За завтраком мать с отцом едва ли парой фраз перекинулись. Артем к столу вообще не спустился. Передал, что крепко занемог.

Отец фыркнул, обвиняюще взглянул на мать:

– Уж понятно, с чего он занемог. С сыном же твоим ушел… Как еще жив остался?…

Мать расстроенно потупилась. Максим же хмыкнул в ответ:

– Ну конечно. Все я, везде я, как всегда. И натрепать Алене про тебя тоже я его надоумил, да?

У отца тотчас вытянулось лицо. Он бросил на Максима быстрый, колючий взгляд, но ни слова больше не произнес.

Уже потом, после завтрака, мать упрекнула:

– Зря ты его дразнишь. Для него эта Алена как красная тряпка. Лучше, наоборот, молчать…

– Угу, ты вон всю жизнь молчишь, – раздраженно оборвал ее Максим. – А потом плачешь, что он тебя может из дома выставить.

– Это жестоко, – оскорбилась Жанна Валерьевна.

Максим поморщился. Вот в этом вся мать и есть. Сколько себя помнил, она вечно на что-то жаловалась, плакала по любому поводу, ныла, раскисала. А попробуешь ее взбодрить, совет дашь дельный, призовешь взять себя в руки и что-то сделать, а не просто страдать, так она сразу обижалась. Ей, сетовала она, нужны слова утешения, сочувствие, сопереживание, а не сухое руководство к действию. Максим этого и раньше не понимал, а сейчас – тем более. Какой толк – вместе ныть и охать?

– И ты зря напомнил, что это Артем ей проговорился. У меня ведь только на него вся надежда. Раньше я хоть уверена была, что из-за Артема Дима не станет разводиться. А теперь даже не знаю. Он так на него разозлился! Аж примчался к нам в поселок. Так орал на бедного, полночи орал, как будто он… Ну не знаю… Что-то очень ужасное совершил. Такие слова страшные выкрикивал, такие угрозы!.. Не посчитался даже с тем, что у папы инсульт. А теперь он с ним не разговаривает. Делает вид, что не замечает собственного сына! И плевать ему, что мальчику сейчас тяжело. Ты бы, Максим, поговорил с братом, поддержал как-нибудь?

– Обязательно поговорю, – пообещал он.

Мать вроде немного успокоилась, не обратив внимание на его тон, на выражение лица.

– Я надеюсь сейчас, что Дима перекипит и отойдет. Простит Тему. Сын же. Как не простить?

* * *

Разговор с младшим братом Максим решил отложить на потом, а пока… Пока у него предстояло дело поважнее. Он долго решался, прикидывал: стоит или не стоит? Даже сам удивился собственной неуверенности, обычно совсем ему несвойственной.

Если бы он всего лишь хотел увидеть Алену еще раз, не мельком и издали, а по-человечески, то, вполне возможно, он как-то переборол бы в себе это желание, понимая, что такая встреча ни к чему хорошему не приведет. Только душу себе растравит. Ведь скоро ему возвращаться в Калининград. А он до сих пор живо помнил, как изнывал от тоски первые полгода, с каким трудом выкарабкивался из тяжелой хандры. И повторения всего этого уж точно не хотелось.

Но теперь, когда узнал правду, захотелось… Даже не то что захотелось, возникла острая потребность поговорить с ней, объясниться, попросить прощения, пусть и запоздало. Ведь как бы ни мучился он тогда, ей-то во сто крат было хуже. После того поцелуя в коридоре он заверил ее, что теперь все будет иначе, что в классе ее никто обидеть не посмеет. А на самом деле… Максим еле слышно коротко простонал, будто у него болят зубы. Нет, извиниться перед ней необходимо. Потому что теперь вина, которая и так-то его точила порядком, буквально разъедала нутро. Ни о чем другом он даже думать не мог.

Уединившись в своей комнате, Максим набрал ее номер, который весь прошлый год порывался удалить, да, к счастью, так и не смог, рука не поднялась. Слушая, как тянутся гудки один за другим, он гадал, как она отреагирует на его предложение встретиться. Вдруг пошлет? Всяко может быть. И повод у нее есть на него злиться. Еще какой повод. «Но она же добрая, – подбадривал сам себя. И тут же спорил: – Но от отца же она ушла, не простила».

И почему так долго трубку не берет? Этот номер его она не знает, сим-карту он купил в «Евросети» в день прилета и пока нигде не засветил. Так что намеренно игнорировать не может. Наконец она ответила.

– Да? – Голос был запыхавшийся, будто бежала. – Слушаю вас.

– Привет, – поздоровался Максим.

На том конце повисла напряженная пауза. Это напряжение он ощущал даже вот так, на расстоянии. Ощущал, хоть и не видел ее, лишь слышал ее дыхание. Она молчала, и ему почему-то не хотелось первым прервать эту затянувшуюся паузу. Спасибо, хоть звонок не сбросила.

– Привет, – наконец тихо произнесла Алена.

Говорить по телефону все, что задумал сказать, Максим не хотел. Убеждал себя, что будет настаивать на встрече, для того чтобы реакцию ее понять, прочесть по глазам, простила она его или нет. И малодушно скрывал от самого себя, что прежде всего очень хочется просто ее увидеть. Хочется так, что сердце трепещет от одной мысли.

– Давай встретимся? – предложил в лоб.

– Зачем? – сухо спросила она.

Энтузиазма – ноль. Этот сухой тон и явное нежелание кольнули очень больно. Так долго обижается? Не простила? Или попросту он ей больше не интересен? Даже не скажешь сразу, какой вариант хуже. Наверное, последний.

– Мне нужно с тобой поговорить, – уязвленный, он говорил напористее и без особого трепета.

– О чем? – Все тот же сухой тон, превращающий и без того немалое расстояние между ними практически в пропасть.

– Ты сильно чем-то занята? – начал он раздражаться. – Я не прошу тебя убить на меня целый день. Мне нужно просто сказать тебе кое-что важное. Действительно нужно, и это не телефонный разговор.

– Хорошо, – уступила она, но все равно с явной неохотой.

«Неинтересен», – вдруг понял он. И эта догадка неожиданно причинила боль, хотя, спрашивается, чему удивляться? Времени прошло немало. Он вон и сам давно с другой. Было бы глупо думать, что она до сих пор им увлечена. Особенно после всего, что произошло. А все равно больно.

– Сегодня можешь?

– Могу, только позже, часа через три.

– Не вопрос. Может, в кафе посидим?

– Нет, – как-то слишком поспешно и нервно отринула она эту идею. Помешкав, предложила: – Давай лучше в сквере встретимся.

В сквере так в сквере, хотя столик на двоих для такого разговора подошел бы лучше. Но хоть так. Максим тревожился, что она вовсе не захочет с ним встречаться.

* * *

Три часа до назначенного времени, точнее, два с половиной, тянулись невыносимо долго. Он уж не знал, куда себя деть. В душ сходил, уткнулся в книгу – отбросил, вышел в Сеть – его тут же поймала Инга, подруга. Посыпалось: «Как ты?», «Когда вылетаешь в Калининград?», «Скучаешь по мне?» и все в таком духе. И Артем носа не высовывал. Обед ему Вера принесла в комнату. Потом вернулась, сообщила, что от еды мальчик отказался, сам бледный, почти зеленый, лежит, еле дышит. Мать разохалась. Отец снова скривился, но уже без комментариев. Максим бы с удовольствием прошелся по его «болезни», да вообще, мог бы «навестить» приболевшего брата, но не до того было сейчас. Ни на чем, кроме грядущей встречи, не мог сосредоточиться.

В сквере был уже в половине третьего. Пришлось выписывать круги по аллейкам – не стоять же у фонтана торчком в ожидании.

Алену он почувствовал раньше, чем увидел. Ощутил спиной ее взгляд, и сердце зачастило.

Обернулся… и дыхание перехватило. Такой она ему показалась красивой, что не наглядеться. Вчера на похоронах на ней были глухая черная водолазка и серые брюки, волосы собраны в тугой валик. Строгая и неприступная.

Сейчас она надела белые босоножки и белый сарафан с коричневыми цветами, отчего золотистый загар казался еще насыщеннее. Ветер соблазнительно трепал подол, оголяя стройные ноги выше колена. Максим аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд. Только когда она подошла совсем близко, поднял глаза выше, с жадностью посмотрел в лицо. Темные кудри свободно лежали по плечам. Глаза блестели и завораживали синевой. А губы… На них точно лучше не смотреть.

– Присядем или пройдемся? – спросил он, пытаясь скрыть за небрежным тоном нахлынувшее вдруг волнение. Голос все равно дрогнул, да и прозвучал как-то натужно. И в руках чувствовалась легкая дрожь, потому заложил их в карманы джинсов.

Она пожала плечами. Бросила искоса быстрый взгляд, тут же отвела… и покраснела.

Максиму даже чуть легче стало. Она тоже волнуется! И смущена к тому же! Значит, не все прошло. Что-то да осталось. Он уже увереннее кивнул на освободившуюся скамейку.

– Лучше присядем тогда, так удобнее будет говорить.

Конечно, удобнее, если ноги стали вдруг как ватные.

Она присела от него на довольно почтительном расстоянии, аж смешно. Он что, накинулся бы на нее? Он ведь и раньше ее особо не трогал. Или, может, она не ему, а себе не доверяет? Эта мысль нравилась ему больше.

Максим повернулся к Алене и пристально взглянул. Она сидела прямая, как кол, и старательно смотрела перед собой. А щеки меж тем у нее так и полыхали. Чудесным образом ее такое явное смущение помогло Максиму преодолеть собственное. И не просто помогло преодолеть, а вызвало странные желания. Например, смутить ее еще больше, коснуться кожи, вдохнуть запах, поймать взгляд…

Но потом он вспомнил, зачем вообще назначил эту встречу, и весь запал сию секунду иссяк. Он отвернулся, тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, затем произнес:

– Я извиниться хочу перед тобой.

– За что? – не поворачиваясь, спросила она. Тонкие пальцы теребили подол сарафана.

– За все, – просто ответил он. – Правда, за все. За то, что принял тебя в штыки, когда ты только приехала. За то, что класс против тебя настроил. И за… За тот спор дурацкий прости.

Она вдруг повернулась к нему, посмотрела, чуть нахмурившись.

– Знаешь, я давно не держу на тебя зла за то, что ты пытался меня выжить. Я поняла, почему ты это делал. Все из-за отца. Папа был к тебе чудовищно несправедлив.

– Да ладно, – хмыкнул Максим.