Любаше стало щекотно, она засмеялась и почесала ухо:

— Всё с тобой понятно, маленькая развратница! Довела человека до монастыря своим раем!

— Прости, что я слишком откровенна. Ты, наверное, не любишь об этом вспоминать.

— О Марате? Я никогда о нём не вспоминаю, — Любаша посмотрела в окно. — Это как будто не со мной происходило… Но есть человек, о котором я постоянно думаю, никак не могу выкинуть его из головы.

Она намекала на Данилу. Он всё-таки запал ей в сердце, хотя она упорно сопротивлялась своим чувствам.

— А он знает, что у тебя к нему симпатия? — спросила Надя.

— Догадывается.

— Любаша, не будет у меня с ним счастья. Не люблю я его. Если у вас сложится, я буду только рада и никогда не перейду тебе дорогу. Мы не такие, как мама и тётя Поля, мы — другие.

* * *

После этого признания словно кандалы с ног упали. Всё с Данилой Кандауровым было хорошо, кроме одного: она его не любила. Да, привыкла к дружеской помощи и мужскому вниманию, научилась флиртовать, думала о нём как о будущем муже, но вот страсти до ослабевания ног не было. Она бы не пришла к нему ночью и не скинула одежду на пол, не повисла бы на нём, как котёнок на шторах, — всеми коготками, не отцепить, не оторвать без дырок в тонкой ткани. Не слушала бы ночь напролёт, как стучит его сердце.

Данила был удобной партией — не сидеть же всю оставшуюся жизнь в одиночестве? Хотя… Глеб же сидел? Тоже, наверное, несладко жить в монастыре на острове — без электричества, без связи с миром, в бесконечных постах и молитвах. О чём он думал, когда решил отречься от прежней жизни? Сомневался ли в своём решении? Вспоминал ли о Наде?

Зазвонил телефон. Она глянула на экран и обомлела: «Глеб Громов». Вот так просто? Взял и позвонил после года молчания?

Глава 51. Я тебя прощаю

— Добрый день, Надя. Мы можем встретиться? — спросил он обычным своим голосом, каким спрашивал, хочет ли она бутерброд с маслом, или в какой музей собирается поехать.

— Встретиться? — растерялась она. — Зачем?

— Поговорить.

О чём? Неужели он не слышал о сорвавшейся трансплантации? Хитрая тётка скрыла свою неудачную медицинскую авантюру? Сказала, что Надя избавилась от «урода» и счастливая, с денежками, умотала в Юшкино? Он просидел целый год на острове и не общался с женой? В любой из вариантов трудно было поверить.

— Ладно… — согласилась Надя. Она ответит на его вопросы и посмотрит ему в глаза. — А где?

— Тут особо некуда пригласить девушку, — сказал он так, словно планировал пригласить её на свидание. — Поэтому предлагаю покататься по озеру. Не против, если я заеду за вами на лодке?

— За нами?

— За тобой и Верой.

Ну, конечно, за Верой… Он же так мечтал о детях.

— Приезжай.

Любаша кинулась к шкафу и распахнула лакированные створки:

— Что ты наденешь? — спросила она.

— Ничего. В этом пойду, — Надя бросила взгляд в зеркало, где отражалась девушка в старых обрезанных джинсах и футболке для кормления с вышитым зайчиком на груди.

— Нет уж, тебе нужно что-то понаряднее!

— Перестань, Любаша, он монах. Он будет в рясе, клобуке и с золотым крестом на груди. И, может быть, даже с кадилом.

— Тем более! Если он стал монахом, — подмигнула сестра, — пусть кусает локти, глядя на твою красоту.

Никаких нарядных вещей у Нади не было: она не успела сшить себе обновок после беременности. Любаша вытащила из глубин шкафа прошлогодний жёлтый сарафан:

— Вот! Он всегда тебе нравился.

В этом сарафане Глеб впервые её увидел. Они сидели за мраморным столом и пили коктейль из капусты, а потом к тарелке Нади прикатился перламутровый кругляш.

— Грудь не влезет, — засомневалась Надя.

— Всунем твоё богатство! Сделаем волнующий рельеф. И волосы надо убрать наверх, расплети уже свои детские косички. Ты же женщина!

— Я же мать.

Любаша хлопотала, желая загладить вину за неуместное воодушевление после расставания сестры с женихом. В последние дни она сияла, напевала песенки и кружила розовощёкого Николашу по комнате. Он заливисто смеялся и хватал маму за волосы.

Правда, Данила ни разу не появился в их доме после крещения Веры, но Любашу это не смущало. Она верила в справедливость мироздания. Когда-нибудь судьба улыбнётся и ей.

* * *

Он ждал их на берегу озера. Порывисто встал с камня, на котором сидел, и сделал несколько шагов навстречу. Длинные полы чёрной габардиновой рясы, больше похожей на халат с запахом, разлетелись в разные стороны. Мелькнули кроссовки, надетые на босу ногу.

— Спасибо, что пришла.

Он взял люльку-переноску и осторожно поставил в лодку. Подал руку Наде. Она чуть коснулась его пальцев и легко вспорхнула на корму. Карельские девчонки умели управляться с лодкой, а многие гребли, как заправские рыбаки.

Глеб сел за вёсла и в три сильных гребка вырулил из камышовых зарослей на открытую воду.

Над озером носились чайки, по воде на длинных паучьих лапках бегали водомерки, в кустах заливались птицы. Припекало солнце. Надя глянула на Верочку: та крепко спала, раскинув сжатые кулачки в стороны, капюшон люльки защищал малышку от солнечных лучей. Она привыкла спать на свежем воздухе.

Глеб бросил взгляд через плечо и направил лодку к острову — но не к монастырскому подворью, а к дальнему мысу, словно хотел его обогнуть.

Не скрывая интереса, Надя рассматривала монаха, сидевшего перед ней. Он был мало похож на прежнего Глеба Тимофеевича. Из-под льняной скуфьи, некогда чёрной, а теперь посеревшей от солнца и частых стирок, выглядывали волнистые волосы — ещё не длинные, но уже дотянувшиеся кончиками до наглухо застёгнутого воротничка рясы. Густая дикорастущая борода покрывала подбородок и скулы. И только глаза оставались прежними — бархатными, карими, внимательными. Как когда-то в машине, они скользили по её лицу и голым плечам, опускались ниже, задерживались на коленках. И, как тогда, у Нади перехватывало дыхание от этого откровенного мужского взгляда. Осознавал ли он, как действует на неё, или просто не мог удержаться? «Между нами что-то происходит, и я не могу это контролировать», — сказал Глеб в тот день. Сегодня происходило то же самое. Надю пронизывало знакомое ощущение взаимности их чувств и непреодолимости их влечения. Но сейчас они были неизмеримо дальше друг от друга, чем год назад: между ними стояла не Полина, не брачные клятвы, не родственный долг, а бог. Жену можно подвинуть, а бога?

— Надежда, — сказал Глеб, подняв вёсла и уложив их вдоль бортов, — я понимаю, что любые мои слова могут быть расценены как трусость, эгоизм и желание снять с себя ответственность. Я понимаю, что опоздал, и ничего уже не вернуть. Но я хочу объясниться. Выслушай меня, пожалуйста.

Он говорил тихо, боясь разбудить дочку. Лодка мерно покачивалась, а Надя вспомнила свой сон в ночном клубе: она переплывала озеро, а кто-то ждал её на том берегу — мужчина в белой рубашке. Не в чёрной рясе. Сон сбылся, да совсем не так: мужчина в белом стал монахом.

— Я слушаю.

— Я не знал про план Полины. Я был уверен, что ты сделала аборт, вернулась в Юшкино и сошлась с Данилой. Я видел вас зимой — вы казались такими счастливыми, ждали первенца… Мне и в голову не пришло, что ребёнок не от него, — Глеб медленно подбирал слова. Ему с большим трудом давался разговор. — Я не знал, что ты была девственницей, когда пришла ко мне. Не знал, что ты забеременела в ту ночь. Я обязан был убедиться, что с тобой всё в порядке, но я был занят другими вещами, более важными, как мне тогда казалось: мировым соглашением, проблемами в семье и на работе. Теперь, когда я знаю всё, я бы поступил иначе, но… — он провёл мозолистой рукой по лицу, желая скрыть заблестевшие от слёз глаза. — Какой смысл это обсуждать? Я безмерно виноват перед тобой. Прости меня, если сможешь.

— Я тебя прощаю, — искренне и без раздумий ответила Надя. — Ты же не знал.

На душе от этих слов полегчало. Он не был гадом, каким выставляла его жена. Он не желал Наде зла, не откупался от неё деньгами и не бросал в сложной ситуации. Он просто верил, что поступает правильно.

— Я надеюсь, ты счастлива с мужем, — сказал он.

Он решил, что они с Данилой женаты! Вполне логичный вывод, учитывая, что Данила договаривался о крещении Веры и вёл себя как её отец. Надя не стала разубеждать Глеба. Пусть думает, что она благополучно замужем, если ему так проще. В их случае это всё равно ничего не меняло.

Рядом с лодкой подпрыгнула рыбка, блеснув серебряной чешуёй. Глеб снова взялся за вёсла.

— Когда ты узнал правду? — спросила Надя.

— Три дня назад. Я летал в Москву, разговаривал с Полиной и Рафаэлем.

— А до этого ты с ними не разговаривал?

Он покачал головой:

— Нет. Марта начала процедуру развода в тот день, когда ты уехала из Москвы. Я не встречался с Полиной.

— Так ты разведён? — спросила Надя.

— С августа прошлого года.

— А три дня назад она выложила тебе правду?

— Она сейчас замужем за Иваном Ломидзе, ты его знаешь — он единственный сын богатого грузинского банкира. Полине нечего больше бояться и незачем мне врать. Она была предельно откровенна.

— Тётя Поля вышла замуж за Вано? — поразилась Надя. — А как Рафаэль это воспринял? Не ревновал мамулю?

— Рафаэль ушёл в армию. Я ездил к нему в часть, мы провели вместе целый день. Мне кажется, у него есть шанс… Не факт, что армия поможет, но и не навредит.

Надя поняла, о каком шансе шла речь. О шансе стать человеком, а не самовлюблённым, заносчивым и эгоистичным маменькиным сынком. Глеб любил приёмного сына даже после всего, что тот натворил. Поймёт ли Рафаэль когда-нибудь, как повезло ему с отчимом?