— Даже не поздороваешься?

— Здравствуй. Можно я пройду?

— Нельзя.

— Нам не о чем говорить

— А мне кажется, есть о чем. Значит, со мной тебя тошнило, а вот с этим ботаником все нормально? Не тянет блевануть? Меня очень потянуло, когда я тебя с ним увидел…

Ее щеки вспыхнули. Как же охрененно она краснеет.

— Нет, не тянет.

Хотела удрать, но я удержал ее за плечо.

— Почему? Потому что он твоего возраста? Я сейчас зубы ему выбью, может, тогда стошнит? Ты с ним спишь? Хочешь, я сам его об этом спрошу?

— Убери руку, я хочу пройти. Я не намерена отвечать на твои наглые вопросы"

— С чего бы это? Я работаю. Я теперь разведенная, и пособия от тебя не получаю.

— Тебе нужны деньги? Я дам. Говори сколько. Сейчас переведу.

— Мне твои подачки не нужны.

Замахнулся и влепил кулак в стену возле ее лица.

— Ты с ним спишь? Да или нет? Отвечай. Да, бл*дь, или нет?

— Не твое дело.

Какого хрена она сейчас такая красивая? Какого бл*дского хера блестят так глаза, и губы такие, и кожа матовая, нежная, и волосы с ума сводят. Так и пахнут яблоком.

Много лет назад я ее возле этого туалета… и сам поплыл, член, как каменный стоит, штаны оттопыривает.

— Уходи отсюда, я сказал. Быстро.

— Ты мне не указ. Я работаю и работу свою закончу.

— Как работаешь? В постели этого урода?

— В отличие от тебя, мне необязательно трахать все, что движется.

Сучка. Ударила… и я схватил ее за горло, толкнул назад.

— Ты трахаешь все, что моложе тебя, да? Трахаешь мальчиков на работе. Влюбляешься направо и налево. Какое у тебя… сердце-проститутка. Сколько любовей туда вмещается? А жирного как всунешь? По частям? Или растянется? А может, ты используешь смазку, а, Оксана?

— Замолчи, — шипит мне в лицо. — Когда-нибудь ты пожалеешь обо всем, что говоришь мне.

— Это угроза?

— Нет… это правда.

— Какая правда? Какой правды я еще не знаю? Что может быть отвратительней того, что я вижу сейчас?

Впилась в мою руку сжимающую ее горло.

— Ты знаешь только то, что видишь. Вот и знай себе дальше. Тебя ведь твой вариант всецело устраивает.

— Мой вариант? А есть другой?

Как же она близко и как же она пахнет чем-то запретно сладостным, чем-то невыносимо запредельно дурманящим. Я ведусь, я плыву, меня просто расплющивает рядом с ней, и мою волю крошит, как пенопласт.

— Ты…ты его, правда, любила, Оксана?

Не знаю, зачем спросил, а сам наклонился и нюхаю ее лицо, ее кожу, ее волосы у виска. И стонать хочется от удовольствия.

— Кого?

— Того…покойника своего…любила?

В глаза ей смотрю, в омуты эти зеленые, в мои персональные озера смерти, в которых тонет все: самоуважение, гордость, ненависть, презрение. Я вижу, как сам полыхаю на дне ее глаз.

— Любила.

Выдохнула и очарование пропало. Исчезло вместе с ядовитыми словами.

— Могла бы солгать.

— Зачем? Ты же так хотел услышать правду.

Оттолкнула меня и дернула ручку двери, а я ее животом в нее вдавил.

— Какая же ты тварь. Тебя дети ждали… я ждал. А ты, бл*, работала. С этим ублюдком. За деньги.

— Отпусти меня.

— Отпущу. Сейчас. Две минуты. Послушаешь меня, и отпущу.

— Отпусти, Руслан.

— Ты дослушай.

— Просто отпусти. Умоляююю, отпусти меня, — прозвучало так отчаянно, так с надрывом, что я разжал руки. — Не прикасайся. Не трогай.

— Значит, настолько уже опротивел?

— Да…настолько.

— Ну и иди к нему. К своему жиробасу. Иди, поищи лупой его стручок и хорошо ему отсоси.

Повернулась и изо всех сил ударила меня по лицу, а я руку перехватил и вбил ее в стену. Дрянь. Мне хотелось ее придушить прямо здесь и сейчас. Свернуть ей шею. В этот момент она не была моей женой, матерью моих детей. Она была красной тряпкой для обезумевшего голодного быка. И маячила передо мной, дразнила, разъяряла, бесила так, что я мог взодраться на стены.

— Тваарь, — схватил за руки и к рукомойнику, лицом в зеркало, над раковиной нагнул, заставляя извиваться, чтобы вырваться, хватая за трусы, стягивая их вниз, несмотря на сопротивление.

— Не смей.

— Я тоже заплачУ. Не дергайся. А то нас застукают… ты же не хочешь, чтоб твой боров узнал, кто ты мне, да? Вот и заткнись.

— Не трогай. Я тебя не хочу. Слышишь? Не. Хочу. Тебя.

— Насрать. Просто заткнись. Я хочу.

И она замолчала, пока я задирал ее проклятое красное платье, поднимал ее ногу под колено, упираясь на раковину, расстегивал ширинку и доставал окаменевший от похоти член. Провел пальцами по ее промежности, а там мокро, и злобно зарычал в ухо:

— Не хочешь, да? А течешь тогда от чего?

Молчит, ладони скользят по зеркалу, оставляя следы от пальцев, а я пристраиваюсь сзади, поднимая рубашку и заполняя ее одним сильным толчком так глубоко, чтоб дернулась всем телом, за волосы к себе поднял, перехватывая за шею, видя наше отражение. И там, внутри ее тела так хорошо, так дьявольски хорошо, что мне кажется, я готов кончить прямо сейчас. Ее лицо с закрытыми глазами и свое осатаневшее от похоти, злости, ревности, отчаяния. И ненавижу ее, себя. За то, что не устоял, за то, что готов ее вот так, без согласия в туалете… Да где угодно. Чтоб на мгновения опять своей почувствовать.

С глухими стонами вбиваюсь в нее, закатив глаза, зарываясь лицом в волосы на затылке, прислоняясь грудью к ее спине, не выдерживая, целуя эти завитки волос, этот затылок с ямкой посередине, маленькие кольца волос. Руки скользят по ее животу к груди, обхватывая жадными ладонями. Как же я соскучился по ней, по ее телу, запаху… по всей ней рядом с собой. По ней… когда она моя.

Едва я ослабил хватку, как она резко оперлась на зеркало и силой оттолкнулась, сбрасывая меня с себя, и, повернувшись ко мне, впилась ногтями в мою шею, оставляя рваные полосы. Заставляя отрезветь от боли и неожиданности.

— Никогда не смей ко мне прикасаться. Слышишь? Не смей со мной вот так. Не смей.

По щекам слезы катятся, и я чувствую, как мои наливаются такими же слезами. Сука… раздавила меня, проехалась по мне поездом. Я же весь разломанный, я… труп.

Умыла лицо и выскочила из туалета, оставив меня стоять со спущенными штанами возле раковины. Член упал, и по шее катились струйки крови. Смыл их, промокнул туалетной бумагой, оделся, заправил рубашку. Во рту остался привкус ее кожи и жуткой горечи.

Выдохнул, пригладил волосы и вышел из туалета.

Не знаю, какого хрена происходит и почему она здесь, но я узнаю. Я не люблю чего-то не понимать. Ненавижу чувствовать себя идиотом.

Какую игру ты затеяла, Оксана? Какого черта творишь?

Я не мог поверить, что она легла к Зарецкому ради денег. Это было бы слишком. Я бы пустил себе пулю в голову, если бы оказался прав.

Вернулся в зал, полный гостей, нашел взглядом Снежану и выдернул ее из компании, оттащил на веранду.

— Слушай меня, жена. Завтра я хочу быть приглашенным в офис твоего брата и обговаривать с ним условия нашего сотрудничества. Если этого не произойдет…

— Что ты сделаешь, мальчик? Побьешь меня? Придушишь?

Ее пальцы ухватили меня за член. Я сбросил ее руку.

— Нет. Я с тобой разведусь.

— Какие мы грозные. — и вдруг схватила меня за подбородок, повернула лицо, всматриваясь в шею.

— Это кто тебя так?

— Какая разница? Подрался.

— С бабой с длинными ногтями?

— Кошка поцарапала.

Снежана перестала улыбаться и сжала губы в одну линию.

— Мы договаривались, что ты трахаешь только меня. Что не будет левых шалав. А вместо этого ты подцепил какую-то девку у меня под носом? Еще раз так сделаешь, и мы, правда, разведемся, и забудь про свои сраные бумажки.

ГЛАВА 20

Выстрелом в упор на вылет хлопнет дверь,

Я убит, но я жив от чего-то.

От твоей любви свободен я теперь,

Но что делать мне с этой свободой?

Сяду на краю и Луне спою.

Как змея в сердце прокралась?

Пепел и зола догорят дотла.

Ну а то, что со мной навсегда

Осталась…


Кровь, боль, слезы…

Кровь, боль, слезы и любовь -

Это все то, что было и будет.

Кровь, боль, слезы и любовь

В нас живут, потому что мы люди.

Кровь, боль, слезы, любовь…


Телефонный шнур я, как зудящий нерв

Из розетки легко вырву с корнем.

Из колоды карт достану даму треф,

Обменю, запрещу и не вспомню.

Оборву струну или тишину,

Пусть печаль будет не долгой.

Что захочешь, сам я тебе отдам.

Ну а то, что со мной навсегда

Осколки…


Кровь, боль, слезы…

Кровь, боль, слезы и любовь -

Это все то, что было и будет.

Кровь, боль, слезы и любовь

В нас живут, потому что мы люди.

Кровь, боль, слезы, любовь…


Григорий Лепс

— Ты считаешь, что мне интересен твой бизнес, мальчик? — Зарецкий налил себе еще пива и жирными руками отправил в рот кусок селедки. — Зачем он мне? Если я теперь владею твоей компанией по перевозкам. Опоздал. Раньше надо было. Лох ты, Царев. Вот отец твой был мужиком с железными яйцами, а ты лох.

И заржал. Громко от души. Захлебываясь и давясь едой, закашлялся.

— Твоя женушка все мне слила. Скажи, ты ее не пристрелил? Я б прикопал где-нибудь под кустиком. Ты себе нарочно идиоток подбираешь, или у тебя карма такая?

Я сжимал ладонью кружку с пивом и смотрел на него исподлобья. Постепенно я понимал, что он действительно совершенно не знает, что его Оксана дизайнер и моя Оксана — один и тот же человек. Одного только не пойму, зачем это было нужно ей. Она прекрасный специалист, она профи в своем деле. У нее куча клиентов, у нее имя и связи в своей сфере. Она никогда бы не осталась без работы. Тогда почему Зарецкий? Почему этот ублюдок? Узнала, что я с его сестрой, и пытается насолить мне? Но в таком случае зачем скрывать, что она моя бывшая жена?