Вот и она, жар-птица родная — билась в сетке, пытаясь вырваться, но где уж там. А это кто спешил с другой стороны? Неуставное изображение на фюзеляже — осенний лист. Уж не синеглазая ли лётчица, Тинка?

Эскадрилья атаковала врага, а Зира устремилась за самолётом, который в сетке тащил пойманную Зейну. Стрелять опасно: можно попасть в девочку. Крылья у неё свернулись, защитный экран, видимо, тоже сейчас не действовал. (Работал он только при раскрытых крыльях). Длина троса сетки небольшая,  но натянут он был, как струна. И ничем его не возьмёшь, разве что только пулей...

«Госпожа генерал-полковник, — послышался в наушнике голос Тины. — Я могу перебить пулей трос сетки. Разрешите выполнять?»

«С ума сошла? — закричала Зира. — Ты в НЕЁ попадёшь! Трос короткий!»

«Не бойтесь, госпожа генерал-полковник. Я единственная, кто не промахнётся. Верьте мне. Разрешите выполнять?»

Солнце холодно и ослепительно сияло, озаряя белые башни облаков. С такой высоты непонятно было, осень на земле сейчас или, может, весна: темно, грязно, бесснежно.

«Чёрт с тобой! Выполняй!»

«Есть!»

Выстрел — и трос лопнул. Невредимая Зейна, окутанная уже начавшей раскрываться сеткой, отлетела от вражеской машины.

.

Зейна не сразу выпуталась — мешали потоки воздуха. Но она сумела перегруппироваться, когда под ней тускло блеснул длинный крылатый корпус защитно-оливкового цвета. Свои. Это свои! Даже очертания самолёта казались родными, милыми, хотелось его обнять. Вражеские машины были какие-то злые, жестокие, что-то холодно-беспощадное в них проступало... А может, это лишь казалось Зейне по понятным причинам: всё вражеское отталкивает. Как бы то ни было, сетка наконец раскрылась, соскользнула, и крылья плавно опустили Зейну на воздушное судно. Она даже знала, сердцем угадывала, чьё. Нет, не с жёлтым листком — Тинка сражалась выше. Её подхватила Зира.

Но у Тинки из левого двигателя повалил чёрный дым, машина как-то странно зашаталась в воздухе и, будто раненая птица, начала терять высоту.

— Тинка! Катапультируйся! — Зейна совсем не слышала своего голоса, его перекрывал, затыкая ей горло, поток ветра.

Но ничего не происходило, самолёт продолжал снижаться, теряя управление. Почему, почему Тинка не выпрыгивала с парашютом? Сердце бешено стучало, леденея, охваченное облачным холодом. Может, она ранена? Или... погибла? Мало врагу уничтоженной, разнесённой на мелкие осколки «Любви», так он ещё и Тинку у Зейны отнять захотел? Не бывать этому.