Фургон подкатил к воротам в прочной древней стене, Ричард и Уилли спрыгнули на землю, и пристав Том повел их через пустырь, заросший бурьяном. Перед ними высился Глостерский замок, служивший городской тюрьмой. Он словно ощетинился каменными башнями всевозможных размеров, окна были забраны решетками, но в целом замок походил скорее на руины, нежели на крепость, которую в последний раз взяли штурмом во времена Оливера Кромвеля. Однако сначала узников повели не в замок, а к большому каменному дому, примыкающему к наружной стене крепости. Здесь жил начальник тюрьмы.

Только теперь Ричард понял, почему их сопровождал бристольский пристав: тюремщики не столько заботились о безопасности заключенных, сколько стремились получить обратно кандалы и цепи. С узников сняли все браслеты и цепи, и пристав Том прижал бряцающее железо к себе, как мать — новорожденного младенца. Едва успев подписать необходимые бумаги, Том сложил кандалы в мешок и поспешно вышел, чтобы вернуться домой дилижансом. На новом месте Ричарда и Уилли первым делом заковали в уже знакомые ножные кандалы с двухфутовыми цепями. После этого один из надзирателей — начальника тюрьмы узники так и не увидели — повел Ричарда и Уилли в замок.

В тюремной камере царила такая теснота, что заключенным было негде вытянуть ноги. Они сидели, подтянув колени к подбородку. В камере площадью двенадцать квадратных футов с трудом разместилось тридцать мужчин и десять женщин. Надзиратель, сопровождавший Ричарда и Уилли, невнятно отдал какой-то приказ, и все, кто сидел на полу камеры, мгновенно вскочили. Узников, окруживших плотной толпой Ричарда и плачущего Уилли, которые по-прежнему несли свои сундуки, выгнали на холодный двор, где уже стояло двадцать мужчин и женщин.

День был воскресный, а посему заключенным глостерской тюрьмы предстояло выслушать проповедь преподобного мистера Эванса — дряхлого старика, слабый голос которого заглушали завывания ветра. Расслышать его наставления о раскаянии, надежде и набожности было невозможно. К счастью, мистер Эванс считал, что заключенным за глаза хватит десятиминутной службы и проповеди продолжительностью двадцать минут. За это священнику платили всего сорок фунтов в год, а проводить службы он был обязан по воскресеньям, средам и пятницам.

После проповеди заключенных опять загнали в камеру, которая была вдвое меньше соседней камеры для должников, составлявших половину узников замка.

— С понедельника по субботу здесь не так тесно, — послышался чей-то голос, едва Ричард нашел место, чтобы поставить сундук, и уселся на него. — О, да ты красавчик!

У ног Ричарда присела худая, жилистая женщина лет тридцати в поношенной, но довольно чистой одежде — черной юбке, красной нижней юбке, красной блузке, черном жилете и причудливой черной шляпе, надетой набекрень и украшенной алым гусиным пером.

— Разве здесь нет часовни, где священник мог бы проводить службы? — спросил Ричард с едва заметной улыбкой. В незнакомке чувствовалось что-то располагающее; беседуя с ней, он мог не обращать внимания на всхлипы плаксы Уилли.

— Есть, конечно, только мы все туда не помещаемся. Тюрьма переполнена, нам не помешала бы вспышка тюремной лихорадки, чтобы заключенных поубавилось. Я — Лиззи Лок. — И она протянула Ричарду руку.

Он пожал ее.

— Ричард Морган. А это Уилли Инселл, несчастье мое и моя тень.

— Как дела, Уилли?

В ответ Инселл разразился потоком слез.

— Он хнычет не переставая, — устало объяснил Ричард, — когда-нибудь я задушу его. — Он огляделся. — А почему здесь женщин держат вместе с мужчинами?

— Потому что отдельных камер для женщин нет, милый Ричард. Нет здесь и долговой тюрьмы, потому про нас пять лет назад упомянул Джон Ховард в докладе об английских тюрьмах. Именно поэтому мы строим новую тюрьму. С понедельника по субботу, когда мужчин уводят на работу, здесь совсем просторно, — беспечно щебетала Лиззи.

Из ее болтовни Ричард выхватил незнакомое имя.

— Джон Ховард? Кто это?

— Я же сказала: один человек, который написал доклад о тюрьмах, — объяснила Лиззи Лок. — Но не расспрашивай меня без толку — больше я ничего не знаю. Мне известны только слухи, да и то со слов епископа, священника и церковного сторожа. Говорят, парламент издал указ о строительстве новой тюрьмы. Через три года она будет готова, но я ее уже не увижу.

— Надеешься, что к тому времени тебя выпустят? — спросил Ричард, не переставая улыбаться. Эта женщина нравилась ему, хотя не возбуждала в нем ни малейшего влечения. Ее черные круглые глаза живо поблескивали.

— Господи, конечно, нет! — добродушно воскликнула она. — Меня еще два года назад приговорили к «казни через пов.».

— К чему?

— К виселице, милый Ричард. Так пишет в своей книге джентльмен, который накидывает заключенным на шею петлю. Говорят, в Лондоне такую казнь называют иначе.

— Но я вижу, ты еще жива.

— На прошлое Рождество приговор изменили. Мне дали семь лет каторги. Пока каторжников вывозить некуда, но когда-нибудь мне придется покинуть Англию.

— Насколько мне известно, Лиззи, это случится не скоро. В Бристоле поговаривают, что каторжников будут увозить в Африку.

— Ты из Бристоля? Так я и думала. У тебя чудной выговор.

— Мы с Уилли оба из Бристоля. Нас привезли сегодня в фургоне.

— Да ты джентльмен! — изумленно воскликнула она.

— Только отчасти, Лиззи.

Она указала пальцем на сундук.

— А что у тебя там?

— Мои вещи — впрочем, не знаю, надолго ли они останутся моими. Я заметил, что здесь лишь некоторые узники больны, а остальные выглядят лучше, чем обитатели бристольского Ньюгейта.

— Благодаря строительству новой тюрьмы и огороду матушки Хаббард. Тех, кто может работать, кормят как на убой. Труд заключенных обходится дешевле, чем труд наемных рабочих. К тому же, говорят, парламент разрешил привлекать узников к строительным работам. А мы, женщины, трудимся в огороде.

— У матушки Хаббард? А кто это такая?

— Жена Хаббарда, начальника тюрьмы. Тут самое главное — не заболеть, иначе кормить тебя будут впроголодь. Из-за этого вспыхивают голодные бунты. На Рождество восемьдесят третьего года восемь человек умерло от оспы. — Она погладила бок сундука. — А о нем не беспокойся, милый Ричард. Я присмотрю за ним — в обмен на одну услугу.

— Какую? — настороженно спросил Ричард.

— Пообещай защищать меня. Меня кормят, как мужчин, потому что я штопаю одежду, и дают несколько пенни. Но я не желаю оказывать услуги, которые не одобрил бы наш священник. Мужчины вечно липнут ко мне, особенно этот Айзек Роджерс. — Она указала на дюжего парня со злодейским лицом. — Он еще тот гусь!

— За что его посадили в тюрьму?

— За разбой на большой дороге. Украл ящики с бренди и чаем.

— А за что сидишь ты?

Хихикнув, Лиззи указала на свою шляпу.

— А я стащила эту чудесную шелковую шляпку. Я ничего не могла с собой поделать, милый Ричард, — обожаю шляпки!

— Ты хочешь сказать, тебя приговорили к казни за украденную шляпу?

Черные глаза блеснули, Лиззи покачала головой:

— Я попалась не в первый раз. Говорю же тебе: я обожаю шляпки.

— Но разве за это можно казнить человека, Лиззи?

— Ни о чем таком я не думала, когда крала их.

Ричард протянул Лиззи руку.

— Ладно, по рукам. Отныне ты находишься под моей защитой, а взамен ты обязана стеречь мой сундук. И не пытайся взломать замки, Лиззи Лок! Уверяю, внутри нет шляпок. — Он поднялся на ноги, расталкивая соседей. — Если я сумею пробиться сквозь толпу, то осмотрю свои новые владения. Присмотри за сундуком.

Осмотр занял всего четверть часа. К большой комнате примыкало несколько тесных камер, похожих на ниши, — неосвещенных, душных и пустых, в двух из них стояли ведра. Выщербленные ступени вели к решетчатой двери. Камера для должников, отгороженная от второй камеры решеткой, имела площадь десять на двадцать футов, в ней не было ни окна, ни отдушины, и в ней царила бы кромешная тьма, если бы заключенные не сломали часть стены, открывая доступ воздуху и свету. Должникам жилось просторнее, но выглядели они более истощенными, чем остальные заключенные: должников не водили на работу и кормили кое-как. Подобно узникам бристольского Ньюгейта, они казались чахлыми, оборванными и вялыми.

Вернувшись в свою камеру, Ричард обнаружил, что Лиззи Лок пытается отогнать от его сундука грабителя Айзека Роджерса.

— Оставь в покое ее и мои вещи, — коротко приказал Ричард.

— Еще чего! — осклабился Роджерс.

— Отвяжись, понял? С таким, как ты, я справлюсь без труда, — не дрогнув, заявил Ричард. — Убирайся, пока цел! Я мирный человек по имени Ричард Морган, а эта женщина находится под моей защитой. — Он обнял Лиззи за талию, и она с готовностью прильнула к нему. — Здесь есть и другие женщины. Выбери какую-нибудь из них.

Окинув его пристальным взглядом, Роджерс решил, что благоразумнее будет отступить. Если бы Морган хоть немного испугался, дело приняло бы совсем другой оборот, но Ричард явно не испытывал страха. Он казался на редкость спокойным и сдержанным. Такие люди умеют постоять за себя, они способны пустить в ход зубы, ногти и каблуки, они проворны, как ужи. Пожав плечами, Роджерс попятился, а Ричард присел на сундук и усадил Лиззи к себе на колени.

— Когда нас будут кормить? — спросил он. Его новая знакомая оказалась смышленой женщиной: можно было не опасаться, что она неверно истолкует его любезность. Лиззи Лок вполне устраивал покровитель, не питающий к ней влечения.

— Скоро обед, — ответила она. — Сегодня воскресенье, поэтому нам дадут свежий хлеб, мясо, ломоть сыра, репу и капусту. Ни масла, ни варенья здесь нет, но остальной еды вдоволь. Здесь есть своя кухня, вон там, — и она указала в глубину камеры, — каждый получает деревянное блюдо и жестяную кружку. А на ужин будут снова хлеб, легкое пиво и капустный суп.