Ульяна Соболева - Пусть простить меня невозможно

Он закрыл лицо обеими руками. Пальцы правой застыли в одном положении и не сгибались, как и кисть. Но меня сейчас не сжигала жалость… скорее, интерес и ощущение, что вот оно… то, что говорил Андрей. Я где-то совсем рядом.

— Что ты видел? О чем молчишь?

— Не спрашивай…

— Расскажи, тебе станет легче.

— Не станет. Меня даже исповедь не спасла.

— Я не священник, конечно, но иногда людям нужно как можно больше говорить о том, что их сжирает.

— Чем больше я об этом говорю, тем сильнее чувствую себя ничтожеством, и мне хочется умереть… а это грех.

Закричал и вскочил с табурета, отошел к окну, прислонился к стеклу лицом. Сзади он выглядел сгорбленным стариком.

— У Зарецкого была одна слабость… маленькие несовершеннолетние мальчики. Из военной школы-интерната, над которой он взял шефство. Мы тогда были с Лариской под кайфом. Я отошел первым, и мне жрать захотелось. Начал пробираться на кухню. Услышал детский плач и мужской голос. Он привозил их на дачу и…и насиловал их. Мальчиков из интерната. Держал там по несколько дней… заставлял делать всякие мерзости, потом угощал сладостями, и их увозили. Одного… того, с которым я увидел…увидел эту тварь, увезли мертвым. Монстр замучал несчастного ребенка… а я промолчал. Я струсил. Знал, что он везде меня достанет. Наркота помогала забывать все, что видел… но теперь. Теперь голос этого ребенка сводит меня с ума. Понимаешь?

Обернулся, и я увидела, как по его лицу текут слезы.

— Я еще большее чудовище. Равнодушие страшнее любого стихийного бедствия и геноцида. Благодаря ему совершаются самые жуткие преступления.

Я слушала его, тяжело дыша… С трудом произнесла слова утешения, пытаясь подавить ощущение гадливости и омерзения. Но в то же время понимая, что это самая ценная информация из всего, что мне повезло бы узнать. Вряд ли я сама бы нарыла нечто подобное. И это чудо. Это самая настоящая удача.

— Ты…ты можешь загладить свою вину. Помоги мне проникнуть туда, сведи с нужными людьми, и, если я найду компромат, Зарецкий больше никогда и никого не обидит.

И он мне помог. Даже больше, чем я от него ожидала и могла надеяться. Через несколько дней у меня в руках были новые документы, и я получила приглашение на собеседование от помощника самого Зарецкого.

— Зарецкий падок и на женщин. Их он тоже туда привозил… по выходным. Он всеяден, этот дьявол. Понравишься ему и считай это место у тебя в кармане.

А потом он показывал мне на бумаге все закоулки схемы дачи. Где находится сейф, куда ведет лестница с черного хода. Запасные выходы и лазейки в подвале. Сказал о том, что у генерала всегда с собой оружие и как минимум один нож. Пребывание в свое время в горячих точка сказалось и на его психике. Он спит со стволом под кроватью.

— Пристрелит тебя так быстро, что ты и пикнуть не успеешь. Среди любовниц этого упыря столько самоубийц, сколько не было жертв у Синей Бороды. Даже его жена повесилась. Подозреваю, что суицидами там и не пахло на самом деле.

— А почему тогда мальчики?

— Не знаю. Я сам много раз задавал себе этот вопрос и не находил на него ответа.

— Спасибо за помощь, Серый… не ожидала, что ты сможешь мне настолько помочь.

Но он вдруг схватил меня за руку.

— Никому не рассказывай и иди туда сама. Если приведешь кого-то, если с тобой в деле будет кто-то еще, он почует. Унюхает. Его служба безопасности одна из самых лучших. Заподозрит, что ты не та, за кого себя выдаешь, начнет копать, и все. Твоя смерть будет страшной и болезненной.

И обрубил мне этим надежду, что Андрей сможет прикрыть, если вдруг потребуется. Значит, нельзя рассказывать… нельзя рассчитывать на помощь. Я должна действовать в одиночку.

— Я поняла. Спасибо тебе.

— Придави эту мразь…

— Я постараюсь.

* * *

Не спеша вышла из лифта и, набрав в легкие побольше воздуха, позвонила в дверь двухкомнатной квартиры в модной новостройке. Адрес мне прислали с закрытого номера смской со словами "Как обещал. Твоя мама обустроена. Можешь съезжать с гостиницы".

Безлико, пространственно, отчужденно. Как ножом в живот, в самые кишки, чтоб от боли захлебнуться и на доли секунд скрутиться пополам.

Тихие шаги за дверью, звук открывающегося замка и осунувшееся лицо мамы с уставшим и растерянным взглядом. Как же я боялась ее осуждения, боялась вот этой минуты, когда вся моя сила покинет меня, и я распадусь на гнилые частицы отчаяния, которые держались на честном слове.

— Ты, — выдохнула, но отчего-то ее глаза радостью не вспыхнули. В них тяжесть и непонимание.

— Я, впустишь?

Посторонилась, давая мне войти внутрь, а я в эту же секунду сломалась и зарыдала в голос, сползая на пол, обнимая маму за ноги и рыдая, захлебываясь, цепляясь за нее, как за спасательный круг.

— Мне плохо… мама… мамочка моя… я больше не могу.

Полночь, как испытанье, мой одинокий Храм.

Все, что в моем молчании. Все, что в моем молчании — ты прочитаешь по глазам.

Голос знакомый рядом. Сердце замрет в груди.

И ничего не надо. Слышишь? Ничего не надо. Я прошу, не говори.

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Не затихают раны. Не затихает боль.

Бессонниц моих караваны, бессонниц моих караваны проплывают надо мной.

Каяться слишком поздно, столько ночей прошло.

Песни, молитвы, слезы, и засохшие в вазе розы — ничего не помогло.

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Кружится снег. Разгулялось по миру ненастье.

Слез не удержишь и я, — не смогу удержаться.

Может от боли, может от счастья — стрелки замрут на часах.

И пойдут, поскачут вспять.

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Алла Пугачева

Я вышла из машины и остановилась напротив огромного белого здания. Внутри все похолодело. Я узнала это место… не могла не узнать. Меня вдавило в асфальт, впечатало в него и чуть не согнуло пополам. Почему Серый не сказал мне… почему скрыл… или он пожалел меня. Не мог не знать. Сам говорил, что бывал здесь. Это был дом Царева. Тот самый, в который я приехала первый раз… когда устраивалась на работу. И от воспоминаний дух захватило.

"Ворота отворились, я зашла во двор. Меня досмотрел охранник, спросил документы и отвел к парадному входу. Шикарный особняк. Все из мрамора. Стекла сверкают даже в пасмурный день, отражают деревья, словно зеркала. Дверь распахнулась, и мужчина в дорогом элегантном костюме впустил меня в дом.

— Александр Николаевич ждет вас в приемной.

Можно подумать, я знаю, где здесь приемная. К счастью, меня проводили до самых дверей. От удивления и восхищения у меня отвисла челюсть. Я таращилась на красивое убранство дома, оценивая со вкусом продуманный дизайн. Вот это домик. Светка была права: такой клиент — это золотая жила.

Передо мной распахнули двойные двери, и я вошла в огромную приемную размером с самую большую комнату в нашей квартирке. Я-то наивная считала, что она у нас огромная. Звук моих шагов заглушал ковер, идеально чистый, ни соринки. За столом сидел мужчина. Он тут же поднялся и пошел ко мне навстречу. Дверь за мной затворилась. Я смотрела на хозяина дома с интересом. Видный мужчина лет пятидесяти пяти, подтянутый, не полный. Волосы полностью седые, но без лысины. Аккуратно зачесаны назад. Гладко выбритое лицо, моложавое, свежее. Очень живые глаза. Появилось странное ощущение, что я его уже раньше где-то видела, притом совсем недавно. Но где? По телевизору? В газете? Имя Царев Александр Николаевич ни о чем мне не говорило.

— Оксана Владимировна? Доброе утро.

Он вежливо пожал мне руку. Пальцы теплые, приятные. И рукопожатие не сильное, но очень уверенное.

— Прошу.

Царев показал рукой на кресло. По-джентельменски отодвинул, предлагая сесть. Я подчинилась. Мягкое, ортопедическое, кожаное. Оно словно обняло меня со всех сторон и приняло форму моего тела.

— Вы голодны?

— Нет, спасибо.

Мне стало неловко. Во всей этой окружающей меня роскоши я чувствовала себя немного жалкой.

— Мне рекомендовали вас, как молодого профессионала с большим опытом работы.

Я улыбнулась.

— Преувеличивают, как всегда.

Он внимательно на меня посмотрел.

— Значит, вы не профессионал? Меня ввели в заблуждение?"

Это не должно меня выбить из колеи, не должно помешать моим планам. Я смогу. А перед глазами лицо отца Руслана, как будто живое, как будто протяни ладонь — и можно дотронуться.

Дрожащая рука поддерживала папку с эскизами и чертежами. Это был тот момент, когда все могло провалиться. Если Зарецкий знал меня, знал, как я выгляжу. все могло обернуться грандиозным провалом прямо на месте, прямо сейчас. Но Серый заверил меня, что вряд ли тот лично рассматривал фото жен своих проходных жертв, которых он сметал пачками со своего пути. Может, и взглянул мельком, но память на лица у него отвратительная. Скорее всего, меня мог прекрасно запомнить исполнитель. Но он мертв. Мертв и похоронен где-то в лесополосе… вместе со мной.